Пять баксов для доктора Брауна. Книга 3
Шрифт:
— Да! — сказал Маллоу, взяв трубку. — Это вы, доктор? Счастливого… Да, все хорошо. А у вас? Тоже? Нет, гостей нет. А у вас? Тоже? Нет, никого не жду. А вы? Действительно. Действительно. В самом деле, кому сдались эти гости. Скучаю? О. Э, нет, не то, чтобы, а впрочем, да! Да, доктор! Я страшно одинок! А вы, э… Рождество довольно скучно? Согласен. Согласен. Послушайте, приезжайте! Или я к вам…? У нас уютнее? Конечно, доктор Бэнкс! Приезжайте, жду!
Глава двадцать пятая. Светопреставление
Саммерс спустил ноги с кровати. Выспался он отлично, настроение было бодрым. Он вышел на балкон. Было рано, часов шесть, улицы только что облили водой. Солнце, жарившее с утра до поздней ночи, обладало здесь странным свойством: даже пекло было очень приятно. Солнечные лучи,
То, что на нем нет одежды, Джейк сообразил, только оказавшись на улице — проклятая жара совсем одурманила.
Отступать было поздно: он вышел уже на середину Площади Оперы. Дело следовало замять как можно быстрее, но все же без унизительной спешки, и он направился назад, к гостинице. Этому плану несколько помешала девушка с корзиной на голове. Отдышавшись, коммерсант выглянул из-под арки, ведшей в какой-то двор: закутанная фигура девушка грациозно покачиваясь, как раз завернула за угол. Тогда он двинулся вперед. Но не успел сделать и десяти шагов, как пришлось скрыться за ослами. Ослы двигались мимо отеля и был шанс с относительно небольшим позором добежать все-таки до гостиницы. Толпа туристов, вывалившаяся из вереницы таксомоторов перед самым входом, заставила его изменить свое мнение и запаниковавший коммерсант, во весь дух перебежав улицу, вскочил в отходивший трамвай и плюхнулся на сиденье. Хуже этого нельзя было придумать ничего, но что сделано — то сделано, и он, высоко держа голову и делая вид, что не видит в своем положении ничего особенного, стал ждать остановки. Никто из пассажиров не сказал ему ни слова. Дамы и господа, леди и джентльмены, тети и дяди косились на него с осуждающим видом, а одна маленькая девочка пялилась во все глаза.
— Ne regardez pas! — громко шептала ее мать, дергая девчонку за руку. — Ne t’avise pas de regarder! [12]
От этого «не регард па» коммерсанта охватил такой ужас, что он так и не решился выйти. Прижимаясь боком в холодной стене вагона, стараясь не поворачиваться к пассажирам, входившим и выходившим, он удалялся теперь все дальше и дальше от цели. Трамвай бежал по рельсам, издавая резкие звонки, чтобы спугнуть торговца, оказавшегося на них со своим ослом, автомобиль или пешехода. Каждый раз коммерсант вздрагивал. С каждой минутой ему становилось страшнее, от стыда он совсем перестал соображать, и, трусливо вывалившись на конечной остановке, стараясь слиться с чугунными воротами трамвайной станции, пытался найти такое место, где его не будет видно. Ничего большего ему уже не хотелось.
12
Не смотри! Не смей смотреть! (фр.)
На него смотрели. И господин в канотье, ждавший, опершись на трость, кого-то на площади. И пассажиры на остановке — этих было человек пять, не меньше. Все они были закутаны в превосходные черные и белые покрывала. И двое феллахов, тащивших свернутые ковры на плечах. И уж тем более нищий мальчишка. Он сидел на тротуаре и ковырял в носу. Юный египтянин был облачен в дырявые штаны и белую рубаху. Голову закутывала чалма. «Можно размотать, — думал коммерсант. — Хоть будет, чем прикрыться». Кража, конечно. Ничего иного придумать было нельзя. «Да, но если меня возьмут? Я же окажусь в участке. А если погоня? О, боже мой, боже мой!»
И с этими ужасными мыслями он проснулся.
— Ральф! — тетушка Элизабет бесцеремонно вошла в палатку. — Ты что, еще спишь? Поднимайся, лентяй. Мы едем в Каир. Господин Вандерер любезно предоставляет нам машину. Я хочу, наконец, побыть в приличной обстановке, посетить парикмахерскую и зайти в ресторан.
Она высунула голову наружу и закричала:
— Профессор! Где вы, господин профессор! Вы с нами?
«Итак, сэр, все идет отлично. Лучше не придумаешь. Пью кофе в ресторане и чуть не плачу от счастья: вот-вот домой. Черт возьми, соскучился по цивилизации. Снов я больше не вижу, что, конечно, обидно. Но ты же сам придумаешь подходящий финал для своей повести?
