Путешествия к Лобнору и на Тибет
Шрифт:
На пятый день от перевала через Тан-ла мы спустились, при 14 700 футов абсолютной высоты, окончательно с этого плато и вышли на р. Сан-чю, которая впадает в Тан-чю, называемую монголами Бугын-гол. Эта последняя течет далее к юго-востоку и впадает в р. Нап-чю, или Хара-усу, по монгольскому названию [Салуин].
На Сан-чю мы встретили впервые кочевья тибетцев, черные палатки которых виднелись врассыпную там и сям по долине; между ними паслись многочисленные стада яков и баранов. Впоследствии оказалось, что здешние тибетцы, равно как и их собратья, кочующие далее вниз по р. Тан-чю и на юг до границы далайламских владений, подведомственны не Тибету, а сининским, следовательно китайским, властям. Новое повышение местности. Невысокая гряда гор, называемая Джугулун, окаймляет собою с юга долину р. Сан-чю и вместе с тем служит северной каймой нового повышения местности. Последняя в виде холмистого и болотистого (мото-ширик) плато тянется почти с одинаковою абсолютной высотой, около 15 500 футов, довольно далеко на юг, вероятно до хребта Самтын-кансыр, стоящего на южном берегу р. Нап-чю. Этот вечноснеговой хребет, виденный нами издали, составляет, мне кажется, крайний восточный отрог гор Ниенчен-тан-ла, [389] следовательно, северной Гималайской цепи, непрерывно протянувшейся сюда от самого Каракорума. Самтын-кансыр служит разделом вод, текущих с северного его склона в Хара-усу, а с южного в Яру-цампо, т. е. в верхнюю Брамапутру.
389
Открытых пундитом к югу от оз. Тенгри-нор.
Путь наш по новому плато лежал по-прежнему на юг. Характер местности здесь был всюду одинаков: невысокие куполообразные холмы, местами выравненные в небольшие хребтики, и между ними сплошь кочковатые болота; притом почва усыпана крупными гнейсовыми валунами. Тропинка отвратительная, в особенности для верблюдов, которым приходилось лазить то по камням, то по кочкам мото-шириков. Всюду встречались кочевья тибетцев, которые, завидя наш караван, обыкновенно подъезжали верхами и предлагали купить баранины, масла или чуры. [390]
390
Чур, чура или чурма – сушеный творог.
Тревожные вести. На втором переходе от Сан-чю нас встретили трое монголов, из которых один, по имени Дадай, оказался старинным знакомцем из Цайдама; двое же других были ламы из хошуна Карчин. [391] Как Дадай, так и один из карчинских лам отлично говорили по-тибетски, чему мы несказанно обрадовались, ибо до сих пор шли без языка и объяснялись с местными жителями пантомимами.
Однако встреченные монголы привезли нам нерадостные вести. Они сообщили, что тибетцы решились не пускать нас к себе, так как еще задолго до нашего прибытия разнесся слух, что мы идем с целью похитить Далай-ламу. Этому слуху все охотно поверили, и возбуждение народа в Лхасе было крайнее. По словам монголов, стар и мал в столице Далай-ламы кричали: «Русские идут сюда затем, чтобы уничтожить нашу веру; мы их ни за что не пустим; пусть они сначала перебьют всех нас, а затем войдут в наш город». Для того же, чтобы подальше удержать непрошеных гостей, все нынешнее лето были выставлены тибетские пикеты от ближайшей к границе деревни Напчу до перевала Тан-ла; к зиме эти пикеты были сняты, так как в Лхасе думали, что мы отложили свое путешествие. Теперь же, ввиду нашего неожиданного появления, о чем дано было знать с первых тибетских стойбищ на Сан-чю, наскоро собраны были на границе далайламских владений солдаты и милиция, а местным жителям воспрещено под страхом смертной казни продавать нам что-либо и вообще вступать с нами в какие-нибудь сношения. Кроме того, из той же Напчу посланы были к нам двое чиновников с конвоем в десять солдат узнать подробно, кто мы такие, и сейчас донести об этом в Лхасу. Встреченные нами монголы отправлены были также с этим отрядом в качестве переводчиков, но наши новые знакомцы признали за лучшее ехать вперед и обо всем предупредить нас.
391
Хошун Карчин лежит на верховьях р. Шара-мурени, к северо-востоку от Пекина и Жэ-хэ.
