Путешествия никогда не кончаются
Шрифт:
Поездка домой восстановила мою веру в себя и в мою затею, я успокоилась., почувствовала себя уверенной и сильной, и мое отношение к задуманному путешествию как к незаконному ребенку моего воображения резко изменилось: я перестала терзаться сомнениями, есть ли в нем какой-нибудь смысл, и отчетливо увидела, как родилась эта идея и что за ней стоит.
Года за два до всех этих событий кто-то спросил меня: «Что для тебя главное в мире, где ты живешь?» Из-за случайного стечения обстоятельств я в то время три-четыре Дня не ела и не спала, может быть, поэтому вопрос глубоко задел и удивил меня. Я говорила около часа, и, когда кончила, стало ясно, что мой ответ вырвался непосредственно из подсознания: «Пустыня, чистота, огонь, воздух, горячий ветер, простор, солнце, пустыня, пустыня, пустыня». Я была изумлена, я не подозревала, что эти слова так много для меня значат.
Но была еще одна причина: я много читала об аборигенах и хотела совершить путешествие по пустыне, чтобы познакомиться с ними в естественной и привычной дли них обстановке.
А кроме того, мне прискучила жизнь, которую я вела, прискучило однообразие: я без энтузиазма искала работу то там, то здесь, бесцельно металась от изучения одной науки к другой, и меня уже мутило от собственного недовольства, ставшего болезнью моего поколения, моего пола и моего класса.
Так я приняла решение, повлекшее за собой множество других решений и поступков, о которых я тогда не имела ни малейшего представления. Я сделала выбор инстинктивно и осмыслила его только через некоторое время. Я никогда не относилась к своему путешествию как к опасному приключению или как к способу что-то доказать. Поэтому меня поразило, что само решение далось мне с таким трудом, что именно это было самым трудным, а все остальное потребовало уже только настойчивости, и сражаться с тиграми мне не пришлось — они оказались бумажными. На самом деле каждый человек может сделать все, что он решил сделать: сменить работу, переехать на новое место, развестись — все, каждый человек властен изменить свою жизнь, быть хозяином своей жизни, а дорога, движение к цели таят награду в себе самих.
Глава 3
Наконец настал день, когда я могла выбрать двух верблюдов. Я решила взять упрямую, но спокойную старуху чудачку Кейт и в пару к ней прелестную юную дикарку Зелейку. Саллей одобрил выбор и пожелал мне счастья. Друзья с фермы Бассо переехали в город и разрешили мне побыть в их опустевшем доме, пока его не продадут. Это был воистину подарок судьбы, потому что я получила как раз то жилье, какое нужно. Оно давало мне возможность выпускать стреноженных верблюдов на естественное, ничем не огороженное пастбище, где у них было вволю корма, и жить одной в собственном доме. Без посторонних.
Палаточная жизнь завершилась вереницей бед. Во время моего отсутствия Ахнатон улетел со своими друзьями, и я больше никогда его не видела; я не могла придумать, как заставить двух пугливых верблюдов пройти шесть миль по автостраде и сохранить жизнь им и себе; двумя-тремя неделями раньше Кейт улеглась на разбитую бутылку и рассекла себе грудную мозоль, никто не обратил на это внимания, и время от времени я просто смазывала рану дегтем; у Зелейки нагноился глубокий разрез на голове; мы с Деннисом окончательно возненавидели друг друга.
В конце концов я доставила верблюдов на ферму Бассо, они заплатили за это несколькими царапинами, я — полным изнеможением. Отныне мне предстояло полагаться только на себя; ни Курт, ни Саллей, ни Деннис больше не могли мне ни помочь, ни помешать. Я промыла раны Кейт и Зелейки, стреножила их и с радостью смотрела, как они, пережевывая жвачку, шествуют по грунтовой дороге на восток к холмам. У меня есть верблюды. У меня есть дом.
