Пути Господни

У Ванессы Пеннингтон был муж, бедный, но с некоторыми смягчающими этот недостаток достоинствами, и поклонник, человек в меру состоятельный, но обремененный чувством юмора. Богатство возвышало его в глазах Ванессы, но представление о том, как правильнее поступать, принудило его оставить ее, а потом и забыть; во всяком случае, он вспоминал о ней лишь в минуты отдохновения от многочисленных дел. Аларик Клайд любил Ванессу и считал, что любить ее следует всегда, и все же позволил другой, сам того не осознавая, незаметно увлечь и покорить его; он вообразил, будто постоянное стремление воздерживаться от проявления мужских слабостей есть не что иное, как добровольная ссылка, и его сердце раскрылось навстречу Неизведанному, а Неизведанное повело себя по отношению к нему ласково и с любовью. Когда человек молод, полон сил и не стеснен обстоятельствами, жизнь может быть очень добра и прекрасна. Сколько мужчин, некогда молодых и не стесненных обстоятельствами, давно покорились судьбе, ибо некогда знавали и любили Неизведанное, но потом отвернулись от его чар и ступили на исхоженную тропу.

Клайд

скитался по свету; как греческий бог, охотился и предавался мечтам, играл со смертью и проповедовал благочестие, передвигаясь со своими лошадьми, слугами и четвероногими маркитантами от одного населенного пункта к другому; и у дикарей, и у кочевников он встречал радушный прием; и был он другом всех животных и зверей. На берегах скрытого в тумане горного озера он стрелял дикую птицу, которая летела ему навстречу с другого конца света; в окрестностях Бухары наблюдал за тем, как предаются веселью наездники-арийцы; оказавшись как-то в полуосвещенной кофейне, видел он и один из тех чудесных примитивных танцев, которые уже никогда не забываются; а проделав долгий путь в долину реки Тигр, плавал и плескался в ее обжигающих ледяных водах.

Тем временем Ванесса в своем доме на тихой улочке Бейзуотера раз в неделю составляла список белья, отсылаемого в прачечную, ходила на распродажи, а когда ее посещала мысль сделать что-нибудь необыкновенное, она пыталась как-нибудь по-особенному поджарить хека. Иногда она ходила на вечеринки, где играли в бридж, и там, если игра не была особенно захватывающей, можно было по крайней мере узнать много нового из личной жизни королевской фамилии. Ванесса отчасти была рада тому, что Клайд выбрал то, что хотел. От природы она обладала весьма предвзятым отношением к респектабельности, хотя сама и предпочла бы быть респектабельной в несколько более комфортных условиях; вот тогда-то и проявились бы ее лучшие качества. Одно дело – слыть человеком, достойным уважения, но все-таки приятно быть поближе к Гайд-парку.

И вдруг свое отношение к респектабельности и представлению Клайда о том, как лучше поступать, она сочла ненужным и потерявшим всякую ценность. В свое время все это было полезно и весьма важно, но со смертью мужа Ванессы утратило всякий смысл. Новости о перемене в умонастроении Ванессы с неспешной настойчивостью находили Клайда то в одном месте, то в другом, и однажды, когда он находился в оренбургской степи, заставили его сделать остановку. Ему показалось необычайно трудным проанализировать свои чувства тотчас по получении известий. Но судьба неожиданно (и, пожалуй, несколько навязчиво) устранила препятствия с его пути. Он-то думал, что его переполняет радость, но у него уже не было того душевного подъема, испытанного им месяца четыре назад, когда после целого дня тщетного преследования одним удачным выстрелом он пристрелил снежного леопарда. Разумеется, он вернется и будет просить Ванессу выйти за него замуж, но при одном условии: ни под каким видом он не оставит свое новое увлечение. Ванесса вынуждена будет согласиться, дабы шагнуть вместе с ним в Неизведанное.

