Путешествия Лемюэля Гулливера. Дом на дюнах. Владетель Баллантрэ

Стивенсон Роберт Льюис

Я испытал свою пирогу в большом пруду подле дома моего хозяина и исправил все обнаружившиеся в ней изъяны, замазав щели жиром. Затем я погрузил лодку на телегу, и под наблюдением гнедого лошака и еще одного слуги она очень осторожно была отвезена еху на морской берег.

Когда все было готово и наступил день отъезда, я простился с моим хозяином, его супругой и всем семейством. Глаза мои были полны слез, и сердце изнывало от горя. Но его милость, отчасти из любопытства, а быть может, из участия ко мне (если только я вправе сказать так) пожелал увидеть, как я поплыву в моей пироге, и предложил кое-кому из соседей сопровождать его. Около часа мне пришлось ждать прилива. Вскоре поднялся легкий попутный ветер. Заметив это, я решил тотчас же отправиться в путь и поспешил вторично проститься с хозяином. Я собирался пасть ниц, чтобы поцеловать

его копыто, но он оказал мне честь, осторожно подняв его к моим губам. Мне известны нападки, которым я подвергся за упоминание этой подробности. Моим клеветникам угодно считать невероятным, чтобы столь знатная особа снизошла до оказания подобного благоволения такому ничтожному существу, как я. (Мне памятна также наклонность некоторых путешественников хвастаться оказанными им необыкновенными милостями). Но если бы эти критики были больше знакомы с благородством и учтивостью гуигнгнмов, они переменили бы свое мнение.

Засвидетельствовав почтение остальным гуигнгнмам, сопровождавшим его милость, я сел в пирогу и отчалил от берега.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Опасное путешествие. Автор прибывает в Новую Голландию, рассчитывая поселиться там. Один из туземцев ранит его стрелой из лука. Его схватывают и насильно сажают на португальский корабль. Любезное обращение с ним капитана. Автор возвращается в Англию.

Я начал это отчаянное путешествие 15 февраля 1714 года в 9 часов утра. Ветер был попутный. Тем не менее сначала я шел на веслах. Но, рассудив, что гребля скоро меня утомит, а ветер может измениться, я отважился поставить свой маленький парус. Таким образом, при содействии отлива, я шел, по моим предположениям, со скоростью полторы лиги в час. Мой хозяин и его друзья оставались на берегу, пока я почти совсем не скрылся из виду. До меня часто доносились возгласы гнедого лошака (он всегда любил меня): «Гнуй илла ниха мэйджах еху» (береги себя хорошенько, милый еху).

Я направился к тому острову, который еще раньше заметил в подзорную трубу с берега. Я надеялся, что там я смогу добывать средства к существованию собственным трудом. Я приходил в ужас от одной мысли возвратиться в общество еху и жить под их властью. Ибо в желанном мною уединении я мог, по крайней мере, размышлять о добродетелях неподражаемых гуигнгнмов, не подвергаясь опасности снова погрязнуть в пороках моего племени.

Читатель, вероятно, помнит мой рассказ о том, как матросы составили против меня заговор и заключили меня в капитанской каюте. Это заключение, как я уже упоминал, продолжалось несколько недель, причем я не знал, каким курсом шел корабль.

Матросы, высадившие меня на берег, с клятвами, искренними или притворными, уверяли меня, что они сами не знают, в какой части света мы находимся. Однако я считал, что мы крейсируем градусах в десяти к югу от мыса Доброй Надежды или под 45° южной широты. Я заключил об этом на основании подслушанных мной толков матросов о намерении их капитана идти на Мадагаскар и о том, что мы находимся к юго-западу от этого острова. Хотя это были одни догадки, все же я решил держать курс на восток, надеясь достигнуть юго-западных берегов Новой Голландии 24 . Возле этих берегов я рассчитывал найти и какой-нибудь подходящий для меня остров.

24

Новая Голландия — Австралия.

Ветер все время был западный, и в шесть часов вечера, когда по моим расчетам, мной было пройдено на восток, по крайней мере, восемнадцать лиг, я заметил в полумиле от себя маленький островок.

Это был голый утес с маленькой бухточкой, вымытой прибоем. Поставив в ней пирогу, я взобрался на утес и ясно различил на востоке землю, тянувшуюся с юга на север. Ночь я провел в пироге, а рано поутру снова отправился в путь и в семь часов достиг юго-восточного берега Новой Голландии.

Берег, где я высадился, был совершенно пустынным и необитаемым. Но так как со мной не было оружия, то я не решался углубиться внутрь материка. На берегу я нашел несколько ракушек и съел их сырыми. Я боялся развести огонь, чтобы не привлечь к себе внимания туземцев. Три дня питался я устрицами и другими

ракушками, желая сберечь подольше свой скудный запас провизии. К счастью, я нашел ручеек с пресной водой, которая сильно подкрепила меня.

