Путеводитель потерянных. Документальный роман
Шрифт:
– А где Элишка?
– Появится. Как только я доскажу свою сагу. Мы оперировали и после мая сорок пятого года. С армией пришло много раненых русских, их мы тоже оперировали, пока Красная армия строила свой лазарет. Помню одного подполковника с раздробленной рукой, он подорвался на ручной гранате. Наша медсестра дала ему свою кровь и заразилась тифом. К счастью, выжила.
Послышались шаги откуда-то сверху – я не заметила, что в комнате была лестница на второй этаж. По ступенькам медленно и плавно сходила пожилая женщина в брючках и оранжевом свитере, вокруг головы вился редкий пушок, на некогда точеных пальцах, подпорченных артритом, сверкали тяжелые перстни.
– Элишка, это Лена, гостья из Москвы, – представил меня доктор Шпрингер. – Помочь накрыть на стол?
– Обед запаздывает на двадцать минут, – сказала она и взглянула на лепку.
Царственная улыбка озарила лицо с тонкими
– Эрих, вылитый, особенно поза! – всплеснула руками Элишка. – Ты видел?
– Нет, пока что я служу моделью и кормлю скульпторшу кошмарами.
– Но к чему ей твои кошмары?
– Она за этим приехала, а я угождаю дамам, – доктор Шпрингер смежил веки и принял исходную позу. – Собственно, мы дошли до сорок пятого года, так что хронологически я перед вами отчитался.
– Я еще не долепила.
– Тогда задавайте вопросы.
– Проверю утку, – сказала Элишка и плавно удалилась.
– Она об этом слышать не может, признаться, я тоже, – тяжело вздохнул доктор Шпрингер, – но говорить могу. Спрашивайте.
– Кто вам подарил Пьеро и лошадку?
– Пьеро – супруга Кина. Он изменял ей с юной красавицей, а она шила игрушки по его рисункам. Лошадку сшила жена Фритты. Потом была эта история с делом художников, Фритту, его жену и их маленького сына отправили в Малую крепость, жена умерла, Фритта погиб в Освенциме, а мальчик выжил. Из любовного треугольника Кина осталась в живых его любовница. Кин отмолил ее у Мурмельштейна 7 . Был выбор – или он и вся его семья, включая родителей с двух сторон, или она. Античная трагедия.
7
Беньямин Мурмельштейн, раввин, родился 9 июня 1905 года в Лемберге (ныне Львов). Окончил философский факультет в Вене. Диссертация «Адам: Подход к мессианскому учению» (1927). С 1931 года – главный раввин венской еврейской общины. С 1940-го вице-президент венской еврейской общины, с 1942-го – вице-президент Совета еврейских старейшин в Вене. Автор комментария к «Шулхан аруху» (1935), книг «Иосиф Флавий: его жизнь и «Еврейские древности» (1938), «Еврейская история: кочующий народ» (1938). Депортирован в Терезин из Вены 29 января 1943 года с женой Маргаретой Гейер. Член совета старейшин гетто, с 28 сентября 1944 года – еврейский староста. Освобожден в Терезине. После войны обвинен в коллаборационизме, но оправдан литомержицким судом в 1947 году. Уехал в Италию, где был коммерсантом. Автор книги «Терезин, образцовое гетто Эйхмана» (1961). Умер в Италии в 1989 году.
– Зачем они дарили вам игрушки?
– В благодарность за помощь. Сам я рядовые операции не производил, но мог хранить тайну и вверять пациенток в надежные руки. Понимаете, мы были молоды, нам так хотелось жить… Мы ничего не знали про газовые камеры и при этом страшно боялись транспортов. Человеку свойственно бояться неизвестности. Но если бы мы знали наперед, что нас ждет, никто вообще бы не выжил…
– Почему?
– Безнадежность убивает.
– Но, может быть, зная, люди бы восстали?
– Шутить изволите? – доктор Шпрингер приподнялся на локтях.
– Но были же восстания в Варшаве, в Треблинке, в Собиборе, в рижском гетто… Чем отличается Терезин?
– Действительно, чем? Как-то я никогда на эту тему не задумывался. Ну вот вам пример. Весной сорок четвертого, когда Терезин готовили к визиту представителей Красного Креста, туда просочился один еврей, который удрал из Освенцима…
– Как его звали?
– Славек Ледерер, бывший офицер чехословацкой армии. Зимой сорок третьего его в наказание за курение отправили из Терезина в Освенцим, а весной сорок четвертого он совершил оттуда побег в эсэсовском мундире, добрался до Праги, а потом к нам, уже в цивильной одежде.
– А как можно проникнуть в Терезин?
– Подкупить жандарма. Дело это рисковое. Но для человека, сумевшего сбежать из Освенцима… Первым, кому он рассказал о газовых камерах, был раби Лео Бек 8 . Тот счел Славека сумасшедшим, но, как член совета старейшин, привел его в кабинет к высшему начальству. Был вынесен вердикт: во избежание паники эта информация должна храниться в строгой тайне.
– Вы знали Славека лично?
– Да. Мы встречались и после войны. Славек пытался достучаться до прессы, но после советских танков это стало невозможно. Он умер в семьдесят втором, так и не дождавшись публикации. Как лицо, приближенное к терезинской верхушке, весной сорок четвертого я уже узнал, что делается.
