Путешествия на Новую Гвинею (Дневники путешествий 1874—1887). Том 2
Шрифт:
Дойдя до глубокой речки с хорошею водою, я захотел выкупаться, тем более что во время перехода я должен был довольствоваться обливанием морскою водой, а пресною только во время дождя. Туземцы, однако же, предостерегли меня, жестами показывая, что в речке много больших животных (вероятно, крокодилов), которые откусывают людям ноги. Становилось очень жарко на песчаном берегу, и я, боясь снова получить лихорадку, если подвергнусь несколько часов влиянию солнечных лучей, предпочел возвратиться в деревню, куда меня звали туземцы, называя ее Соа.
Придя в ту же общественную хижину, где был в первый раз, я лег на вышеописанную кушетку и, несмотря на то, что она была не особенно удобна и что окружающие меня туземцы не молчали, против воли заснул. Часа через полтора меня разбудили. Один из туземцев объяснил мне (поднося руку ко рту, как бы кладя что-то в него), что мой завтрак готов.
Хотя я завтрака и не заказывал, но нашел эту предупредительность не излишнею и отправился в хижину любезного туземца. Там я застал все его семейство, которое, казалось, собралось во всем комплекте, чтобы посмотреть на кормление чужестранного зверя. Мне был подан большой табир с вареным таро, бананами и рыбой. Когда я стал есть, туземцы, следуя папуасскому этикету [79] , немного отвернулись, но не могли преодолеть любопытства и следили за каждым моим движением. Я поспешил окончить свой завтрак, тем более что за перегородкой находился грудной ребенок, который почти не умолкал и писк которого значительно уменьшил мой аппетит. Когда я вышел из хижины, меня наперерыв стали приглашать зайти в другие. В одной я застал четырех молодых женщин, из которых две
79
Когда (на берегу Маклая) я приходил в какую-нибудь деревню и мне приносили есть, туземцы или выходили из хижины, где я находился, или, когда дождь или темнота мешали им выйти, как только я начинал есть, отворачивались в сторону и переставали говорить.
80
Мимика эта совершенно одинакова и на Новой Гвинее и имеет то же значение.
Вернувшись в большую хижину, я остался там еще довольно долго, наблюдая туземцев и стараясь уловить и понять выражение их лиц. Эти островитяне, находясь редко в сношениях с европейцами, представляют хороший материал для ряда наблюдений, предложенных Дарвином, над выражением лица и телодвижениями под влиянием разных впечатлений. Во время путешествия, как читатель уже заметил, я не упускал случая делать эти наблюдения [81] ; я тем более обратил на них внимание, что, находясь часто и продолжительное время в соприкосновении с совершенно отличным от белой расы племенем – папуасами, притом весьма примитивным, я не мог убедиться в верности положения Дарвина о тождестве выражений ощущений у разных рас, доходящем до мелочей, и принимаемом им за доказанное. Напротив того, различие в выражении чувств мне до сих пор чаще бросалось в глаза, чем их тождество, хотя и мне случалось встречать выражения, совпадающие с наблюдениями Дарвина. Так, напр., пока я сидел между туземцами, зорко следя за каждым их движением, пришел один и рассказал что-то, очень встревожившее, по-видимому, всех слушателей, но, кроме того, что многие вскочили со своих мест и почти все заговорили очень громко и оживленно, я не мог заметить, была ли приятна или неприятна новость, которая их так заняла. К подобному же негативному результату я приходил много раз: физиономии дикарей, как их язык и их мимика, нередко оставались для меня непонятными.
81
Я нашел при этом, что делать как следует эти наблюдения весьма трудно. Чтобы уловить момент изменения в выражении лица, особенно важно не развлекать ничем своего внимания, что, однако же, не следует выказывать, так как это нередко смущает наблюдаемого; равно для успешности наблюдения надлежит самому быть незаинтересованным причиной, вызывающей эти изменения лица, чего, впрочем, нелегко достигнуть. Важно при самом наблюдении записывать свои замечания, не полагаясь на память.