Встреча тибетских чиновников. В сопровождении монголов, которых, конечно, засыпали вопросами, мы сделали свой переход и, уже перед остановкою, встретили тибетских чиновников с их конвоем. Эти посланцы держали себя весьма вежливо и вошли в нашу юрту только по приглашению. Здесь прибывшие чиновники обратились к нам с расспросами о том, кто мы такие и зачем идем в Тибет. Я объяснил, что мы все русские и идем в Тибет за тем, чтобы посмотреть эту неизвестную для нас страну, узнать, какие живут в ней люди, какие водятся звери и птицы, какая здесь растительность и т. д.; словом цель наша исключительно научная. На это тибетцы отвечали, что русские еще никогда не были в Лхасе, что сюда с севера приходят только монголы, тангуты да сининские торговцы и что правительство тибетское решило не пускать нас далее. Я показал свой пекинский паспорт и заявил, что самовольно мы никогда не пошли бы в Тибет, если бы не имели на то дозволения китайского государя, что, следовательно, не пускать нас далее не имеют никакого права и что мы ни за что не вернемся без окончательного разъяснения этого дела. Тогда чиновники, вероятно, заранее получившие приказание, как поступать в случае нашего упорства, просили нас обождать на этом месте до получения ответа из Лхасы, куда тотчас же будет послан нарочный с изложением обстоятельств дела. Ответ, как нас уверяли, мог получиться через двенадцать дней. На подобную комбинацию, как наиболее в данном случае подходящую, я согласился. Тогда тибетцы записали наши фамилии и число казаков, а также откуда выдан нам паспорт, и поспешно уехали в Напчу. Переводчики же монголы еще на некоторое время остались с нами. Они ручались головою, что нас не пустят в Лхасу, и вместе с тем объясняли, вероятно по приказанию свыше, что китайцы в данном случае не виноваты, что китайский резидент в Лхасе будто бы много раз советовал правителям Тибета принять нас с почетом, но его просьбы и увещания остались напрасными. Мне же кажется, что именно китайцы-то и загородили нам дорогу в Тибет, хитро распустив слух о том, что тайная цель нашего путешествия есть похищение Далай-ламы. Невежественная, фанатичная масса, конечно, охотно поверила такому слуху, как всегда и везде она поверит любой нелепости, лишь бы нелепость эта потворствовала ее излюбленным привычкам и не противоречила ее грубым идеалам. Для высшей иерархии Тибета также весьма желательно было не пускать нас к себе, во-первых, по подозрительности и недоверию к иностранцам вообще, а во-вторых, вследствие того опасения, чтобы наше посещение Лхасы не открыло бы сюда доступ и другим европейцам, в особенности миссионерам.
Необходимость остановки. Через день после отъезда тибетских чиновников и монголов-переводчиков к нам прибыло пятеро тибетских солдат из Напчу с предложением перенести нашу стоянку на другое, более удобное, место. Мы охотно согласились на это и, продвинувшись пять верст дорогой, ведущей в Напчу, свернули вправо, версты на две, на ключевой ручей Ниер-чунгу, вытекающий из подошвы горы Бумза. Невольная остановка эта отчасти была нам кстати и во всяком случае неизбежна. Как мы, так и все наши животные сильно устали, в особенности после того, как в продолжение тринадцати суток, от самой Мур-усу, шли без дневок. Двое казаков простудились, а один из них, именно Телешов, даже потерял голос, так что почти не мог говорить более месяца. Отдых, следовательно, для всех нас был необходим. Затем, даже при решении итти далее, нам крайне трудно было бы это исполнить, так как от д. Напчу до Лхасы дорога для верблюдов весьма затруднительна, с такою же громоздкою кладью, какова была наша, совершенно невозможна. В Напчу караваны богомольцев обыкновенно оставляют своих верблюдов и следуют далее на яках, которых нанимают от местных жителей. Для нас подобных наемщиков, вероятно, не нашлось бы вовсе.
Наконец, в-третьих, совершенно бесцельно было бы ломить вперед, наперекор фанатизму целого народа. Положим, если бы достать вьючных яков или, в крайнем случае, бросив часть клади, взять наших усталых верблюдов, то можно было продвинуться еще немного вперед, но какую цель мог иметь подобный поход? Все мы должны бы были держаться в куче, постоянно сторожить и, быть может, не один раз пускать в дело свои берданки. Научные исследования при подобных условиях были бы невозможны. Притом мы, конечно, сильно рисковали бы собою и во всяком случае надолго оставили бы по себе недобрую память. Лучшим исходом при подобных обстоятельствах было остановиться и ждать ответа из Лхасы. Так мы и сделали.
