Пять капель смерти
Шрифт:
На всякий случай Ванзарову докладывать не стал. Собрал агентов самых крепких и ростом отменных, погрузились в пролетку, приехали на Невский к «Сан-Ремо». Курочкин уже тут как тут, подбегает довольный, сияет. Спрашиваю:
— Чего такой счастливый?
Он мне:
— Теперь официальный жених. Предложение сделал со всеми романтическими финтифлюшками, кольцо преподнес и все такое. И сюда раньше вас успел.
Я еще подумал: как это он все успел? Весь Невский обежать и женихом стать? Чудеса. Истинный талант. На улице
Портье, мальчишка совсем молоденький, как нас увидел, только бровью недовольно повел. Стоило Курочкину вперед выбежать, как он навстречу бросился, кланяется, «чего изволите», спрашивает. И как Курочкин на этот народ впечатление производит?
Спрашиваю:
— Где чемоданы?
Портье безумными глазами на меня смотрит, потом на Курочкина и на меня снова. И руки у него натурально осиновым листом дрожат. Курочкин его за локоть поддержал:
— Хватит дрожать, ничего тебе не сделаем. Неси чемоданы.
Глаза у мальчишки чуть из орбит не вылезли, лепечет:
— Так ведь нету их…
— Как так нету? — спрашиваю.
— Так это… В полицию забрали-с.
— Что значит: «в полицию»? В какую полицию? Мы и есть полиция…
— Вот как господин этот ушли-с, — портье на Курочкина кивает, — минут через пять приходит дама и спрашивает: «Сыскная полиция была?» Я говорю: «Вот как, разминулись». Они-с и говорят: «У меня срочный приказ доставить чемоданы начальнику сыскной полиции». Я, конечно, удивился, порядок понимаю, говорю: «А нельзя ли какой документик?» Она говорит: «Можно» — и вытаскивает гербовую бумагу. Ну, я, признаться, читать не стал, вижу — все официально-с, правильно. Да и дама вызывает уважение-с…
— Продолжайте, — говорю ему.
— Пошел за чемоданами, принес и говорю: «Можно ли какую расписочку?» Дама говорит: «Конечно» — и тут же пишет… Вы позволите?
Заходит за конторку и протягивает бумагу в пол-листа. Читаю. Вот вам слово, Николай: если бы записка не являлась важнейшей уликой, разорвал бы ее в мелкие клочки. Но ничего, с характером справился, бумажку сложил аккуратно, спрятал в нагрудный карман и одарил Курочкина таким взглядом, что будь он лошадью — пал бы от тоски. А вот портье улыбнулся:
— Что дальше, любезный?
— А ничего-с… Отнес даме чемоданы, посадил на пролетку. Она мне червонец дала, сказала: «Благодарность за труды от сыскной полиции». Если дама с таким документом от полиции приходит, разве могу отказать?
— Как выглядела дама, сможешь описать?
— Высокая, пелерина серая, голос приятный.
— А лицо какое?
— Не могу знать-с. Они-с черной вуалью прикрывали.
Вот так, Николай, с моим участием сыскной полиции поставили мат. Нет, не мат: об нее вытерли ноги, фигурально выражаясь. И я точно знал, кого надо за это благодарить.
Через час докладываю Ванзарову о невероятном провале.
Он выслушал и говорит:
— Во всем есть положительная
Я прямо не сдержался, спрашиваю:
— Что же тут положительного?
— Скажите, ротмистр, — он мне, — дама в вуали, забравшая негатив в ателье, и та, что оставила расписку, одно лицо?
— Нет сомнений! — говорю. — Стиль один: наглый и напористый. Лицо скрыто черной сеткой. Сомнений нет: одна и та же действовала.
— Для вас вуаль — доказательство?
— Нет, но… Как же иначе?
— Кого на эту роль прочите: Ласку или Вертлю?
— Думаю, Ласка.
— Почему?
— Мне так кажется…
— Вот это правильно: кажется. Так же вам кажется, что это одно лицо. Что совсем может быть не так. Это и есть положительный вывод.
— Совсем не такой вывод вижу.
Ванзаров явно заинтересовался:
— И какой же?
— Они же вдвоем действуют, — говорю. — Преступный дуэт: одна голова, а другая — боевик. Конечно, наглость — важное качество для преступника, но точный расчет не заменить. Одна — исполнитель. А руководит ею умная, невидимая и оттого еще более страшная.
Начальник мой ждет: есть еще что в умственном запасе? Я скромно молчу. Он и говорит:
— Ротмистр, логика — это не фантазии, а связь фактов. В вас погибает автор криминальных романов. Подумайте, пока не поздно, может, бросить вам сыск? Такие фантазии в нашем деле помеха. Барышни на вас произвели впечатление, но не стоит из-за этого плести вздор.
— Но как же…
— Да вот так! — обрывает Ванзаров. — Мы ничего не знаем наверняка. Даже как их зовут не знаем. Ваша Ласка на самом деле не Елена Медоварова, а Ника Полонская. Хотя и это, скорее всего, выдуманное имя.
— Как узнали?
— Неважно. Поверьте на слово. Мы не знаем, какое они имеют отношение к Окунёву. И вообще ничего не знаем. Даже не знаем, как они могли узнать номер моего домашнего телефона.
Я насторожился:
— Они вам звонили?
— Я вам этого не говорил! — Ванзаров заявляет. А сам уже злится.
Я-то его как облупленного знаю, насквозь вижу. А все потому, что не клеится у начальника моего расследование. Рассыпается.
— Что вы скажете на это? — продолжает и берет записку: — «Изымаются два чемодана дорожных по распоряжению главного сыщика сыскной полиции Ванзарова», и затейливая подпись. К чему эти игры?
— Не могу знать, — говорю.
— В том-то и дело… А вы: стиль, вуаль.
— Прошу простить, ошибся…
— Не берите в голову, ротмистр.
Начальник мой строгий, но отходчивый. Что приятно.
— Про барышень с фамилией Окунёва узнали? — продолжает.
— Так точно.
— И ни одна не имеет отношения к профессору?
Что тут скажешь? Наверняка знал заранее. Или поразительная догадливость. Как он умеет? Ума не приложу. Ну, не об этом речь. Вижу, задумался крепко. Выждал, сколько могу, спрашиваю: