Пути-перепутья. Дом
Шрифт:
Лиза в конце концов сдалась: она ведь сама хотела этой свадьбы. И, может быть, даже больше, чем жених.
На улице Егорша предупредил Михаила:
— Все переговоры с родителями и все протчее под мою персональную ответственность. А твое дело телячье. Ты в энтом деле голоса не имеешь. Понял?
Вечер был теплый и тихий. Запах печеной картошки доносился откуда-то из-под горы. Михаил, водя головой, поискал в темноте ребячий костер.
Костра он не увидел. Вместо костра он увидел огни на реке.
— Да ведь
А чего же больше? Новый леспромхоз на Сотюге — знаешь, сколько надо забросить всяких грузов?
— Значит, это буксир, сказал Михаил. — Выгрузка будет.
Егорша хлопнул его по плечу:
— Брось! Нам, дай бог, со своей выгрузкой управиться. Думаешь, так вот с ходу: тяп-ляп — и вывернул карманы у Федора Капитоновича?
Михаил как-то обмяк за последнее время, забыл про Райкиного отца. А сейчас, когда заговорил о нем Егорша, у него так все и заходило внутри.
Пожалуй, никого в жизни не ненавидел он так, как ненавидел Федора Капитоновича. Ненавидел за житейскую хитрость, за изворотливость, за то, что тот, как клоп, всю жизнь сосет колхоз. И мало того что сосет — еще в почете ходит. До войны кто на колхозных овощах домину себе отгрохал? Федор Капитонович. А ведь в газетах расписали: колхозник-мичуринец, южные культуры на Север продвигает. То же самое во время войны с самосадом. Развел на колхозном огороде, у всех карманы вывернул, сколько-то на оборону бросил патриот, северный Голованов. На всю область прогремел. Ну, а после войны и того чище — заслуженный колхозник на покое. Пенсия, налоги вполовину, личный покос для коровы и председатель ревизионной комиссии…
Да, такой вот был человек Федор Капитонович. И этого-то человека судьба подкидывала Михаилу в тести!
Надо, однако, отдать должное старику: принял их с почетом. И не на кухне, а в передней комнате.
— Проходите, проходите, гости дорогие.
Как будто он только и ждал. А потом подал какой-то знак хозяйке — мигом раскрылась скатерть самобранка: рыба — треска жареная, солехи с луком, огурцы свежие (Михаил так и побагровел при виде их) и, конечно, бутылка «Московской».
Егорша ликовал. Он наступал на ноги Михаилу под столом, подмигивал: смотри, мол, в какой ты рай залетел!
Михаилу интересно было оглянуться вокруг — он первый раз был в передней комнате у Федора Капитоновича, но шея у него как-то не ворочалась, и он только и видел, что было перед его глазами: пышный зеленый куст во весь угол да высокую белую кровать с лакированной картиной на стене — полуголая красотка в обнимку с лебедем.
Егорша по поводу этой картины шепнул ему на ухо:
— Для возбуждения аппетита.
Речь свою повел Егорша, когда выпили.
— Как говорится, молодым у нас дорога, старикам везде у нас почет. Так говорю, Федор Капитонович? Не переврал песню?
Федор Капитонович пожал плечами и искоса поверх очков посмотрел на Михаила.
— Я в песнях не горазд, особенно когда про нонешнюю молодежь…
— Вот и напрасно! — воскликнул Егорша. — Ну да это дело поправимо. Где Райка? Сейчас мы эту песню споем.
Раечки дома не оказалось, она ушла полоскать белье на реку, но Егоршу это нисколько не смутило.
— На данном этапе это несущественно, — важно, со знанием дела сказал он. Суду и так все ясно: у нас, как говорится, купец, у вас товар — и хватит бочку взад и вперед перекатывать: пиво варить надо.
Федор Капитонович, как положено родителю, поблагодарил сватов за честь, которую оказали ему, а потом и запетлял и запетлял: дескать, не очень хорошее время выбрали, лучше бы повременить, поскольку еще в прискорбии ходите, и все в таком духе. В общем, выставил то же самое, о чем их предупреждала Лиза, смерть Степана Андреяновича.
Егорша на это авторитетно возразил:
— Касаемо свата ты брось. Ни в одной анкете у нас такая родня не указывается. А мы с вами, я думаю, не в Америке живем. В Сэсэрэ.
— В Сэсэрэ-то в Сэсэрэ, — вздохнул Федор Капитонович, — да в каком Сэсэрэ? В пекашинском. Вас-то, может, народ и не осудит, а мне-то по улице не ходить. Каждый будет пальцем указывать.
Смерть Степана Андреяновича для Федора Капитоновича была только предлогом для того, чтобы отказать им, — это Михаилу было ясно. А с другой стороны, нельзя было и не призадуматься над его словами: рановато им затевать свадьбу. И анкетой Егоршиной рот пекашинцам не заткнешь.
Тут в самый разгар переговоров в комнату влетела Раечка — в ватнике, в пестром платке. В первую секунду она удивилась, увидев таких гостей за столом, а потом все поняла, и жаром занялось ее лицо.
— Вот, доченька, сваты, сказал Федор Капитонович. — А я говорю, не время, подождать надо…
Егорша — закосел, сукин сын! — с ухмылкой оборвал его:
— Подождать можно, почему не подождать, да только чтобы посуда не лопнула. — И кивнул на Раечкин живот.
Конфуз вышел страшный. Федор Капитонович просто посерел в лице — каково отцу такое услышать! — и мать, как раз в это время заглянувшая с кухни, чуть не упала, а у самой Раечки на глазах навернулись слезы.
Михаил четко сказал:
— Ничего худого про свою дочерь не думайте. Райка у вас честная. А ты думай, что говоришь!
— А что я такого сказал? — огрызнулся Егорша. — Не все равно, когда обручи с бочки сбивают…
— А мы таких речей про свою дочь не желаем слышать, сказала ему в ответ Матрена, Райкина мать.
Мир за столом мало-помалу восстановился. Федор Капитонович пошел даже на попятный: они с матерью, дескать, не будут заедать жизнь своей дочери. Раз она согласна, то и они согласны. Но согласны только при одном условии: молодым жить у них, в ихнем доме.