Пьяная Россия. Том третий

Кременская Элеонора

Беспечно посвистывая, Дарья принялась наводить красоту, ощущая в груди вместо тревожного ожидания некий комочек счастья, что пел и радостно подпрыгивал, в предвкушении развлечения.

– Добродушный кретин, – презрительно скривив губы, сказала Дарья подружкам, – я его держала просто так, для секса. Врачи советуют, чтобы здоровой быть.

Пояснила она, подруги понимающе закивали.

В очереди перед фейс контролем, Дарья пересмеивалась с подружками, строила глазки парням и вообще вела себя легкомысленно.

Кипя от злости, Владимир схватил ее за плечо, блузка

затрещала.

– Нельзя так поступать!

– Отстань!

Дарья вздернула подбородок, громко, на всю очередь, заявила:

– Что ты себе вообразил? Может, длительные отношения или возможно, брак? Это был секс, мой милый, кстати, не особенно хороший, в постели ты не блистал, а мужлан стремящийся достигнуть только своего удовлетворения, мне зачем?

В очереди заржали. Сгорая со стыда и унижения, он отстал. В этот момент ему очень хотелось

сказать Дарье что-нибудь оскорбительное, но горло сжали спазмы боли и горечи от потери любимого человека.

Он, молча, отвернулся и пошел прочь от бездушной яркой безделушки, Дарьи Одинцовой, с недоумением рассуждая о нелепости своего выбора. Почему людей притягивают противоположности и спокойному, миролюбивому парню достается законченная стерва?

– Депрессивный тип, – продолжала, между тем, Дарья, со злостью поправляя блузку, и нервно оглянулась.

Что-то неумолимое, чудовищно-сильное надвигалось на нее, и нападение бывшего дружка было только предвестием настоящей бури.

Днем, ярко светило солнце, но ему казалось, мрак навеки поглотил душу, затворив способность мыслить и рассуждать.

– Простите, как вас зовут? – переспросила библиотекарша.

– Владимир Неистовый, – подтвердил он.

– Ну и фамилия, – усмехнулась она.

– Женюсь, сменю, – пообещал он, думая о фамилии Одинцов.

А, что, вполне приличная фамилия и как-то он намекнул об этом Дарье, на что он среагировал немедленно.

– Я тут причем? И вообще, женитьба в мои планы не входит!

– Замужество! – поправил он.

– Какая разница! – отмахнулась она, и он больше эту тему не поднимал, страшась взрыва негодования с ее стороны.

Между тем, Владимир осмотрел забитые книгами полки городской библиотеки. Он гордился своей домашней библиотекой, состоящей из книг философского содержания. Раз десять на дню он брал с широких полок труды разных мыслителей, и любовно оглядывая цветные корешки, протирал мягкой тряпочкой от пыли, но таких книг, которые он нашел на одной из библиотечных полок, у него точно не было.

Через некоторое время большая записная книжка оказалась испещрена записями, но его лицо выражало тупую безнадежность.

Наконец, на губах мелькнуло подобие улыбки. Он был измучен и встревожен, но идея, высказанная в одной книге, его заворожила…

Дарья открыла двери, с шумом приготовившись гнать, прочь надоедливых «свидетелей Иеговы», однако на пороге стоял молодой человек в безукоризненно новом костюме, при желтом галстуке.

Она уставилась на желтый галстук, Дарья ненавидела желтый цвет настолько, что могла бы убить на месте обладателя одежды столь мерзкого цвета.

Приветственные слова молодого человека потонули в волне все возрастающей ненависти.

После нескольких секунд внутренней борьбы, эмоции взяли вверх.

Молодой человек полетел кувырком, потому, как кто же выстоит на месте от неожиданного, а главное, сильного толчка в грудь?

Захлопнув двери, Дарья вернулась к прерванному, было занятию. Она складировала одноразовые газеты и никчемные рекламные журналы, что ей каждый день пихали в почтовый ящик, а после бережно все это запаковывая, шла на почту, отправляла ценной бандеролью людям, которых ненавидела.

Владимиру Неистовому она отправила стопку книжек писателей, вылезших на волне наворованных денег в девяностые годы и пишущих настолько бездарно, что образованному человеку читать было невозможно. Владимир особенно ненавидел таких писак. Он считал, что писатели, равно, как и журналисты должны получать гонорары от издательств, а не наоборот, как это происходит повсеместно, по всей России. И считал, что именно писаки девяностых поддержали предприимчивых издателей, оплачивая свои детективные повестушки, где с каждой строчки на читателя выливали ушат матерных слов, бандиты и менты. Впрочем, не мешало бы при этом пристально взглянуть и в сторону правительства, и задать вопросы о гонорарной системе, которая присутствовала необходимым элементом благополучия пишущих, и в советские, и в царские времена. Но что толку? Если даже в год литературы, сами литераторы предпочитают отмалчиваться и не собираются в протестующие толпы, сердито потрясая перьевыми ручками, не митингуют со страниц социальных сетей, как видно присоединяясь к той массе раболепных граждан, что тупо платят за капитальный ремонт своих многоквартирных домов. И ни один не воскликнет – это дело правительства, а не простых людей!

Да, да, Владимир сам писал, но опубликоваться нигде не мог, повсюду с него требовали деньги и не только с него, но и с хороших, профессиональных писателей или предлагали радоваться бесплатной публикации в газете или журнале, будто газету или журнал писатель мог намазать на хлеб!

Дарья разделяла мнение своего бывшего, но книжки бездарей все же отослала, ведь Владимир чуть не порвал ей блузку и она простить этого не смогла.

Получив посылку, он нетерпеливо разорвал упаковку, думая, что там вероятнее всего письмо с извинениями от Дарьи, но на пол посыпались книжки не любимых писателей и, ни в одной не было письма. Он разорвал все книжки, а листочки выбросил в окно и они усеяли асфальтовую дорожку, а также мостовую, превращаясь в месиво из пыли и комканой бумаги.

– Я богатый! – горделиво орал один пьяница, когда Неистовый вбежал во двор ее дома. – У меня две коробки копеек есть!

– О! – обрадовался его собутыльник. – Признаю, я победнее, у меня всего одна коробка пятикопеечных монеток накоплена!

Владимир ворвался в подъезд и забился об дверь ее квартиры:

– Открывай! Ты! – орал он.

Она открыла. Он так и замер с приподнятой для удара рукой.

– Убить меня хочешь?

– Нет! – он опустил руку, не сводя с нее глаз. – Что ты!