Пять лет на острове Врангеля
Шрифт:
Даже в больших городах, где и театры, и музыка, и другие завоевания культуры, ничего не делающему человеку будет скучно.
Организация трудовых процессов имеет первостепенное значение для здоровья всего коллектива зимовщиков.
Не имея права «по положению» вмешиваться в работу радио- и метеорологической станции, я мог повлиять в смысле организации трудовых процессов только на своих непосредственных сотрудников — врача и кладовщика. Остальные зимовщики жили, «сообразуясь с указаниями с материка». О проведении единого плана работ зимовки не могло быть и речи. Положение осложнялось еще тем, что радисты и метеоролог, согласно полученным инструкциям, ревниво оберегали свою самостоятельность, не допуская ни малейшего вмешательства в их работу.
Жизненный режим, как условие нормальной зимовки, также совершенно необходим. Если человека не обязать вставать в определенное время, есть в определенное время, выполнять те или иные обязанности в определенное время, то неизбежно во время полярной ночи самое темное время превратится во время бодрствования, и, наоборот, время наиболее светлое превратится во время сна. Наступает типичная спутанность сна. Она возможна и летом. У эскимосов спутанность сна наблюдалась как правило, причем она больше наблюдается летом, чем зимой. Зимой эскимос, занимаясь охотой, принужден вставать в такое время, чтобы использовать для своих объездов светлые промежутки — сумерки. Раз встает глава семьи, за ним встает и вся семья. Летом же, когда круглые сутки светло, охотиться можно в любое время суток. Мы наблюдали, как все население «днем» спало, а «ночью» бодрствовало; дети ночью играли, женщины занимались работой.
Влияние полярной ночи усугублялось еще и тем, что мы не имели хорошей связи с материком. Радиостанция уже давно работала, но, тем не менее, связи с материком мы не имели, хотя и слышали мы много станций.
Изредка наши радисты связывались с Хабаровском. Однако, наладить регулярную двухстороннюю связь с какой-нибудь станцией очень долгое время не удавалось, и только в ноябре удалось наладить более или менее регулярную связь с радиостанцией Анадыря. Но это была телеграфная радиосвязь: мы могли послать служебную телеграмму на материк, телеграмму своим близким и знакомым; мы получали с материка деловые телеграммы, телеграммы от товарищей, но нам, кроме этого, хотелось наладить слушание широковещательной станции, хотя бы Хабаровской. Хотелось иногда услышать музыку, пение живых людей, пусть и отделенных от нас тремя тысячами километров. Такой связи наши радисты добиться не могли.
Имевшаяся на радиостанции приемная аппаратура была вполне пригодна для приема Хабаровской широковещательной станции. Не знаю почему: то ли наши радисты были недостаточно квалифицированы, то ли все три года атмосферные условия были из ряда вон плохими, — но мы не могли слушать Хабаровск. Иногда кто-либо из радистов предупреждал, что «сегодня во столько-то часов будем принимать Хабаровск». Мы с нетерпением ждали этого часа и, бросив всё, невзирая на погоду, шли артелью в радиорубку, рассаживались там и готовились слушать. Из репродуктора неслось хрипение, шипение, какие-то нечленораздельные звуки: не то лай собак, не то шум ветра. Просидев так 30—40 минут, час и больше, мы уходили злыми и на радистов, и на радиостанцию.
До тех пор, пока нам с материка по моему прямому требованию не начали давать телеграфом сводок «Дальроста» — мы, по существу, совершенно не информировались о том, что творилось на Большой Земле.
Хотя теперь зимовщики и находятся за многие тысячи километров от культурных областей, в заснеженных просторах Арктики, они имеют возможность жить такой же полной культурной жизнью, которой живут трудящиеся нашей великой родины. Одни радиопереклички чего стоят! Только человек, надолго заброшенный во льды, может понять, как много значит для зимовщика, когда он имеет возможность в любое время получить не только телеграмму от своих близких, но и услышать голос любимой жены, любимого ребенка. В такие моменты пропадает бесконечность расстояния, и сознание переполняется гордостью к родине, не забывающей своих сынов и в далеких полярных льдах…
Несколько слов о страшной полярной гостье — цынге. Сейчас уже научились хорошо распознавать признаки этой болезни. Мы знаем, как и чем бороться с ней. Она уже не ведет к такой большой смертности, как это было раньше.
Цынготным заболеваниям зимовщик подвержен неодинаково на протяжении года. Нам удалось подметить прямую сезонную зависимость в заболевании. Есть времена года, когда опасность заболеть цынгой повышается. На первый взгляд кажется, что наиболее опасное время — это период полярной ночи, когда отсутствуют живительные лучи солнца. На самом деле это не так.
Наиболее страшное время для заболевания цынгой — это весеннее время, когда солнце поднялось высоко, когда оно уже греет, когда как будто никакой опасности заболеть цынгой нет. Март, апрель и первая половина мая — самое опасное в смысле цынги время. Организм, истощенный за время полярной ночи, израсходовавший весь запас витаминов, приобретенный летом, становится наименее способным бороться с болезнью. Именно на это время года следует относить потребление противоцынготных средств, если нет возможности обеспечить зимовщиков витаминозными продуктами круглый год.
Только запас витаминозных продуктов на весеннее время может предохранить коллектив от заболевания цынгой и уберечь от гибели наименее устойчивых.
О полярной ночи очень много писали, как о времени ужасном, жутком, как о времени, которое нормальный человек средних широт как будто перенести не может. Верно, время это очень трудное. Но все же «не так страшен чорт, как его малюют».
Жутка ночь не только темнотой, хотя и сама темнота действует угнетающе, особенно если нет хороших осветительных приспособлений. Трудность еще и в том, что на темную пору выпадают большие холода, пурги и прочие «прелести» арктических районов.
Особенно неприятна пурга. Кто не был на крайнем севере и не видел, не испытал на самом себе пурги, тот вряд ли может представить себе действие ее на человека и животных.
Мятели средних широт совершенно не похожи на полярную пургу и ни в какое сравнение с нею итти не могут. Падающий сверху снег, хоть это и сопровождается ветром, не так неприятен далее и в полярных областях. Пурга — совсем другое дело.
Под пургой мы понимаем поземку, достигающую громадной силы. Уплотненный снежный покров, к тому же переохлажденный, разрушается ветром. Мельчайшая снежная пыль уносится ветром. Если на пути несущегося снега нет препятствий, он, гонимый ветром, пробегает громадные расстояния. Ветер в 2—3 балла гонит снежную пыль по самой земле, но чем крепче ветер, тем выше вздымает он снежные массы, а достигнув 7—8 баллов, ветер вздымает снег на большую высоту.
Мельчайшая снежная пыль, несущаяся с громадной быстротой, обволакивает белой пеленой всё встречающееся на ее пути. Проницаемость такого снега невероятна. Падающая при дождях вода имеет меньшую проницаемость, чем снег пурги. Крыша нашего дома защищала нас от дождя достаточно хорошо. На чердаке, как правило, было всегда сухо. Только многодневные ливни заставляли желать лучшей крыши. От снега же пурги крыша совершенно не защищала, нам приходилось за зиму по многу раз сбрасывать тоннами снег, скапливавшийся на чердаке после каждой пурги.