Ну, а теперь немного о событиях последних двух дней, которые произошли, пока я прогуливался по деревням в поисках интересных животных.
Известно ли тебе, mon cher ami, что на здешних кладбищах живут люди? Это бедняки, которые не могут позволить себе жилье. И надо сказать, они не так уж плохо устроились. Холодов здесь не бывает, о дожде в последний раз слышали лет десять назад, так что каирские бездомные — не чета американским. Спят прямо посреди могил, заводят свои маленькие хозяйства — и вообрази, полиции нет до них никакого дела. Прямо на кладбище прогуливаются ослы, пасутся козы и шастают кошки. Женщины нянчат детей, старики играют в кости и курят кальян — удивительно, но, похоже, никто не боится быть обокраденным. Мне пришлось бы сделать здоровенный крюк, чтобы их обойти, и я пошел сквозь это удивительное поселение. Вообрази, на меня не обращали внимания! Люди преспокойно занимались своими делами. Мало того, по пути я заметил нескольких местных — шастают туда-сюда прямо через эту кладбищенскую деревню. Тут мне страшно повезло: почти случайно. Если ты помнишь, профессор мечтал поймать нубийского козодоя. Но его поймал я! Я услышал тот самый трещащий звук, который он мне так долго показывал (и который сам могу показать тебе, как только мы увидимся!). Сунулся за один памятник — сидит! Тут я схватил его и помчался поскорее назад.
Тут стоит рассказать о прошедшей ночи. Она была потрясающей. Я привез третью дюжину мау, профессор сказал, что теперь кошек достаточно, и поначалу все было тихо-мирно. По крайней мере, твой покорный очень рассчитывал, что все будет тихо, и что не вылезут на свет божий некие обстоятельства. Но не тут-то было. Тайное, прах меня побери, стало явным.
Ты, конечно, скажешь: да говори же, чтоб тебя разорвало!
Ну, сэр, вот вам.
Обычно Эдна чуть не до полуночи пасется в нашей палатке, Вандерер пасется вокруг Эдны, а Лоу и Хэтфильд пасутся снаружи. Это чертовски неудобно. Но с вечера в лагере боялись даже высунуть нос наружу: у меня, видишь ли, сбежала особенно редкая габонская гремучая гадюка. (Удачно забрел в одну лавку на базаре). Мне пришлось сказать об этом всем потому, что в последний раз гадина крутилась около палатки охраны, и профессор поклялся снять мне голову, если я ее потеряю. Гадюка в конце концов все равно удрала, но козодой меня спас. Тем более, что профессор вернулся только около часа. Он едва не расцеловал несчастную птицу, всем ее показывал, кричал, что его работа перевернет мир, и, в общем, недурно потренировался в миропереворачивании: козодой наотрез отказался издавать какие бы то ни было звуки, и мой работодатель пытался его взбодрить. Он так здорово кричал по-козодойски, что даже сам козодой, должно быть, позавидовал. Во всяком случае, до утра не пикнул. Зато заволновалась здоровенная сова — я и не думал, что они могут издавать такие звуки! Утром оказалось, что из-за воплей обоих в лагере Вандерера всю ночь никто не решался выйти: думали, что трещит наша гадина, выбравшись на охоту, а потом душераздирающе кричит тетушка. Тетушку чуть не хватил удар, Вандерер долго орал и в конце концов пришлось пообещать, что пока у нас общий лагерь, мы не будем иметь дела со змеями.»
— Подумать только, шампанское 1868 года! — возмущалась миссис Кеннел, когда вся компания вернулась вечером. — Единственное шампанское, какое можно найти в этом городе, оказывается жалкой газированной кислятиной! Ральф! Мне хочется плакать от такого шампанского!
— По такой жаре, тетушка, надо быть самоубийцей, чтобы пить спиртное, — осторожно заметил Ральф.
— Милый, — произнесла миссис Кеннел противным голосом, — ты попрекаешь свою тетю бокалом шампанского? Единственным, что могло бы принести мне толику радости и так жестоко разочаровало? Единственным бокалом?
— Ну, тетушка, в Европе для вас найдется много шампанского.
— В Европе? — тетка всплеснула руками. — Ну конечно, в Европе! Здесь даже куска мяса не найдешь! Ральф, я не понимаю, как ты можешь смотреть на меня так спокойно после того, как мы объехали весь город, чтобы купить на улице — вы слышите? — на улице! — тех мерзких сосисок!
— Но тетя Элизабет, здесь не едят свинины.
— И после того, как я терплю весь этот ад, меня попрекают бокалом шампанского? — продолжала миссис Кеннел. — Меня?