Стоял один из тех переменчивых ясных дней, какие бывают только в пустыне в период торжества жизни. Прозрачная вода бежала по широкому руслу реки Чарльз, достигая одного-двух футов глубины в бурлящих водоворотах, закипавших вокруг гигантских стволов крапчатого речного эвкалипта; коршуны с черными шеями парили над огородом за домом — своим охотничьим угодьем, и ослепительные блики вспыхивали в их переливчатых перьях и кроваво-красных глазах хищников; на высоких деревьях раздавались визгливые крики черных попугаев с огненно-яркими оранжевыми хвостами; солнечный свет изливался на землю мощным обжигающим потоком и заполнял все видимое пространство; с цветущих гранатовых деревьев доносилась трескучая прерывистая песенка сверчков и вместе с приглушенным гудением мясных мух в кухне возносилась к небу, как гимн жаркому австралийскому полдню.
У меня никогда не было своего дома: расставшись с зарешеченными окнами спальни закрытой школы с ее неизменно жестким распорядком дня, я сразу же окунулась в шумную жизнь большой компании друзей, с которыми делила то один дешевый домишко, то другой. И вдруг я оказалась владелицей огромного замка, где чувствовала себя королевой. Внезапный переход от постоянной жизни на людях к полному одиночеству был для меня приятным потрясением. Будто я шла по шумной суетливой улице и внезапно оказалась в комнате с закрытыми ставнями, где царила нерушимая тишина. Я бродила, я странствовала по своим владениям, передвигалась в своем личном пространстве и принюхивалась к особому, только ему присущему запаху, я с готовностью признавала его власть над собой и, опьяненная жаждой обладания, радовалась каждой принадлежащей мне пылинке, каждой ниточке паутины. Эта Рассыпавшаяся на куски развалина из древнего камня, понемногу уходящая в землю, из которой она появилась; эта лишенная крыши живописная груда каменных глыб в окружении цветущих смоковниц; постоянные посетители этого места: змеи, ящерицы, насекомые и птицы; причудливая игра света и тени на этих камнях; тайники и глухие закоулки этого каменного лабиринта; снятые с петель двери и безупречно выбранное местоположение среди нагромождения скал, именуемого Арунта, — все это и было моим первым домом, и в этом доме я почувствовала такое глубокое облегчение, такую слитность со всем, что меня окружало, что я не нуждалась больше ни в ком и ни в чем.
Раньше я всегда считала одиночество своим врагом. Мне казалось, что я существую, только когда вокруг меня есть люди. Но теперь я поняла, что всегда была кошкой, которая гуляет сама по себе, что одиночество — дар, а не наказание, которого нужно опасаться. Живя одна в своем замке, я гораздо яснее представила себе, что такое одиночество, и мне впервые пришло в голову, что всю свою жизнь я безотчетно стремилась обрести именно такое пристанище где-нибудь в горах под ясным небом, пристанище, которое ни с кем нельзя разделить, не рискуя его уничтожить. Годами я снова и снова расплачивалась за эту мечту бурными приступами отчаяния, но игра стоила свеч. Каким-то образом я всегда противилась своему желанию упасть в объятия рыцаря в блестящих доспехах и вступала в связь с кем-нибудь, кто мне не нравился или был мне настолько чужим, что ни о каких длительных отношениях не могло быть и речи. Потому что я не могла отречься от себя. Потому что мое предназначение, совершенно очевидное, несмотря на многочисленные поражения и неизбывное чувство несостоятельности, не давало мне свернуть с правильного пути. Я убеждена, что подсознательно мы всегда делаем правильный выбор. И только наш опутанный условностями, безмерно перехваленный, бесчувственный разум все корежит и портит.
Вот почему теперь, впервые в жизни, я воспринимала свое одиночество как бесценное сокровище и старалась уберечь его любой ценой. Если кто-нибудь подъезжал к моему дому, я пряталась. Так я прожила около двух счастливейших месяцев, а потом… все на свете меняется, как известно.