Глава двенадцатая
Остановка близ горы Бумза
Гора Бумза и ключ Ниерчунгу. – Кочевые тибетцы. – Их наружный тип; одежда; жилище; пища; скотоводство; нравственные качества; семейная жизнь; язык и обычаи; административное разделение. – Тягостная наша стоянка. – Охота за ягнятниками и снежными грифами. – Сношения с местными жителями. – Тибетские солдаты. – Неудачная посылка в Напчу. – Торговый тибетский караван. – Монголы-переводчики. – Сведения, ими сообщенные: маршрут от деревни Напчу до Лхасы; о Лхасе; о Далай-ламе; о населении Тибета. – Приезд посланцев из Лхасы. – Мое решение возвратиться. – Четвертый раз не попадаю в столицу Тибета
Гора Бумза и ключ Ниерчунгу. Гора Бумза, близ восточной подошвы которой на абсолютной высоте 15 500 футов мы расположили свой бивуак, приобрела неожиданную известность, сделавшись крайним южным пунктом нашего путешествия по Тибету Сама эта гора почти не выдается перед другими вершинами, рассыпанными на соседнем плато, и отличается лишь столовидной формой. Абсолютная высота Бумза 17 100 футов, но над своей подошвой она поднимается лишь на 1600 футов. Восточный и южный скаты довольно обрывисты и изборождены небольшими скалами темного гнейса, богатого слюдой; вершина же совершенно плоская, усыпана крупно наколотыми кусками обыкновенного крупнозернистого красного гнейса. Из этих камней сложено здесь большое «обо». Несмотря на свою громадную абсолютную высоту, гора Бумза не достигает снеговой линии; ее плоская вершина в конце ноября была почти свободна и от зимнего снега. Даже растительность здесь еще не исчезает: между камнями нам попадалась камнеломка и некоторые другие альпийские формы растений, а сотней футов ниже, в ложбинах горных скатов, уже залегали кочковатые болота, изрытые норами пищух. С вершины Бумза совершенно ясно виден на юге вечноснеговой хребет Самтын-кансыр, а на севере узкой полосой тянутся вершины Тан-ла; к западу же холмистое плато уходит за горизонт. Из восточной подошвы описываемой горы вытекают многие ключи и, собравшись воедино, образуют ручей Ниер-чунгу, на котором мы устроили свой бивуак. Местность здесь была сравнительно удобная, в особенности для Тибета. По крайней мере имелось вдоволь аргала на топливо, сносный подножный корм животным и незамерзшая ключевая вода; на что-либо другое мы не претендовали.
Кочевые тибетцы. В окрестностях нашей стоянки везде кочевали тибетцы, с которыми мы теперь и познакомились. К сожалению, знакомство было самое поверхностное, так как мы не имели в большей половине своего пребывания между этими тибетцами переводчика, услугами которого могли бы пользоваться. Выходило, что, живя среди малоизвестного населения, мы должны были ограничиться лишь наблюдениями, которые сами бросались в глаза, и сведениями, которые случайно до нас доходили.
Их наружный тип. По своему наружному типу тибетцы, нами виденные, много походят на своих сородичей тангутов. В общем как те, так и другие не похожи ни на монголов, ни на китайцев, но отчасти напоминают наших цыган. Впрочем, если сделать более правильное, хотя и грубое описание физиономии описываемого народа, то следует предложить хорошенько смешать монгола с цыганом и эту смесь разделить пополам – в результате получится как раз тибетец. [392] Более же детальный портрет будет следующий: рост мужчин средний, лишь изредка высокий; грудь впалая; сложение вообще не сильное; цвет кожи темно-смуглый, или даже светло-кофейный; череп продолговатый, сжатый с боков, поэтому лицо вытянутое; лоб плоский; переносица вдавлена; нос всего чаще прямой и тонкий; скулы немного выдающиеся; глаза большие, черные, не косые и не глубоко посаженные; уши средней величины, не оттопыренные; губы иногда толстые; подбородок выдающийся; передние зубы широкие, редкие, посаженные у многих спереди десен и потому безобразно выдающиеся вперед; усы и борода растут плохо, да притом еще обыкновенно выдергиваются. Волосы на голове черные, длинные, сбитые клочковатыми прядями, словно хвосты у яков. Эти волосы никогда не стригутся, не чешутся и в беспорядке падают на плечи; сзади же заплетаются в косу, которой, впрочем, иногда и не бывает. Ламы бреют всю голову. Коса обыкновенно надставляется шелковыми нитками и украшается костяными кольцами, красными кораллами, бирюзою или медными и костяными бляхами. Кроме того, описываемые тибетцы нередко носят, обыкновенно в левом ухе, серебряные, иногда очень большие серьги; на пальцы надевают серебряные перстни.
392
Следует оговорить, что здесь описываются лишь кочевые северные тибетцы. В Южном Тибете они, быть может, несколько иные, а в самой Лхасе, по описаниям путешественников, люди высшего сословия так же красивы, как и европейцы.