Дама приветствовала возвращение своего возлюбленного с гораздо большим облегчением, нежели то, которое она испытывала при расставании. Со смертью Джона Пеннингтона его вдова столкнулась с еще более стесненными обстоятельствами, и упоминание о Гайд-парке не появлялось более в ее записной книжке, где оно прежде фигурировало в качестве «титула учтивости» [1] на том основании, что адреса даны нам для того, чтобы мы могли скрыть свое местонахождение. Она, конечно, была теперь более независима, но независимость, которая для многих женщин так много значит, не имела для Ванессы большого значения. Она не обнаружила неудовольствия насчет условия Клайда и заявила, что готова следовать за ним на край земли; но поскольку земля круглая, то она тешила себя доставлявшей ей удовольствие надеждой, что как бы далеко человек ни забрел, рано или поздно он все равно окажется в непосредственной близости к Гайд-парку.

К востоку от Будапешта ее надежды начали таять, а когда она увидела, что ее муж знаком с Черным морем гораздо ближе, чем она с Ла-Маншем, ее стали охватывать недобрые предчувствия. Хорошо воспитанной женщине путешествие показалось бы интересным и увлекательным; в Ванессе же оно пробуждало лишь два чувства – испуг и дискомфорт. Ее кусали мухи, и она была убеждена, что лишь полнейшее безразличие мешало верблюдам делать то же самое. Клайд из кожи вон лез, – и ему это отлично удавалось, – пытаясь вносить разнообразие в их нескончаемые пикники в пустынях, и устраивал нечто похожее на пиршества, но даже охлажденный в снегу «Хайдсик» [2] терял свой вкус, когда становилось ясно, что смуглый виночерпий, подававший его с такой благоговейной элегантностью, лишь выискивал удобный случай, чтобы перерезать тебе горло. Клайду вовсе не следовало хвалить преданность Юсуфа, каковой не сыщешь у западной прислуги. Ванесса была наслышана о том, что все люди со смуглой кожей с такой же беспечностью лишают человека жизни, с какой жители Бейзуотера берут уроки пения.

Вместе с нараставшей раздражительностью

и недовольством пришло и разочарование, как следствие того, что муж и жена не могли найти почву для взаимных интересов. Повадки и маршруты шотландского тетерева, обычаи и фольклор татар и туркмен, экстерьер казачьей лошади – все это вызывало у Ванессы лишь тоскливое безразличие. Клайд, со своей стороны, не приходил в восторг от известия о том, что королева Испании презирает розовато-лиловый цвет или что какая-то герцогиня, до вкусов которой ему никогда не было никакого дела, обнаружила у себя бурную, но вместе с тем весьма достойную страсть к маслинам с говядиной.

Ванесса начала склоняться к убеждению, что муж, имеющий в придачу к своей бродячей натуре устойчивый доход, не такое уж и благо. Одно дело – следовать за ним на край земли, и совсем другое – чувствовать там себя как дома. Даже респектабельность утрачивала некоторые свои положительные стороны, будучи помещенной в походную палатку.

