Путешествия в Мустанг и Бутан
Шрифт:
Мы поднялись по очереди на все этажи, осмотрели молельни и залы собраний. Описание их заслуживает отдельной книги. Фрески, золотые и серебряные вазы, резные, покрытые позолотой статуи составили бы гордость любого европейского музея.
Оставив первый двор, мы с рамджамом перешли во второй, где оказалось ещё больше молелен и зал, причём в каждой возле стен стояли гигантские будды по 7–8 метров высотой. В общей сложности в дзонге насчитывалось 36 молелен и семь больших зал, соперничавших убранством и размерами.
Словно Алиса в стране чудес, шагал я за своим гидом, карабкался по шатким лестницам, углублялся в тёмные коридоры, заглядывал в окна или выходил на балкон, откуда открывался великолепный вид на реку. Золото, яркие краски, голубые ^и оранжевые потолки создавали впечатление затейливого калейдоскопа. За всё время нам не встретилась ни одна живая душа. Казалось, я брожу по городу мёртвых, отданному бесстрастным божествам и безмолвно ярившимся демонам. Дзонг походил на обитель духов, тантристский пантеон.
Двухчасовая прогулка закончилась в зале шириной 50 метров, где потолок поддерживал целый лес столбов. Это была южная оконечность крепости, выходившая на место слияния двух пенистых потоков, где помещалась главная, хотя и не самая большая зала дзонга — здесь в прежние времена заседало национальное собрание. Стены были изукрашены до самого потолка, а в центре устроен большой прямоугольный атриум. В нём на возвышении стоял трон в виде квадратной деревянной башни. Огромные занавеси из тончайшей парчи ниспадали сверху, словно рыбья чешуя.
Даже после дзонгов Паро, Тхимпху, Вангдупотранга и Симтока я совершенно не был подготовлен к великолепию и почти устрашающей пышности этой цитадели.
Понадобились бы недели, если не месяцы, для того чтобы ознакомиться хотя бы с частью сокровищ Пунакхи. Здесь были подарки, изготовленные крестьянами страны, пышные подношения послов далай-ламы и бывших вассалов короля, всё богатство бутанского искусства. Ремесленников-умельцев непременно посылали в Пунакху, где они исполняли заказы князей и лам. Ничего удивительного, что бутанцы, засев за крепкими стенами этой цитадели, осмеливались бросать вызов Тибету, ассамским князьям и англичанам в Индии.
Укрытая в жгучей долине, отрезанная со всех сторон зимними снегами и летними разливами, Пунакха выглядела абсолютно неприступной. И это не только впечатление, но факт: за всю историю Пунакху никто не смог одолеть; вплоть до второй половины XX века она сопротивлялась нашествию технологической цивилизации. Впрочем, последнее относится не только к Пунакхе, но и ко всему Бутану, выдержавшему искушение и сохранившему свои оригинальные формы правления, религии и искусства — всё это в век, когда искусства и религии, не говоря уже о политической жизни, в большинстве стран подверглись либо влиянию заграничных идей, либо финансовой лихорадке.
Мы вернулись с рамджамом по шатким мостикам на площадь перед крепостью. Старик предложим зайти к нему на чашку чаю. Чай оказался не единственным напитком в доме, и к вечеру мой гид захмелел. Взяв меня за локоть, он стал показывать знаки своей власти: вытащил из ножен длинный меч и, не отрывая взора от стального клинка, торжественно произнёс:
— Вот. Благодаря этой вещи никто не смеет перечить мне. И если я говорю «да», то так и будет.
Потом, достав со стены старое ружьё, продолжил:
— Ну а если кто-то проявит строптивость, есть ещё и это. Но меня все слушаются и говорят «спасибо». У нас не возникает трудностей.
Водрузив ружьё на место, рамджам вдруг извлёк из кармана своего синего кхо пистолет. Мне стало не по себе, и я начал уговаривать старика положить оружие назад. Его власти здесь ничто не угрожает, и я бесконечно восхищён им.
Вообще говоря, рамджам и в самом деле не обычный чиновник, а лицо, от которого зависят жизнь и благополучие тысяч людей, мир и покой целого края. В горной провинции, где не знают телефона, машин и полицейских патрулей, уважение к закону зиждется на почтении к властям и страхе перед наказанием. Оставшись один в крепости после отъезда тримпона, старый рамджам должен был выступать в качестве единовластного судьи, сборщика налогов, почтмейстера, хранителя государственных складов. На его попечении были также цейхгаузы и арсенал крепости, он распределял земельные наделы крестьянам, и за всё это держал ответ перед королём. Капитан, стоящий у руля области с населением 10 тысяч человек. Нелёгкая задача! Я смотрел теперь на меч, ружьё и пистолет не как на атрибуты устрашения, но как на символы власти. Кстати, когда ночью захлопывались тяжёлые крепостные ворота, оружие могло оказаться нелишним. В эту ночь, как и много веков назад, на верхушке учи устраивается дозорный с большим барабаном, а по опустевшему двору и галереям будут расхаживать стражники в шёлковых тогах с перекрещенными на груди шарфами — королевская рать, воины гьялпо.
В Бутане денежный достаток не является целью жизненных устремлений, поэтому вполне естественно, что рамджам показал мне эмблемы своего ранга. Серебряный меч — главный атрибут здешнего престижа. Кроме меча, ружья и пистолета в набор официальных эмблем входят также шёлковый мешок и кошелёк. Два последних предмета рамджам осторожно извлёк из большого бумажного пакета бутанской выделки и с гордостью прикрепил их к поясу.
Жена рамджама, маленькая старушка с усталым лицом, подавала на стол, заботясь, чтобы не пустел сосуд с рисовой водкой. Это зелье куда крепче ячменного пива «чанга». Сидя на ковре, подвернув под себя ноги, я пил её маленькими глотками из серебряной чаши. Владелец меча и ружья уже сильно клевал носом и настоятельна просил меня пожаловать завтра утром на соревнования по стрельбе из лука, которые он решил устроить в мою честь. Лучшие лучники округи будут состязаться у подножия дзонга.
Не сомневаясь, что столь грандиозные замыслы родились в голове рамджама под влиянием рисовой водки, я очень вежливо попросил его не беспокоиться. Старик расстроился. Тогда я добавил, что завтра утром мне совершенно необходимо покинуть его гостеприимный чертог: Пунакха вымерла, мне не у кого получить интересующие меня сведения, да и путь предстоит неблизкий. Два дня в Пунакхе ничего не добавили бы. Тут следовало прожить несколько месяцев.
Да, завтра на рассвете мы уходим. Я условился с совсем разомлевшим рамджамом о верховой лошади; кроме того, он обещал дать носильщика и проводника: я непременно хотел осмотреть два монастыря, лежащие на другом берегу Мачу.
Было уже далеко за полночь, когда я покинул дом рамджама. Он заботливо отрядил мне в провожатые своего слугу с факелом, иначе я наверняка заблудился бы на пути от площадки лучников до своей резиденции.
Во тьме смутно угадывалось детское лицо Тенсинга. Спать мешали москиты. Закурив, я вышел на веранду. Луна обливала молочным светом заросший сад, всё было безмолвно, и только рокот реки под стеной дзонга, высившегося словно утёс, нарушал тишину. Целый час я простоял так на пороге комнаты, глядя на цитадель и вопрошая мироздание.