Путин - приемный сын Ельцина
Шрифт:
Пока нас обстреливали и бомбили, немецкая пехота развернулась в цепь и двинулась на нас. Подпустив поближе, мы опять накрыли их минометным огнем и заставили залечь. Тогда двинулись их танки. Мы приготовились встретить их бутылками. Хотя на успех уже и не надеялись. И тут неожиданно среди танковых цепей поднялись сразу несколько земляных фонтанов. Как будто взрывались мощные фугасы. Несколько танков перевернулись, некоторые загорелись, другие стали разворачиваться и отступать. Взрывы продолжались, а мы не могли понять, что происходит. Поврежденные нами автомашины немцев разлетались в щепки. Вражеская пехота поднялась и, неся потери от взрывов наших пулеметов и минометов, драпанула за уцелевшими танками. Вскоре разрывы прекратились, и в наступившей тишине мы сначала услышали протяжный паровозный гудок, а потом и увидели на насыпи железной дороги бронепоезд с мощными корабельными орудиями на платформах. Некоторое время он не двигался, и мы успели заметить, что его команда состояла из моряков. Потом, постепенно убыстряясь, бронепоезд покатился в сторону Новороссийска. Туда, откуда и прибыл. Эта ситуация была похожа на чудо. Чудо спасения. И эту жутко-чудесную картину я буду помнить до самого конца.
Противник перед нами больше не появился. Вечером, забрав с собой убитых и раненых товарищей, мы опять погрузились в подъехавшие грузовики и, минуя Краснодар, к середине ночи прибыли в Корячий Ключ. Потом мы узнали, что, отступив, немцы пошли в обход. И чтобы избежать окружения, нас с позиций отвели. Там начальник училища объявил, что теперь нас эвакуируют для окончания учебы в глубокий тыл. Сначала пешим ходом через горы до Туапсе, а потом поездом в Ереван.
На фронт в район Моздока я возвратился младшим лейтенантом в декабре 1942 года к началу нашего общего наступления на всем Северном Кавказе. А в феврале во главе взвода освобождал родной Кропоткин. Через год уже командиром роты был у Днепра. Там для меня война и закончилась. Не было и двадцати лет, как я стал инвалидом без руки. Но мне «повезло». Большинство моих сверстников на той страшной войне погибли. Но ни у меня, ни у большинства тех, кто погиб, не было желания откосить от фронта. Наоборот, мы рвались в действующую армию, на фронт. Многие, как и я, прибавляли для этого возраст. Не было чувства, что война несправедливая с нашей стороны. Наоборот, была убежденность, что для нас эта война священная. Наша война. Как в драке стенка на стенку. «Наших бьют», и все. Ничего рационального. Только эмоции. И они побеждают все остальное — страх, разум, осторожность.
Поэтому это была и моя война. Она определила мою судьбу. И в разной мере будет определять судьбы моих детей и внуков. Твою судьбу.
Есть войны чужие. По крайней мере, внешне, на первый взгляд. Как та же корейская. Но это другое. Поговорим потом. Твой отец был кадровым военным. И если ты решил идти по его пути, я одобряю. Недавно в одном фильме слышал очень красивую фразу об офицерах: «Есть такая профессия — Родину защищать». Если поедешь в Чугуевское училище, передавай приветы моим родственникам. Там их много. Особенно рядом, в Малиновке.
Намерение Виталия учиться на Украине особенно укрепилось, когда в 1954 году по всей России, и особенно на Кубани, наполовину заселенной выходцами из Запорожских земель, широко отмечалось трехсотлетие воссоединения Украины с Россией. Именно так писали и говорили — «воссоединение». Не соединение или союз, а родственное воссоединение после двух с половиной веков поневоле раздельной жизни: княжеств Северо-Восточной Руси под монголо-татарами, а Киевской Руси — под литовско-польским государством. Празднование этой славной годовщины еще больше сблизило братские народы. Казалось тогда, что не только Украина с Россией, а все республики советского пространства будут вместе всегда.
Однако судьба распорядилась иначе. Виталий в Чугу-ев не поехал и на долгие годы связал свою жизнь с Кубанью. Там учился, женился, делал успешную карьеру. Окончив машиностроительный техникум, недолго поработал на заводе и в неполные двадцать лет возглавил Кропоткинский горком комсомола. Через пять лет уже руководил краевой комсомольской организацией. Потом — работа первым секретарем райкома партии, далее — заведующим организационным отделом Краснодарского крайкома КПСС. Но на этом кубанский период его жизни закончился.