Моей ближайшей соседкой была Ада Бэкстер, красивая темнокожая женщина с неукротимым нравом и теплым щедрым сердцем. Она питала слабость к веселому времяпрепровождению и к спиртному. Адин крохотный домик позади Бассо ничем не походил на лачуги ее родных на другой стороне ручья. Этот домик построил кто-то из ее многочисленных белых поклонников (иметь белых поклонников было для Ады делом чести), и Ада превратила его в хранилище безделушек и украшений того общества, к которому она в какой-то мере приспособилась, хотя и осталась для него глубоко чужой. Ада часто заходила ко мне, иногда делилась рюмкой спиртного, иногда укладывалась спать прямо на полу, если считала, что я нуждаюсь в защите. Но я никогда не воспринимала ее внезапное появление как посягательство на мое уединение, наверное, потому, что рядом с ней чувствовала себя легко и непринужденно, так как Ада обладала широко распространенным среди аборигенов даром проявлять сочувствие и доставлять радость без назойливости, а главное, с ней хорошо было молчать. Я любила Аду. Она называла меня дочерью и относилась ко мне, как самая добрая и чуткая мать.
Один из моих друзей гончаров, живших прежде у Бассо, рассказал занятную историю об этой замечательной женщине. Как-то вечером обитатели Бассо сидели дома и прислушивались к сердитым пьяным голосам, доносившимся из жилища Ады. Внезапно крики стали громче и настойчивее, мой друг решил пойти посмотреть, что случилось. Он подошел как раз в ту минуту, когда Адин приятель нетвердой походкой обошел домик, вылил на землю изрядное количество керосина и нагнулся, пытаясь трясущимися руками разжечь огонь. Керосин ушел в песок, домик был вне опасности, но Ада этого не знала. Она подбежала к куче дров, схватила топор и одним ударом свалила своего приятеля наземь. Он упал на спину, вокруг него быстро натекла лужа крови. Мой друг не сомневался, что Ада убила его, и крикнул, чтобы кто-нибудь сбегал за «Скорой помощью». Он был настолько уверен, что ничем не может помочь окровавленному мужчине, что попробовал помочь свалившейся без чувств женщине. Едва владея руками, он завернул Аду в простыню и влил ей в рот немного текилы [6] . И в это время услышал позади себя стон. Лежавший на земле человек с трудом приподнялся на локте, уставился на моего друга немигающими глазами и сказал, едва ворочая языком:
6
Текила — крепкий напиток, приготовленный из сока растения Agave tequilana
— Какого черта, парень, ты что, не видишь, что ей уже хватит?
Незадолго до переезда в Бассо я познакомилась с несколькими молодыми людьми — белыми парнями и девушками, горевшими желанием помочь аборигенам. Специалисты в разных областях, они, как и я, питали множество иллюзий и кипели от негодования, подогретого хорошим образованием. А жители Алиса, завидев их, злобно кричали:
— Бездельники! Смутьяны! Убирайтесь отсюда!
Может быть, вначале они и впрямь походили на смутьянов, как это часто бывает, но довольно скоро жизнь в Алис-Спрингсе излечила их от политической и человеческой наивности и сделала куда проницательнее, что тоже бывает достаточно часто. Они мне нравились, я была целиком с ними согласна, я помогала им, но не хотела жить вместе с ними. Я одержала такую большую победу, мое жизненное пространство так расширилось, что мне, во всяком случае психологически, было вполне достаточно самой себя. Я не хотела, чтобы возникшая дружба хоть как-то осложнила мою жизнь. Ведь дружба тоже требует сил, а я берегла силы для путешествия. Но двое из них — Дженни Грин и Толи Савенко — отыскали меня и в конце концов настолько покорили юмором, сердечностью и умом, что я стала втайне от себя самой ждать их появления, а также появления вина и сыра, которые они приносили, так как подобные деликатесы стали недоступной роскошью в моей суровой монашеской жизни. Мало-помалу Дженни и Толи преодолели мою настороженность, и через два-три месяца я уже не могла обойтись без их подбадривания и их поддержки, они настолько глубоко вошли в мою жизнь, что теперь стоит мне мысленно возвратиться к этому времени, как их лица немедленно встают у меня перед глазами.