Путешествия на Новую Гвинею (Дневники путешествий 1874—1887). Том 2
Шрифт:
Туземцы были настолько хорошо знакомы с требованиями европейских торговых судов, что подъехавшие пироги были нагружены всеми предметами торга. Кроме черепахи и жемчужных раковин [52] , на пирогах находились предметы, заинтересовавшие меня в этнологическом отношении. Табиры [53] разных размеров, с красивыми резными ручками, по своей величине и искусной отделке обратили мое внимание. Диаметр некоторых достигал 72 см; правильность круга и изгиба вне и внутри была замечательна как образчик ручной и глазомерной работы. Другие сосуды различной формы, как, напр., большие блюда, вазы, бутылки и т. п., были, собственно, не что иное, как корзины, сплетенные из тонкого ротанга, пропитанные непромокаемым черным составом, вероятно соком какого-нибудь растения. Туземцы также привезли для меня множество хорошо сделанных сетей, тонкая бечевка которых была сплетена из весьма крепких фибр. Наконец, копья с острием, состоящим из удачно отколотого куска обсидиана, имели оправу из какого-то весьма твердого цемента, часто мастерски украшенную орнаментом, которая соединяла острие с древком.
52
Туземцы, будучи еще незнакомы с ценностью жемчуга, выбрасывали обыкновенно животное обратно в море, сохраняя от него одну только раковину.
53
Т а б и р – название, которое дают папуасы берега Маклая большим чашам или блюдам, выдолбленным
До захода солнца туземцы теснились вокруг шхуны. Когда стало темнеть, мы, не найдя хорошего якорного места, отошли немного от берега и легли в дрейф.
29 мая. Ночью все положительно на шхуне спали, так же как шкипер и рулевой. Утром, когда понемногу весь служащий персонал проснулся, мы оказались занесенными далеко на юго-запад от вчерашней деревни, около которой предполагалось оставаться, и очутились около маленького островка, который виднелся вчера вечером на горизонте. Был почти штиль; к нам приблизились от ближайшего берега две маленькие пироги. В одной из них находилась молодая женщина, которая, как и прочие туземцы, взобралась на палубу. Ее внешность отличалась богатой татуировкой, которою было покрыто все лицо и тело до колен. Это были шрамы, расположенные без всякой симметрии; прямые и кривые линии их перекрещивались вдоль и поперек. Татуировка состояла не из наколотых точек, как в Микронезии, а из тонких шрамов, шириной около 0.3 мм, сделанных острым орудием, как я убедился впоследствии – осколком обсидиана [54] . Другой род татуировки составляли пятна – зажившие ранки от ожогов древесным углем. Третий род – покрытые гладкою кожей желваки; эта гипертрофия кожи была, вероятно, следствием втирания какого-нибудь вещества в рану; последних было немного: несколько на плечах и между грудями. Пока я рассматривал татуировку и мерил голову, туземец, с которым приехала эта женщина, видя, что на нее обращено большое внимание, стал ее предлагать европейцам, на что она слегка улыбалась. Это меня крайне удивило, так как меланезийцы весьма нравственны и подобная услужливость вовсе не в их характере.
54
Совершенно подобную татуировку я видал на Новой Ирландии (в Port Praslin) и у негритосов в горах Лимай на о. Люсоне, где шрамы, однако же, были немного толще, так как инструментом для татуировки служил нож из бамбука, а не острый и тонкий осколок обсидиана. У негритосов женщины были также более татуированы, нежели мужчины.
Не успел я измерить головы других туземцев, как они заговорили что-то в большой тревоге, указывая на берег, у которого мы стояли вчера, и на несколько пирог, показавшихся из-за мыска. Они мимикой уговаривали шкипера и тредоров не возвращаться туда, а направиться в их сторону, далее на запад. Когда же пироги наших вчерашних знакомых стали приближаться, все поспешили спуститься в свои пироги и стали удаляться в противоположную сторону, между тем как туземцы Лонеу, завидя отвалившие пироги, кричали им что-то вслед, стоя на платформе своих пирог, и грозили копьями. Очевидно, мы находились на границе двух враждебных деревень. Вновь прибывшие, заняв на палубе место первых, в свою очередь стали усердно звать нас в деревни Лонеу и Пуби и, указывая на удаляющиеся две пироги, постоянно повторяли: «усия», желая мимикой дать понять, что те люди людоеды [55] , и т. п.