8
Лео Бек родился 23 мая 1873 года в Позене/Лиссе, Германия, в семье раввина. В 1891–1897 годах учился в раввинской семинарии. Либеральный раввин в Оппельне (1897–1907), Дюссельдорфе и Берлине (1912–1942). Главный раввин германской армии (1914–1918). Президент немецкого отделения «Керен ха-Йесод». Президент Ассоциации раввинов Германии и более ста отделений «Бней Брит». Советник Министерства культуры Пруссии, член, затем президент Совета евреев Германии. Друг и соратник философов Г. Коэна, М. Бубера и Ф. Розенцвейга. С 1939 года – главный раввин Берлина и глава Государственного союза евреев Германии. Депортирован в Терезин из Берлина 28 января 1943 года. Получив статус проминента, вначале работал чернорабочим, при этом выполнял функции раввина и преподавателя еврейской традиции. Позже – член и председатель совета старейшин. Освобожден в Терезине. Автор многих книг и статей по теологии и иудаизму, в частности: «Суть иудаизма» (1936), «Изменения в еврейском мировоззрении» (1942), «Этот народ: жизнь евреев» (1955, 1957), «Бог и человек в иудаизме» (1958), «Иудаизм и христианство» (1958) и «Народ Израиля» (1964). Умер в Лондоне 2 ноября 1956 года. Подробно о нем в третьем томе книги «Крепость над бездной. Терезинские лекции» (далее – КНБ-3).
– Но сначала вы сказали, что никто не знал…
– Попробую объяснить. Гонда Редлих тоже знал. Но когда разрешили взять в вагон детскую коляску, он сказал: «Вот видите, все вранье, мы скоро встретимся». В человеческом мозгу стоит предохранитель. Его вырубает смерть. Пока предохранитель работает, человек при всем его опыте и богатом воображении не может представить себе свою собственную смерть. Даже я, хирург, видевший не один труп, своей смерти не могу представить.
Доктор Шпрингер положил ногу на ногу в тот момент, когда я лепила его ступни в тапках. Но не просить же его вернуться в прежнюю позу…
– Со мной что-то не так?
Я повернула скульптуру к нему лицом.
– Все понял, – улыбнулся доктор и составил ноги. – Буду соответствовать себе, пластилиновому. Каким слепите, таким и буду.
– Еще чуть-чуть…
– То есть заткнуться, как только я буду готов?
– Доктор Шпрингер, не крутитесь, пожалуйста…
– Зовите меня Эрих! – пригрозил он пальцем и принял серьезный вид.
– Как хирург я пользовался репутацией у немцев. Оперировал их в экстренных случаях. И всегда успешно. Евреям везло меньше. Нет, я не халтурил. Но там был конвейер. Меня бы не тронули, если бы еврейский пациент умер на столе, но промахнуться, оперируя нациста, – это гибель не только моя, но и Элишки. С одним эсэсовцем высокого ранга все было на грани. Послеоперационный период вызвал осложнения, в которых я был неповинен, но поди докажи. Отправить меня они тоже не решались, я был тем, кто копался в кишках этого подонка, кстати, он выжил, но ненадолго. После войны его повесили.
– Готово!
– А у меня – нет! Мы – в аритмии. Делайте со мной что хотите, я должен досказать историю. Решили они пощекотать мне нервы – отправить на тот свет мать Элишки. Я просил Мурмельштейна вычеркнуть тещу из транспорта. «Не выйдет», – отрезал он. А его секретарь услышал и говорит мне на ухо: «Ты сглупил, не так надо обращаться. Спроси, что нужно сделать, чтобы сохранить тещу?» Я спросил. Мурмельштейн ответил: «Видишь комендатуру напротив? Карауль Рама». Комендант меня знал. Я сделал успешную операцию его личному повару. Рам вышел, заметил меня и спросил: «Шпрингер, чего хочешь?» Я сказал: «Теща в транспорте». Это было делом рискованным. Один архитектор, которому Рам задал тот же вопрос, получил ответ: «Вот и езжайте вместе». Мне Рам ответил иначе: «В девять утра приходи с Мурмельштейном в комендатуру». Пришли, и он спросил меня: «Знаешь последние новости?» Я ответил: «Не знаю. Меня волнует теща». О чем-то они посовещались, и теща осталась жива. С тем же успехом я мог разделить судьбу архитектора. От них можно было ждать чего угодно. Был у нас один пациент. Шел уставший с работы, и тут его останавливает немец и велит сложить какие-то доски. Тот не послушался – на эсэсовце не было мундира. Немец в него выстрелил. Парня привезли в операционную. «Сделай, чтобы он сдох», – велел эсэсовец. «Я врач, – мое дело лечить, – ответил я. – Вылечу, а там дело ваше». Но парень умер, он был ранен в легкое, после операции началась пневмония… Или другая история. Тот же самый Рам, который принимал на рампе новый транспорт, увидел меня и говорит: «Я приду к тебе в больницу. Хочу проверить, как вы работаете. Я поеду на велосипеде, но ты должен быть на месте раньше меня». Он едет на велосипеде – метров семьсот до больницы, – а я бегу. И прибежал первым.
– Утка готова, – послышался голос Элишки.
Доктор Шпрингер выбрался из кресла-качалки и взглянул на лепку.
– Вы мне польстили. Можете подарить?
– Конечно.
– Куда бы ее поставить?
Я предложила спрятать фигурку в морозильник. Чтоб подстыла.
– Но там же меня никто не увидит, – нахмурился доктор Шпрингер, но, подумав, рассмеялся. – Будем показывать гостям кукольный спектакль. В одно действие. Дверца открывается, а там, на месте продуктов, восседает замороженный хирург на пенсии.