Путешествия во время пандемии
Шрифт:
Останется уныние одно…
Тут можно спорить с каждой строкой. Бывает, конечно, такое настроение, напишешь грустное, а завтра встретишь ЕЁ и родятся совсем другие строчки.
Как рождаются строчки
И так могло быть
Есть писатели, которые прекрасно пишут дневники. Они типа акынов. Что увидели, то и написали. Иногда гениально.
А есть писатели с полетом мысли, с фантазией неуемной. Читаешь и думаешь, я бы так не смог.
А потом еще подумаешь и поймешь, что смог бы. Ведь все написанные правдивые истории не совсем правдивы. Это не фотографии, а картины. Где-то можно веснушки убрать, где-то солнцем брызнуть, в углу зелененького добавить. А еще можно пару ангелочков подрисовать. А потом…
Бедная реальность. Она бы себя не узнала.
— А чо? — сказал художник. — Я так вижу!
— Вот именно! — сказал писатель. — Ведь и так могло быть.
— И когда ты решил писать?
— Представь подмосковную дачу около Голицына. Сидел с дочкой, говорить о великом не с кем, к огородным проблемам остыл, формулы не писались. И как-то вечером подумал о возможном конце света. Вернее, о репетиции Армагеддона, который может устроить Всемирный разум. Решил написать об этом повесть. Стоял август и первые строчки были о погоде. Небо, дескать, было не синим и прозрачным, как это обычно бывает в августе, а белесым и душным. Ну а дальше в стиле акына. Действие повести в Москве, в домах, которые я знал. Герои повести — мои знакомые. Само собой, где-то солнцем брызнул, зелененького в углы добавил, у девушек веснушки убрал… Получился ужас, который был убран на полку и забыт.
— Мечта стать писателем не осуществилась?
— Страшно быть профессиональным писателем. Лучше остаться графоманом. Рано или поздно наступает отупение и отчаяние перед чистым листом бумаги, белым экраном компьютера. Для графомана-любителя — это повод заняться более важными делами, а для писателя — это почти трагедия. И самое страшное, когда разонравилось все написанное раньше.
— Писатели сейчас герои. Книги не покупаются, а они пишут всем чертям назло. Иначе они не могут. Хорошо, если их поддерживают близкие и любимые. Если нет, то они как одинокие путники в снежной пустыне, идущие к цели, которую видят только они.
— Лишь бы родные и близкие не мешали — этого уже достаточно. Графомания — это болезнь. В защиту графоманов можно упомянуть переделанную шутку:
— Почему ты пишешь?
— Во-первых, мне это нравится. Во-вторых…
— Понятно. Достаточно «во-первых».
— Ну да. «Лишь бы он в подъезде не мочился», как поет Шаов. А что было «во-вторых»?
— Читаешь книги по-другому. Способен оценить мастерство, получить большее удовольствие от чтения. Иногда и от процесса тыканья в клавиши. Но, если честно, процесс написания книги обычно выглядит, как в этой миниатюре.
Дождь
Он положил полено в горящую печку, зажег на столе третью свечу, поправил лист бумаги, достал авторучку и приготовился писать.
За окном шумел дождь, стекло царапала еловая ветка. Он посидел, выкурил сигарету, встал и подбросил в печку еще одно полено. Сел за стол, приготовился писать, но рука потянулась за новой сигаретой.
— Или еще так.
Вычеркивай!
Прилетела злая муза, все раскритиковала и собралась улетать.
— Эй, а кто мне подскажет фабулу, сюжет, первую фразу?
— Весна, март, — вздохнула муза. — У меня тоже недостаток витаминов и человеческого тепла. А тебе пока есть чем заняться — ты вычеркивай, вычеркивай…
— Правильно муза сказала. Мы уже привыкли к соцсетям, хотим, чтобы не было много букв.
— Писать кратко и сочно — это или огромный талант, или огромная работа над текстом.
— Но ведь бывает, что строчки летят.
— Хорошо, если летят на эмоциях. А если вот так?
Трава на газоне
Можно счастливо жить в маленьком городке, где ничего не происходит. Счастье в спокойствии, в уверенности, что завтра взойдет солнце и начнется день, похожий на вчерашний. Время течет медленно, измеряется выросшей травой и опустевшей сахарницей. Большой мир лишь на экранах телевизоров и компьютеров. Новости кажутся далекими, чужими, влияющими только на ценники бензоколонки. В церкви рассказывают о древней книге — это сближает тысячелетия, проблемы похожие. Полиция скучает, пропавшая собака — уже событие. Девушки по вечерам сидят на скамейке около придорожного ресторанчика — сюда заглядывают люди из большого мира. На девушек они не смотрят, хлопают дверями машин и исчезают.
Большой мир пугает. Счастье там шумное, непонятное, требующее больших денег или знакомств. Знакомых нет. Уехавшие не пишут, перестают считаться знакомыми. Приезжают на праздники, пошумят среди родных и уезжают рано утром.
— К черту такое счастье, когда знаешь, где тебя будут отпевать и закапывать. Но чтобы тут не свихнуться, нужны деньги, — сказал Билл своему отражению в зеркале.
Отражение посмотрело на него красными от бессонной ночи глазами и сказало, что хорошие деньги только в банке. Ехать до него всего двадцать миль. А его помповое ружье лежит в ящике под кроватью.
Писатель нажал на кнопку «сохранить файл», встал, включил чайник, наполнил сахарницу и посмотрел в окно — не выросла ли трава на газоне?
— А еще у писателя постоянная война с внутренним голосом. Вот так, примерно.
Нет тумблера
Писательство — это постоянная война с внутренним голосом. Война становится суровой, если внутренний голос образованный и начитанный. Еще хуже, если он впитал уроки литмастерства и комментарии читателей.