55
Значение слова «усия» осталось мне неизвестным; может быть, оно значит неприятель или дурной, или просто выражает название местности. Я не видел ничего, подтверждающего существование людоедства на о-вах Адмиралтейства; украшения из человеческих зубов и людских костей недостаточны, чтобы служить доказательством. Слова же туземцев имеют в этом случае еще менее веса, так как очень распространенная уловка дикарей состоит в выдумке всего возможного и невозможного, единственно с целью заставить белого согласиться с их мнением.
Часам к 10 шхуна была окружена более чем двадцатью пирогами различной величины, и на юте шел оживленный торг. Картина его была характеристичная: незначительный ветерок едва подвигал шхуну и не мог парализовать сколько-нибудь силы лучей палящего, ослепляющего солнца (к 11 часам в тени было 32 °Ц); у кормы несколько десятков разукрашенных, размалеванных папуасов кричали, прыгали из одной пироги в другую или бросались в море, держа предметы мены над головой и достигая таким образом до шхуны. У борта происходила страшная давка: несколько рядов туземцев, стараясь перекричать других, предлагали свои произведения, толкались, пытаясь пробраться на палубу или спуститься обратно в пирогу. С другой стороны, тредоры и шкипер с револьверами за поясом, окруженные лежащими наготове штуцерами разных систем, с мешочками, наполненными бисером и стеклянными бусами в руках, отсыпали их маленькими мерками, не больше наперстка, туземцам в уплату за щиты черепах, жемчужные раковины и другие местные произведения [56] . Для дополнения картины прибавьте полдюжины туземцев Вуапа, с заряженными ружьями, стоящих на рубке около шкипера, который с вечера зарядил свои игрушечные пушки и приготовил сегодня тлеющие фитили «на всякий случай».
56
Проценты, которые берут европейцы при этой торговле, выменивая мелкий бисер на черепаху и перламутр, могут считаться сотнями. Один из опытных тредоров, много лет занимавшийся этим делом, рассказывал мне, что во многих случаях при торге на островах Тихого океана барыш в 800 % не редкость. Разумеется, главная выгода достается фирме, которая доставляет тредорам – своим агентам – предметы для мены, с назначением цен, по которым от них принимаются произведения островов. Не помню всех мне сообщенных цен, но все они были замечательно высоки, напр., пустая бутылка от вина или пива ценилась приблизительно около 1 доллара. Понятно, что тредоры при торговле с туземцами также не упускают случая набить большую цену, чтобы и для себя заработать что-нибудь. Слушая эти рассказы и видя на деле, что они не преувеличены, я невольно вспомнил страницу в сочинении Уоллэса (во втором томе его сочинения о Малайском архипелаге), где он негодует, что туземцам о$вов Ару достаются европейские произведения почти что не дороже, чем европейцам в Европе. Уоллэс мог бы остаться доволен заработком европейских купцов в Океании.
Иногда, когда ют слишком переполнялся, на туземцев травили большого и сильного водолаза, которого они доселе боятся более тредоров, шкипера и всего экипажа шхуны, вместе взятых. Едва собака показывала свои большие зубы или начинала лаять, ют мигом очищался, и давка у борта еще более усиливалась; многие бросались в море, чтобы скорее уйти, другие лезли на ванты. Это очень тешило шкипера и тредоров.
