Путешествия от себя – к себе, в радиусе от центра Вселенной
Шрифт:
Но была и обратная сторона популярности отца и она тоже «вмешивалась» в жизнь Марии. Мария не могла приехать в Якутию, в Аппаны, потому что боялась, что ее убьют или посадят в тюрьму. Не все в Якутии признавали славу Серошевского и его высказывания об якутах, и прежде всего, о порядках и власти в Якутии. Мария боялась также поехать и в Польшу. До 1933 года они с отцом переписывались, но потом их общение прервалось. Мария – самый загадочный персонаж в истории Серошевского. Как ей удалось одной, без отца и матери выжить в столице? Почему она не вышла замуж за французского графа, своего поклонника – снова помешала слава отца? Почему не захотела приехать жить к отцу в Варшаву, во времена уже спокойные? Может быть, была слишком гордой и упорно хотела идти по своему пути. И, наконец, где ее могила?
– Сэргэ, возведенное в честь Серошевского, находится за пилорамой, – сообщили нам музейные работники.
И мы пошли искать. Мы спрашивали местных жителей, но никто ничего не знал. Пилораму мы, конечно, обнаружили, немного в стороне от поселка. Потом направились налево от нее, в тайгу, так как знали, что революционер-этнограф жил в отдалении от села – ему запрещали общаться с местными, агитировать их против царя. Мы шли по цветущей поляне, среди ровно шумящего леса, иногда принимали за сэргэ одиноко стоящие полу-засохшие деревья, но так ничего и не смогли найти. Прогуляв часа полтора по лесу, мы ни с чем вернулись домой, в гостиницу.
Ночью, в мифическом Доме тойона мне снова приснился сон. Это был даже не один сон, а несколько снов – они наплывали друг на друга, все они были из разного времени и обстоятельств, как это часто бывает во снах, лишенных всякой хронологии. Сначала ко мне пришла Анна-кыса. С длинной черной косой, очень тугой, в серебряных украшениях. У нее были сережки, колье, браслеты. Молодая, глаза раскосо миндалевидные и печальные. Она сказала мне, что ее на самом деле зовут Арина, что она очень рада, что родила Марию, могла бы и не родить вообще, ведь она была очень больна. Анна-Арина улыбнулась мне и растаяла. Но тут же появилась Мария. В моем сне ей было лет сорок пять. Она вела себя горделиво и величаво, как будто сознавая, что на всей ее жизни лежит печать исключительности. Мария Вацлавовна пила чай с каким-то режиссером, весьма похожим на Алексея Балабанова, они говорили о живописи и кино, они блистали образованностью. «Река, река, река…», – почему-то повторял режиссер, но суть их разговора постоянно ускользала от меня. У Марии тоже были печальные глаза. Но это была другая печаль, не такая, как у матери. Печаль Анны-кысы была очень женской, очень нежной, молодая женщина знала, что недолго проживет и недолго будет радоваться своей любви. Печаль Марии была, если можно так сказать, «умной» – Мария многое знала об этом мире, многое умела анализировать, она горевала, что жизнь протекает не так, как хотелось бы… Но, в любом случае я поняла, дочь унаследовала от матери печальные глаза.
На третий день, с утра наша «экспедиция» выехала обратно в Якутск. Если вы подумали, что мы опустили руки и решили прекратить поиски сакрального сэргэ, то вы глубоко ошибаетесь. Не такие уж мы и слабаки. Мы просто решили отложить это важное мероприятие ровно на год, то есть вернуться в Намцы и Аппаны в июне-июле 2018 г. А пока, в течение года постановили собирать материалы про Серошевского, уточнять некоторые вопросы.
Когда мы все вместе, включая нашего водителя и проводника по намской земле Диму, приняли решение вернуться в долину Энсиэле ровно через год, настроение у нас почему-то улучшилось. И мы стали разглядывать села, которые проезжали. На выезде из села Намцы увидели барельеф с воином стариком Намом. Прямо к Намцам прилепилось село Хамагото, в котором было два ресторана под именем Фортуна. Других названий здесь давать не любили. Проезжали село «Партизан», где пекут отличный хлеб, а жители, как сказал Дима, ведут себя как настоящие «партизаны», никогда не говорят ничего лишнего и вообще мало что говорят. Потом проезжали 1-й Хомустах – в нем открыли новое кафе, а вдалеке стояла старая мельница. Я успела подумать, что иногда я так скучаю по старым-старым мельницам, их вообще не осталось в Якутии. Под Тулагино-Кильдямцами мы увидели одинокий дом посередине алааса. Говорят, что там кто-то живет. Алаасы, алаасы, алаасы и на них, конечно, много пасущихся лошадей. От этого вида веяло спокойствием и умиротворенностью.
Приехав в Якутск, мы занялись поиском документов и статей о великом поляке и его семье. Нам интересно было уточнить, почему же Серошевского перевели из Верхоянска в Намцы. Что же он там такого натворил? Оказалось, натворил. В Предисловии к книге «Якуты» Серошевский «скромно» упомянул, что добрался до …Ледовитого океана, что путешествовал по реке Яна. А на самом деле он подговорил группу местных и пытался бежать с ними на лодке по Ледовитому океану, в Америку. Его поймали и отправили в село подальше от Верхоянска. Но и там, в маленьком селе Вацлав также вел пропагандистскую работу, помимо того, что женился. И его отправили подальше от океана, во внутреннюю Якутию, откуда и сбежать было некуда.