После учебы в Академии общественных наук защитил кандидатскую диссертацию. Работал в ЦК КПСС. Потом руководил исполнительным комитетом Брянского областного Совета народных депутатов. В 1990 году Виталий Григорьевич Сыроватко избирается народным депутатом РСФСР и переходит на постоянную работу в Верховный Совет. Сначала председателем Комиссии по национально-государственному устройству, а затем заместителем председателя Совета национальностей. Впоследствии будет ответственная работа секретарем Президиума Верховного Совета. Видимо, при этом его судьба учитывала наличие уникального опыта юношеского проживания в стольких республиках СССР и устойчивую репутацию ответственного партийно-государственного деятеля с четкими человеческими и политическими принципами. «По широте мышления и организаторской хватке Сыроватко, безусловно, самородок! Он унаследовал от родителей богатый генетический код, но добился в жизни всего, по существу, самостоятельно. Это очень сильный лидер, человек твердой воли, самодисциплины и завидного трудолюбия. По-настоящему крупная личность». Так писал о Виталии Сыроватко один из видных журналистов Виктор Ламейкин в своей книге «Судьба моя — газета».
А сейчас, в феврале 1991 года, именно к нему шли два заместителя Ельцина, крайне обеспокоенные авантюрным стилем работы и последними заявлениями своего шефа. Борис Исаев — маститый промышленник, до Верховного Совета был заместителем председателя правительства Татарской автономии, убежденный коммунист. Владимир Исаков — сорокалетний ученый-юрист из Свердловска, доктор наук, профессор. В соратники к земляку Ельцину не угодил, но в демократах числился. На самом деле считал себя человеком здравого смысла и беззаветным приверженцем Конституции.
— Виталий Григорьевич, вы сегодня слушали выступление председателя по телевидению? — первым начал Исаков. Не давая Сыроватко ответить, тут же заговорил и Исаев:
— Помнишь, Виталий, наш разговор перед моим отпуском? Я тогда предлагал провести с близкими нам фракциями работу и скинуть к чертовой матери этого авантюриста. Пока он не укрепился. Ты еще возразил, что надо идти честно, без возни за кулисами. Сейчас я еще больше убедился, что такого в открытую не свалишь. Да и вообще, разве большая политика делается не за кулисами?
— Да, слушал я выступление. Страшно, когда в сложнейшей обстановке во главе огромной и важнейшей в Союзе республики стоит человек, настроенный исключительно на конфликты, для которого власть — самоцель, а не инструмент. И разговор наш не забыл, Борис Михайлович, — спокойно, стараясь не поддаваться эмоциям гостей, ответил Сыроватко. — Но если откроемся раньше времени, демократы тут же все пронюхают и порвут нас. Не в зале, так через СМИ. У них уже все схвачено. Мы для них — не политические оппоненты, а непримиримые враги. Наша цель — политический строй улучшить. Их задача — его сломать. И товарищ в кавычках Ельцин — главное орудие в ее решении. Да еще и слепое. Надо идти с политическим заявлением прямо на сессию. И неожиданно, без включения в повестку дня. Под видом реплики по порядку ведения сессии, — проговорил, как бы размышляя вслух, Сыроватко.
— Это нарушение регламента. Я на это не соглашусь! — запротестовал законник Владимир Борисович Исаков (интересно, вспоминал ли он это чистоплюйство позже, в изоляторе на Красной Пресне 4 октября 1993 года, когда после обстрела танками Белого дома по указанию Ельцина его в числе десятков сотрудников аппарата и депутатов омоновцы колотили в кровь и только по воле случая он остался жив?).
— В политике регламентов нет. Посмотрите, как легко и часто его нарушают гнилые демократы. Здесь работают два связанных закона: «победителей не судят» и «горе побежденным». Потом судить некому. Да и с детства мы помним, что после драки кулаками не машут. Надо идти с заявлением по фракциям и агитировать, уговаривать, обещать, пугать. Что угодно. Если сейчас его не остановить, потом будет поздно. Он такого наворотит! — настаивал Исаев.