Несмотря на жару, раздражающие нервы крики и говор, давку около борта, суматоху при травле туземцев собакою и досаду при виде человеческой бесчестности, несправедливости и злости, я старался развлечься наблюдениями над папуасскою толпой. Это мне удавалось несколько раз в продолжение дня; тогда вся описанная непривлекательная обстановка исчезала для меня на время; я видел перед собою ряд интересных объектов для исследования и, пользуясь случаем, спешил записывать, измерять и чертить эскизы для дополнения своих заметок. Я измерил по возможности аккуратно дюжины полторы голов и нарисовал эскизы челюстей с громадными зубами, которых величина и форма сперва меня озадачили [57] . Вьющиеся, не курчавые, волосы у одного особенно светлого мальчика обратили было мое внимание, но, вспомнив о настоятельных предложениях спутника папуасской дамы, я не счел основательным придавать большое значение такому одиночному исключению из общего типа.
57
Портрет одного обладателя такой челюсти я послал Русскому географическому обществу при последнем сообщении
Костюм многих был довольно замечателен, хотя он не был для меня сюрпризом, так как я о нем не раз читал [58] , но тем не менее вид его очень удивил меня как курьезное изобретение Species homo. У многих конец penis’a был защемлен в узкое отверстие Bulla ovum [59] . Туземцы, казалось, были очень довольны выдумкой такого национального костюма. Как только они замечали, что кто-либо из европейцев обращал внимание на привешенную раковину, почти всегда находился один, который, стоя на платформе пироги, приводил белую раковину в движение. Она то прыгала вверх и вниз, то в стороны, то вертелась, как колесо, вокруг оси; наконец, туземец, устав или считая, что достаточно потешил публику, делал ловкое движение и прятал Bulla ovum между ногами. Движения эти были так ловки, и люди, казалось, имели такой навык делать их, причем разные личности повторяли те же движения и в том же порядке, что не оставалось сомнения в том, что эта гимнастика входит в один из туземных танцев. Когда туземцы меняют костюм, т. е. заменяют «мана» (туземное название Bulla ovum) поясом из тапы, то они надевают раковины часто на ухо или вкладывают ее в небольшой мешочек, носимый на шее. Снимая и надевая мана, они, бесцеремонные в других отношениях, стараются не обнажать glans penis, закрывая ее рукой или защемляя ее между ногами [60] .
58
Waitz-Gerland (Anthropologie der Naturv"olker, Bd. VI, S. 566) приводит свидетельство Форстера, Картере и Хунтера об этом обыкновении.
59
В рукописи Bulla ovum; в издании 1940/41 г. – Ovula ovum. Примечание относится и к дальнейшим случаям, где мы пишем Bulla ovum. – Ред.
60
Герланд (Bd. VI, S. 575) говорит, что в Полинезии единственная часть тела, с обнажением которой соединен стыд, это glans penis.
Я пожелал приобрести для своей этнологической коллекции несколько экземпляров этих раковин отчасти ради орнамента, который был вырезан на них, отчасти же, чтобы удостовериться, что узкое отверстие в раковинах не расширено. Я убедился, что в одном экземпляре оно не было изменено, в другом же было обточено самым незначительным образом. Мне казалось очень сомнительным, чтобы эти люди могли втиснуть glans penis без боли в такое узкое отверстие, в которое едва входит мизинец взрослого человека, а потому предполагал, что они защемляют в раковину только praeputium, который здесь как у детей, так и у взрослых, очень удлинен. Однако же ближайшее наблюдение над многими индивидуумами показало, что не только glans, но и часть corporis cavernalis помещается в отверстие раковины. Другое обстоятельство, убедившее меня в возможности ношения такого аппарата без серьезных неудобств и последствий для здоровья, то, что сдавливание внешних частей не так сильно, чтобы произвести стриктуру мочевого канала, так как туземцы могут испускать мочу, не снимая раковины, чему я сам был свидетелем и для чего сделано небольшое отверстие в круглой стенке Bulla ovum. Этот обычай указывает на незначительный размер мужского полового органа у туземцев, что составляет особенность расы, и этим антропологическим признаком не следует пренебрегать [61] .
61
Замечу, что другая крайность (т. е. чрезмерная величина) этого органа найдена у негров (см. H. H о m b r o n. Anthropologie, p. 139. Voyage au Pole sud et dans l’Oc'eanie, pendant les ann'ees 1837–1840), расы, которая ближе других родственна меланезийской.