Когда я направился к шлюпке, туземец, в хижине которого я завтракал, нес за мною табир с остатками моего завтрака, а члены его семьи – много бананов и кокосов, а также таро, которое здесь очень вкусно и очень крупно. Этот же обычай встречается и на Новой Гвинее.
7 июня. Несмотря на мою предосторожность, вчерашняя экскурсия повлекла за собою лихорадку. Духота в каюте, крик туземцев, приезжавших на шхуну для торга, травля их собакою и т. п. не позволили мне остаться на шхуне; я отправился на о. Андра, где провел весь день, подвесив в тени большого дерева свою койку. Дерево росло у самого морского берега, и я наслаждался красивою панорамой берега большого острова. Но любоваться видом мешали туземцы, то и дело приходившие и надоедавшие своей болтовней; большинство, однако же, посмотрев на меня, на койку и другие вещи, уходили, так как неподалеку люди Вуапа строили хижину для тредора, который должен был здесь остаться. Некоторые, впрочем, оставались долее и, расположившись на песке, ближе к морю, разглядывали внимательно замечательные вещи, меня окружавшие. Любимою их позой было лежание на животе, причем одна рука или обе подпирали подбородок. Ноги не оставались в бездействии – ими размахивали по воздуху или рыли теплый песок. Наглядевшись вдоволь, некоторые предпочли заснуть, несмотря на палящее солнце, которое пекло их спины и головы; другие продолжали болтать, а один, протянув вперед ноги, стал забавляться гимнастикой пальцев ног, которая показалась мне весьма хитрою. Он так быстро двигал ими, что долго я не мог уловить, в чем состоит эта гимнастика. Он то растопыривал все пальцы или отводил в сторону то большой палец, то первый и второй, то все три вместе, причем ни нога, ни остальные пальцы не двигались; то очень быстро клал первый палец на второй, то второй на первый и т. д. Заметя, что я обратил внимание на его искусство, другие, кто как мог, старались показать, что и они умеют делать то же не хуже первого. Самая хитрая штука, в которой первый превосходил прочих туземцев, состояла в том, что он с замечательною быстротой поочередно клал один палец на другой то в одну, то в другую сторону, причем участвовали три первых пальца. Пальцы ног двигались почти так же самостоятельно, как пальцы рук. Это несомненное доказательство значительного развития мускулатуры ног навело меня на мысль, что оперирование мускулов ступни одного из этих фокусников должно было бы представить большой интерес [82] .
82
На о. Вуап и архипелаге Пелау я часто имел случай удивляться, до чего довели туземцы, особенно девочки, гибкость своих рук и самостоятельные движения отдельных пальцев.
Заметив у одного из туземцев на шее так называемые пановы гусли, или панову флейту [83] , я знаками просил, чтобы он показал мне свое искусство в игре на этом инструменте. Он не стал церемониться и, приложив гусли к губам, начал дуть поочередно в каждый бамбук, результатом чего был разнотонный, негромкий свист. Этот характеристичный, но, как оказалось, маломузыкальный инструмент я встретил доселе только на Новой Ирландии (Порт Праслин) и здесь [84] . Пока я был занят музыкантом и его искусством, несколько вновь прибывших с главного острова подошли к группе туземцев. Один из них был так погружен в рассматривание меня, койки, столика и складной скамьи, что не подумал о необходимости смотреть под ноги и сильно ударился коленом о большой пень, прибитый морем и лежавший поперек его дороги. Значительная боль заставила его забыть на время обо мне; он потер колено, а затем, как будто бы вспомнив что-то, схватил большой осколок коралла и стал усердно бить то место пня, о которое ударился [85] . Трудно было без улыбки смотреть на этого взрослого человека, бьющего дерево за то, что он сам наткнулся на него; туземцы же серьезно и как бы сочувственно поглядывали на это заслуженное наказание пня. Затем, как бы почувствовав облегчение, он подошел к группе и сел между соплеменниками, изредка потирая колено и дуя на него.