Опечаленная и разочарованная оборотом, какой приняла ее новая жизнь, Ванесса обнаружила неприкрытую радость, когда в лице мистера Добрингтона, случайного знакомого, встреченного ими на убогом постоялом дворе в заштатном кавказском городишке, ей представилась возможность отвлечься. Добрингтон выдавал себя за англичанина, и делал он это скорее из уважения к памяти своей матери, которая, как говорили, своим происхождением отчасти была обязана одной английской гувернантке, давно, еще в прошлом веке, объявившейся в Лемберге. Если бы, обращаясь к нему, его неожиданно назвали Добрински, он бы, наверно, тотчас откликнулся; не без основания считая, что конец – делу венец, он допускал-таки некоторую вольность в отношении своей фамилии. На первый взгляд мистер Добрингтон являл собою не очень-то яркий образец мужской половины человечества, но в глазах Ванессы он был связующим звеном с той цивилизацией, которую Клайд, похоже, готов был отвергнуть. Он мог спеть какую-нибудь популярную песню и упоминал имена некоторых герцогинь, будто был знаком с ними, а в минуты особого вдохновения отзывался о них так, будто и они были с ним знакомы. Он даже мог припомнить некоторые изъяны на кухне или в винном погребе одного из самых роскошных лондонских ресторанов; то была критика самого высокого полета, и Ванесса внимала ему с благоговейным восторгом. И самое главное, он сочувствовал – поначалу осторожно, потом более откровенно – ее неотвязному недовольству Клайдом с его охотой к странствиям. Дело, имеющее отношение к нефтяным скважинам, привело Добрингтона в окрестности Баку; в предвкушении радости общения с отзывчивой женской аудиторией он изменил по возвращении свой маршрут таким образом, чтобы тот совпал как можно вернее с путем следования его новых знакомых. И покуда Клайд торговался с персидскими лошадниками или охотился на диких кабанов в их логовищах и прибавлял к списку среднеазиатских трофеев дичь, Добрингтон с дамой обсуждали, как приличнее вести себя в пустыне, притом с каждым днем их взгляды на этот предмет становились все более тесными. И однажды вечером Клайд принужден был ужинать в одиночестве, читая между блюдами длинное письмо от Ванессы, которая оправдывала свои действия тем, что она лучше будет себя чувствовать в общении с близким ей по духу человеком в цивилизованных краях.

Хотя в душе Ванесса руководствовалась самыми благородными побуждениями, ей страшно не повезло, что в день побега она вместе с любовником попала в руки курдских разбойников. Быть посаженной под замок в нищей курдской деревушке, находиться в тесной близости к человеку, который приходился ей всего лишь приемным мужем, и оказаться в центре внимания всей Европы, переживавшей ее тяжелую участь, – вот как раз этого она менее всего и желала. А тут еще последовали международные осложнения, что было совсем некстати. «Английская дама и ее муж-иностранец удерживаются курдскими разбойниками, которые требуют выкупа», – такую депешу получил консул, находившийся ближе других к месту их заточения. Хотя Добрингтон в душе был англичанином, все остальное в нем принадлежало Габсбургам, и, несмотря на то что Габсбурги не обнаруживали особенной гордости или удовольствия оттого, что в числе их многочисленных и разнообразных владений им принадлежит и это конкретное лицо, и с удовольствием обменяли бы его на какую-нибудь редкую птицу или млекопитающее для помещения в Шенбрунский парк, для сохранения своего достоинства на международной арене им надобно было выказать хоть какую-то озабоченность по поводу его пленения. И покуда министерства иностранных дел двух стран делали принятые в таких случаях шаги по вызволению своих подданных, произошла еще одна досадная неприятность. Клайд, преследуя беглецов, – не столько из желания схватить их, сколько руководствуясь смутным ощущением, что именно этого от него и ждут, – оказался в руках той же шайки разбойников. Продолжая предпринимать усилия по облегчению участи оказавшейся в беде дамы, дипломаты стали обнаруживать признаки некоторой нервозности, когда их задача осложнилась; как заметил один легкомысленный джентльмен с Даунинг-стрит, «мы будем рады освободить любого мужа миссис Добрингтон, но прежде хотелось бы знать, сколько их у нее». Для женщины, ценившей респектабельность, это звучало как приговор.

Между тем в положение пленников вкрались некоторые затруднения. Когда Клайд разъяснил разбойникам природу своих отношений со сбежавшей парой, те выразили ему самое горячее сочувствие, но наложили вето на саму мысль коллективной мести, потому как Габсбурги наверняка будут настаивать на том, чтобы Добрингтона доставили живым и желательно невредимым. Они не стали возражать против того, чтобы Клайд в течение получаса каждый понедельник и четверг охаживал своего соперника, но Добрингтон, прознав об этом соглашении, сделался таким болезненно-зеленым, что главарь разбойников принужден был аннулировать договор.