Торг, который шел без перерыва, не помешал, однако же, туземцам вспомнить о своем желудке. Одни ели таро, которого здесь, кажется, много и хорошего качества, другие – саго, варенное с тертым кокосовым орехом; некоторые же – какую-то массу кирпичного цвета, которую я сперва принимал за особенным образом приготовленное саго, пока не подошел к завтракающему и не удостоверился, что эта масса не саго, а глинистая земля. Туземец ел ее с удовольствием и долго жевал перед глотанием. Земля, которую называют здесь «э-пате», цветом и вкусом похожа на «ампо» – землю, которую малайцы едят на о. Яве, около Самаранга, и на многих других островах Малайского архипелага [62] .
62
На Яве эту землю продают на улицах тонкими пластинками, слегка поджаренными, как лакомство. Кроме Явы, подобная ей глинистая земля, употребляемая в пищу на о. Амбоине, описана Ф. Мюллером («Reizen en onderzuekingen in den Indischen Archipel, dooz Salamon M"uller, 1857, Deel II, p. 65»); анализы съедобной земли с Суматры находятся в журнале «Natuurkundig Tijdschrift voor Nederlandsch Indie», Deel XXXIV, 1874, p. 185.
Мы употребили почти весь день, чтобы добраться до острова, и к заходу солнца бросили якорь около деревень Пуби и Лонеу, в нескольких саженях от берега.
30 мая. Я отправился в деревню, которая была расположена вдоль берега. Хижины тянулись около самого песчаного берега, а не были спрятаны, как на Новой Гвинее, на берегу Маклая, за поясом берегового леса. Хижины были двух родов: одни в меньшем числе, состояли из крыши, доходящей до земли, и не имели боковых стен. Передний и задний фасады этих хижин имели стены из того же материала, как и крыша, т. е. из листьев кокосовой пальмы; в них были двери, из которых обращенная к морю была шире, и верхний карниз ее был украшен раковинами. Эти хижины служат для собрания мужчин и спальнями для холостых; женщин и детей в них не было. Таких хижин я заметил три во всей деревне; все остальные были меньшей величины и стояли на сваях, которых верхние концы были клинообразно заострены и снабжены круглыми горизонтальными досками, чтобы затруднить доступ крысам в хижины. Можно себе составить довольно верное понятие об этих хижинах, вообразя хижину, состоящую из одного чердака, утвержденного на сваях. Под хижинами между столбами было опрятно, к отверстию в полу, которое образует вход и может запираться опускною дверью, было приставлено бревно с зарубками.
Осмотрев деревню, которая называлась Пуби и была очень невелика, я отправился по тропинке вдоль морского берега в другую – Лонеу, которую можно было видеть со шхуны. Местность между деревнями болотиста, и там растет много саговых пальм. Эта вторая деревня оказалась значительно больше первой. Хижины стояли здесь тесно друг около друга. Пространство под хижинами содержится очень чисто, и сваи, на которых стоят хижины, образуют ряды пропилей, отделяющие анфилады пустых и низких комнат. Под хижинами было прохладно; такое устройство, я полагаю, весьма соответствует тропическому климату. Это были семейные хижины; я бегло осмотрел внутренность некоторых из них; крик грудных ребят выгонял меня скоро из хижин; я успел только заметить, что в хижинах не было перегородок, равно как и никакой особой утвари и мебели, кроме табиров, горшков и цыновок. Около некоторых хижин лежали барумы [63] , совершенно схожие по форме и по употреблению с теми, которые я видел на берегу Маклая.
63
Б а р у м – туземное название, которое дают папуасы берега Маклая большому стволу, выдолбленному наподобие корыта; ударяя толстою палкой в стенки его, они извлекают сильный, немного глухой звук, который слышится на большом расстоянии; он служит набатом для сообщения разных происшествий (смерти, пиршества, войны и т. п.) в деревне и окрестным деревням. См. мои «Этнологические заметки о папуасах берега Маклая».