83
Инструмент этот состоит из семи или восьми бамбуков разной длины, связанных рядом сообразно своей длине, так что с одной стороны приходится самый большой (12–15 см), с другой – самый малый (5–7 см).
84
См. G e r l a n d, Th. VI, S. 602 (о распространении этого инструмента в Меланезии).
85
Я обстоятельно рассказываю о всех этих мелочах, потому что они одинаковы с совершенно подобными же чертами, которые я не раз наблюдал на Новой Гвинее (берег Маклая). При экскурсиях споткнувшийся или упавший туземец никогда не упускал случая излить свою досаду или облегчить свою боль, побив то место или предмет, которые были причиной ушиба. Я, впрочем, не думаю, чтобы туземцы соединяли с этим поступком мысль, что предметы «живы или могут чувствовать» (см. John L u b b о с k. The origin of civilization, sec. edit., 1870, p. 202 и сл.; life atributed to inanimate objects).
Несмотря на старания, я не нашел никаких доказательств, подтверждающих, что такой nexus idearum мелькает при этом в мозгу папуаса.
В это время внимание туземцев было привлечено большою шлюпкой, приближавшейся к берегу с вещами тредора, который оставался жить и торговать здесь. Вся толпа, движимая любопытством, отправилась к новой хижине. Но я не остался один: сцена переменилась, новые актеры заменили прежних. Немного дальше от группы мужчин с утра расположилась группа женщин и детей, которые оставались на втором плане в присутствии мужчин и стали смелее, когда они ушли, но все-таки еще не решались приблизиться. Небольшие свертки бус, завернутых в бумагу, бросаемые мною на различные расстояния от койки, все ближе и ближе привлекали ко мне сперва детей, а затем и женщин. Почти у всех женщин были грудные дети на руках. Я обратил внимание на одну из матерей, с которой делались по временам припадки нежности по отношению к полугодовому сынишке. Она нанизывала бисер и кормила грудью ребенка, но, как только он переставал сосать грудь, схватывала его и прижимала к своему носу и ко рту; при этом выражение ее лица казалось мне довольно характеристичным; губы были раздвинуты, так что выказывались ряды стиснутых зубов; прижимая ребенка к лицу, она сильно носом втягивала воздух и по временам кусала дитя, выбирая для нюханья и кусания те части тела ребенка, которые не могли отличаться особенным благоуханием. Лоб и щеки ребенка были покрыты грязью; чтобы удалить ее, нежная мать прибегла к простому средству – она принялась лизать щеку и лоб своего сынишки, который стоически переносил обнюхивание, кусание и лизание. Заметив у ребенка небольшие ранки за ухом, она с помощью слюны бережно сняла корочки с ранок и, несмотря на крик ребенка, насухо вылизала ранки [86] , а затем стала на них дуть [87] .
86
На о-вах Пелау я видел человека, которому собака вылизывала большую рану на ноге; мне сказали, что это считается родом лекарства, к которому здесь часто прибегают. В Патане, на Малайском п-ове, я слышал рассказ или предание об одной принцессе из Ачина, которая была вылечена от ран, покрывавших все ее тело, тем, что большая собака ежедневно вылизывала каждую рану.
87
Дуть на рану или на больную часть тела – весьма распространенное обыкновение, которое практикуется, кажется, почти у всех рас.