Я пыталась узнать побольше и о Марии. Потом мне повезло – мне попались в руки 24 письма, которые женщина написала своему отцу в Польшу, с 1929 по 1933 годы. И теперь я поняла наконец-то, кем была эта женщина. Мария признавалась отцу, что ее «не тянет в Якутию», но и в Польше она чувствовала бы себя «как в изгнании, среди враждебной и чуждой среды». Любимый ее город – Москва, ведь она воспитывалась и росла в России. Вообще, сквозь строчки писем Марии «проглядывает» эпоха: она пишет о том, что жизнь в Советской России «несется колесом», «все … идет страшно быстрым темпом вперед» И, чувствуется, Марии нравится такой бешеный ритм, такая круговерть русской столицы. Она вовсе не жалуется, что живет в маленькой комнате в обычной московской коммуналке, а в столовой, через которую она ежедневно проходит, обитают две собаки, попугай соседей и целыми днями орет радио– громкоговоритель – она пишет об этом с юмором.
Она сообщает отцу также о том, что они с соседями мерзнут зимой, потому что не хватает на всех дров, не успели закупить их по талонам. И в этой голодной, живущей по талонам, стылой и вечно замерзающей Москве Мария работает с утра до вечера, не покладая рук, впрочем, как и все советские люди той поры. Она трудилась в 30-е годы бухгалтером во Всероссийской кооперативной организации художников. Ей очень нравилась «совсем не дисциплинированная, безденежная и богемная публика» художников. Мария покупала абонементы в театр, с удовольствием писала об этом отцу. Так всегда было в интеллигентской Москве – на масло не хватало, но в театры советские люди старались ходить регулярно. Приятно было прочесть в письмах Марии, что отец всегда заботился о ней, посылал ей деньги и посылки с едой, а она делилась маслом, сыром, колбасой, которых тогда было в Москве не достать, со старыми политссыльными. Вторую жену отца Мария называла мамой и интересовалась судьбой сводных братьев. Но еще было более приятным прочесть такие строчки: «Милый папа! Ты ведь хотел, чтобы я выросла хорошим человеком русским. Выросла я, правда, русской, … не знаю только, хорошей ли» Последнюю строчку Мария добавила явно из скромности …
В Якутске мы старались узнать у музейных работников, как добраться до сэргэ. И услышали от одного весьма уважаемого историка новость, которая поставила нас в некоторое замешательство: «нет никакого сэргэ, оно было очень неустойчивым, сломалось, сейчас его вовсе нет…» Мы думали-думали, но решили все равно вернуться в Энсиэле и проверить все лично. Потом мой племянник нашел в Интернете маршрут нашего поиска на будущее лето: «Аппаны – западная часть поселка – пилорама – пригорок – пустошь – покосившееся сэргэ…» Эту «дорожную карту» предложили польские исследователи, они сами прошли этим путем. Ну, хоть что-то теперь у нас было как компас-ориентир.
Перед тем, как снова отправиться в Намцы, я решила встретиться с кем-нибудь из специалистов и поговорить о Серошевском, попробовать расставить акценты в его истории. В истории, в которой пока еще много не ясного. Мы встретились с Сандрой, именитым якутским историком, доктором наук в ресторане «Мацури» и она рассказала мне о своем видении Вацлава Серошевского:
– С Якутией Вацлаву повезло. Благодаря этой ссылке, он стал невероятно известен и в научных, и в общественных кругах, – так сказала мне Сандра. Она, как всегда, была компетентна: – Вацлав проникся Якутией, она тронула его душу. Его книга «Якуты» – это не только солидный труд, это вообще феномен в этнографии. Поляк проникается культурой, историей, бытом чужого народа, изучает все это до мельчайших деталей и преподносит миру. Уже намного позже, когда Вацлав Леопольдович жил в Варшаве, он написал еще одно антропологическое исследование под названием «Корея». Но критики написали, что вторая книга «Корея» намного слабее первой. Вацлав писал вторую книгу урывками, мало жил среди айнов. И вот еще что… – сказала Сандра, сделав загадочный вид, который, видимо, должен был означать, что она готовится сообщить нечто эксклюзивное. – В 2006 г. я летала в Варшаву, на конференцию и там встретилась с Анджеем Серошевским, профессором зоологии Варшавского государственного университета и внуком Вацлава Серошевского. Увидев, что я саха он направился прямо ко мне и сказал возмущенным и взволнованным голосом: «Где Мария? Где Мария? Я буду говорить с вами, якутами, когда вы найдете Марию…»
– Да, но я все равно не понимаю, почему он так сказал? Ведь к тому времени Мария, уже, наверное, умерла, – предположила я.
– В том-то и дело, что никто не знал этого доподлинно – жива или мертва? Переписка Марии с Польшей прервалась еще в далекие 30-е годы, никто из ее польских родственников не знал, где Мария, как живет, слухи ходили самые разные, в том числе и о том, что она нищенствует. Анджей Серошевский считал, что в этом виноваты и мы, саха, ведь наша республика ничем не помогала женщине, дочери того, кто прославил якутов на весь мир, но и она сама ведь никогда не просила о помощи… Теперь-то уже известно, что Мария Вацлавовна умерла в 1964 году, ее похоронили на Новодевичьем кладбище, рядом с одним из главных людей ее жизни – Валентиной Семеновной Серовой.