На четвертый день я рискнул пройти немножко дальше в глубь материка. Внезапно в пятистах ярдах от себя я увидел на невысоком холме группу туземцев. Все они — мужчины, женщины и дети — были совершенно голы и сидели около костра. Один из них заметил меня и указал другим. Пятеро мужчин вскочили со своих мест и направились ко мне, оставив женщин и детей у костра. Я со всех ног пустился наутек к берегу, бросился в лодку и отчалил. Дикари, увидя, что я бегу, помчались за мной и, прежде чем я успел отъехать на достаточно далекое расстояние, пустили мне вдогонку стрелу, которая глубоко вонзилась мне в левое колено. Я испугался, как бы стрела не оказалась отравленной. Как только я очутился за пределами досягаемости их стрел (день был очень тихий), я поспешил тщательно высосать рану, а затем кое-как перевязал ее.

Я решительно не знал, что мне предпринять. Вернуться к месту первоначальной высадки я опасался. Поэтому я взял курс на север, причем был вынужден идти на веслах. Осматриваясь кругом в поисках удобного места для высадки, я заметил на северо-востоке парус, который с каждой минутой обрисовывался все яснее и яснее. Несколько времени я колебался, не зная, поджидать ли его или нет. Но в конце концов моя ненависть к породе еху восторжествовала над всеми другими соображениями. Повернув пирогу, я направился к югу и вошел в ту же бухточку, откуда отправился поутру. Я предпочитал отдаться в руки варваров, чем жить среди европейских еху. Я подвел свою пирогу к берегу, а сам спрятался за камнем у ручейка с пресной водой.

Корабль подошел к этой бухточке на расстояние полулиги и отправил к берегу шлюпку с бочками за пресной водой. По-видимому, на корабле хорошо знали это место. Я лежал между камнями и потому заметил шлюпку лишь тогда, когда она подошла к самому берегу и было слишком поздно искать другого убежища. Высадившись на берег, матросы сразу заметили мою пирогу. Они внимательно осмотрели ее и без труда догадались, что хозяин ее находится где-нибудь поблизости. Четверо из них стали обшаривать каждую щелочку, каждый кустик и наконец нашли меня притаившимся за камнем. Некоторое время они с удивлением смотрели на мой странный неуклюжий наряд: кафтан из кроличьих шкурок, башмаки с деревянными подошвами и меховые чулки. Тем не менее по этому наряду они заключили, что я не туземец, так как все туземцы ходили голыми. Один из матросов приказал мне по-португальски встать и спросил меня, кто я. Я отлично его понял (так как знаю этот язык) и, поднявшись на ноги, сказал, что я несчастный еху, изгнанный из страны гуигнгнмов, и умоляю позволить мне удалиться. Матросы были удивлены, услышав, что я говорю по-португальски. По цвету моего лица они признали во мне европейца. Но они не могли понять, что я разумел под словами «еху» и «гуигнгнмы». В то же время моя странная манера говорить, напоминавшая конское ржанье, вызывала у них смех. Дрожа от страха и ненависти, я снова стал просить позволения удалиться, тихонько отступая по направлению к моей пироге. Но они удержали меня, пожелав узнать, из какой страны я родом и откуда прибыл сюда. Я ответил им, что я родом из Англии, которую покинул лет пять тому назад, когда их страна и моя были в мире между собой. Поэтому я надеюсь, что они не будут обращаться со мной, как с врагом, тем более что я не хочу им никакого зла. Я просто бедный еху и ищу какого-нибудь пустынного места, где бы провести остаток моей жизни.

Когда они заговорили, мне показалось, что я никогда не слышал и не видел ничего более противоестественного. Это было для меня так же чудовищно, как если бы в Англии заговорила собака или корова или в стране гуигнгнмов — еху. Почтенные португальцы были не менее поражены моим странным костюмом и необычайной манерой говорить, хотя прекрасно меня понимали. Они были со мной очень любезны и заявили, что их капитан, наверно, отвезет меня в Лиссабон, откуда я могу вернуться к себе на родину.

Двое матросов решили отправиться обратно на корабль уведомить капитана о том, что они видели, и получить его распоряжения. Меня же предупредили, что если я не дам им торжественного обещания не убегать, они удержат меня силой. Я счел за лучшее согласиться с их предложением. Им очень хотелось узнать мои приключения, но я проявил большую сдержанность. Тогда они решили, что несчастья повредили мой рассудок.