Между детьми, которые бегали около моей койки, были несколько имевших некоторые зубы значительной величины. Мне очень хотелось осмотреть их ближе и дополнить свои заметки по этому вопросу, но дети были очень пугливы и, как только я сел у своего походного столика, они не решались подойти близко. Бусы, однако же, снова приманили их; когда же я высыпал несколько ярко-красных бус на большой лист хлебного дерева, все дети, забыв страх, обступили меня и ожидали раздачи, выражая свое удовольствие шумным втягиванием воздуха между полуоткрытыми губами и блеском глаз при взгляде на бусы. Высмотрев у одного из мальчиков, лет 3 или 4, два больших зуба в верхней челюсти, я попробовал притянуть его ближе к себе, чтобы посмотреть на них; но едва я дотронулся до него, как он с пугливым криком бросился к женщине, стоявшей невдалеке; другие дети также разбежались и спрятались за спины женщин. Я даже не успел взглянуть на лицо испугавшегося мальчугана, чтобы посмотреть, как оно изменилось. Обхватив руками ноги женщины, он уткнул лицо в бахрому [88] , составлявшую ее одежду. Но испуг выразился не на одном лице; он топал ногами, как бы силясь бежать, и по временам судорожные движения тела доказывали, что испуг почти что дошел до степени, которая сопровождается внезапным расстройством желудка. Я в этот день еще нашел возможность измерить несколько голов женщин, что опять-таки потребовало разных уловок, предупредивших общее бегство.
88
Костюм женщин здесь почти одинаков с одеждой женщин Микронезии и состоит из двух передников, сделанных из волокон листьев пандануса, волокон ствола банана и т. п.; один из передников висит бахромообразно, придерживаемый поясом, спереди, а другой сзади.
8 июня. Приехавшие сегодня на шхуне для торга туземцы с одного из ближайших островов привезли между прочим для обмена также человеческий череп. Такое предложение немного удивило меня, так как туземцы вообще редко вызываются сами продавать черепа своих соплеменников. Я объясняю его, однако же, тем, что на каком-нибудь прежде здесь бывшем судне туземцам дали хорошую плату за этот товар [89] . Во всяком случае, достоверность происхождения таким образом приобретенного черепа мне кажется весьма сомнительною. Все черепа двадцати туземцев о. Вуап, убитых около рифа Иезу-Мария, могут, таким образом, перейти со временем в европейские музеи и красоваться под ярлыком: «Черепа туземцев о. Адмиралтейства». Отчасти поэтому я считаю данные о размерах голов туземцев очень полезными для антропологии, в особенности когда известны местность, пол и приблизительный возраст измеренного.
89
Один из тредоров, встреченных мною на о. Вуап, рассказывал мне, что купил у туземцев о. Адмиралтейства три черепа, которые потом подарил офицерам прусского корвета, бывшего в прошлом году на о. Вуап.
Прибавлю, что при посещении деревень здесь и на юго-восточном берегу я напрасно искал следов каких-либо могил или памятников; ничего подобного я не нашел; поэтому думаю, что, как и на Новой Гвинее (на берегу Маклая), здешние туземцы хоронят своих покойников в самих хижинах.
9 июня. Снялись утром с якоря, оставив здесь тредора, ирландца, по имени О’Хара, который, как и оставшийся на юго-восточном берегу, обещал собрать для меня некоторые сведения, что ему нетрудно будет сделать при продолжительном пребывании на острове; он также обещал переслать мне со временем копию со словаря туземного диалекта, который он должен будет составить для себя самого. Ветерок был тих, и мы весь день шли вдоль северного берега острова, физиономия которого не отличалась от описанной выше.
С небольшого островка, похожего на о. Андра, к нам выехала пирога; люди физически были совершенно схожи с виденными прежде и отличались единственно только носимыми украшениями. Кроме кокосов и щитов черепах, они предлагали для меня саго и большой кусок коры Cinnamonum.
Группа Агомес или Гермит
10 июня. Уже на другое утро (по отплытии с о. Тауи) перед нами открылся архипелаг Агомес. Но при слабом ветре, обогнув с юга группу и войдя с западной стороны за риф, мы только к 4 часам пополудни бросили якорь у южной оконечности главного острова. Группа состоит из трех или четырех островов посредине и многих плоских возвышенных частей окружающего их рифа. Группа довольно обширна, но я, будучи занят другими вопросами, при кратковременной стоянке, не успел составить себе понятия о расположении островов и убедиться в числе их. Главный высокий остров называется туземцами Луб; он тянется узкою полосой с юга на север. Он, как и другие, покрыт растительностью от линии высокого прилива до вершины холмов, которые несколькими группами расположены вдоль острова, приблизительно на 400–500 футах высоты.