Пять лет на острове Врангеля
Шрифт:
Вот наконец печка готова, установлена. Выход трубы через мех агры изолирован так, чтобы не было и малейшей опасности пожара и чтобы, в то же время, холодный воздух извне не попадал в агру. Наконец, я в первый раз налил полный резервуар бензина, зажег примус и закрыл дверцу. В комнате раздался тихий шипящий шум. Шум был настолько незначителен, что совершенно не раздражал. Я уселся рядом с примусом и беспрестанно щупал резервуар — нагревается он или нет. Сидел до тех пор, пока не выгорел совершенно весь бензин и примус не потух. Печка сразу же, как только был зажжен примус, накалилась, стала горячей настолько, что брызги воды, попадавшие на нее, мгновенно испарялись. Трубы на всем протяжении в агре и на некотором расстоянии за агрой были теплые, и очень быстро температура в агре поднялась до +25°. К тому же, температура стала значительно ровнее, чем при «отоплении» лампами.
Топливная проблема была разрешена блестяще! Через несколько дней, когда керосин совсем уже подходил к концу, мы лампы зажигали только для освещения. Обогревались бензиновой печкой. Траутман и Демидов все чаще заходили и справлялись:
— Ну, как печка?
— Ничего, печка работает прекрасно.
Они пробовали, горяча ли она, и отдергивали руки. Наконец Траутман попросил меня отпустить материал на устройство такой печки. Материал я ему отпустил, они вдвоем быстро соорудили печь и поставили ее у себя. Старцев и Таяна печей у себя не ставили в аграх, а отапливались жировиками, так как для них этот способ отопления был более привычным, чем бензиновая печь.
Кроме этого нам нужно было как-то разрешить задачу с освещением. Керосина уже не было не только для отопления, не стало его и для освещения. Еще с прошлых времен на складе сохранился небольшой остаток стеариновых свечей. Их было так немного, что на всю зиму не хватило бы. Я распределил свечи между сотрудниками так, чтобы по возможности удовлетворить всех на темные месяцы. Каждый раз, как только выходили из агры или не было надобности в работе — мы сейчас же тушили свечи, оставаясь в темноте. Для кухни и других помещений отпустить свечей я не мог. Огонь же был необходим и там. И здесь мы тоже заставили служить бензин, устроив несколько бензиновых свечей для освещения. В этом деле был большим специалистом Демидов — первая бензиновая свеча была сделана им по собственному проекту.
Бензиновые свечи не были верхом совершенства, но как ни плохи они были, свое назначение — светить — выполняли. Без крайней надобности мы их не зажигали, но в темноте каждый пустяк кажется крайней надобностью. При недосмотре свечи густо коптели, покрывая «все живущее под ними» жирным слоем сажи.
Но все же это был свет!
Вернувшись еще 20 сентября с севера в бухту Роджерс, мы, против ожидания, не нашли связь с материком установленной.
— Где же обещанная вами связь, товарищ Траутман?
— Связь будет, товарищ начальник.
— Когда же она будет? Прошло уже значительно больше обещанных вами трех дней.
— Я был занят, но связь будет обязательно.
Мы уже долго жили без двухсторонней связи с материком и, можно сказать, привыкли к этому, поэтому я не был особенно огорчен отсутствием связи. Я потребовал все же от Траутмана приложения всех усилий к скорейшему установлению связи, а от Демидова — технического обеспечения этого.
Несмотря на то, что у нас уже не было никаких надежд на приход «Челюскина» или вспомогательного судна, все же я стремился как можно скорее установить связь с материком. Но, на наше несчастье, Траутман, взявшийся за это, не был… радистом.
Может быть как радиотехник он и имел кое-какие знания, но принимать на слух и передавать он не умел, или умел очень плохо.
Беда была еще и в том, что, не зная дела, он не только не хотел учиться, но и не хотел откровенно об этом сказать и стал на путь прямого очковтирательства.
Я пытался выяснить, почему не налаживается связь. Первоначально Траутман мотивировал это недостаточной мощностью рейдового передатчика и добивался разрешения построить самодельный, более мощный. Я ему разрешил, и он построил то, что хотел, но связи опять не было.
— В чем дело? Теперь есть то, что вы хотели. Передатчик работает? Верно?
— Да, передатчик работает лучше рейдового.
— Почему же связи нет?
— Слышимость плохая.
— Бросьте, товарищ Траутман, дело не в слышимости.
— Ну, а в чем же дело?
— Я вас и спрашиваю об этом. Слышимость здесь приплетать не к чему. Слушаем же мы Хабаровск, а вы под боком мыс Северный услышать не можете.
— Нас не зовут. Сколько ни слушал, нас не зовут.
— Ну ладно, нас не зовут, а вот вы стучите часами, но ответа нет. Почему?
— Не знаю. Наверно, нас не слушают.
— Опять двадцать пять. Да что вы думаете — там плюнули что ли на нас?
Но, что я ни делал, какие меры ни принимал, толк был один — связи у нас не было.
Несколько раз он объявлял, что связь уже установлена то с бухтой Амбарчик, то с мысом Северным, но нам от этого было не легче. Стоило мне написать телеграммы, говорящие о положении на зимовке и дать ему для передачи, как сейчас же «связь прекращалась».
Мы с Власовой продолжали слушать широковещательную станцию при помощи приемника, установленного мною еще зимой 1932 года. Каждый раз мы слышали целую бурю точек и тире, наполнявших эфир, но мы не могли определить — наши это, советские станции или, как говорил Траутман, только «иностранцы». Мы знали, что на мысе Северном имеется мощная станция, в Уэллене, в Анадыре также есть станции. «Не может быть, — думалось мне, — чтобы ни разу Траутман не наткнулся на нашу советскую станцию».
Однажды я ему предложил установить круглосуточное прослушивание по всему диапазону коротких волн и выяснить, какие советские станции и в какое время работают, и записывать все, что он ни услышит. Он пытался уклониться от этого, ссылаясь на незаконность приема не нам адресованных передач. Но мне нужно было проверить возникшее у меня предположение об очковтирательстве, поэтому я приказал ему сделать однократные записи всех обнаруженных станций, сняв с него ответственность за «подслушивание».
По прошествии установленного срока он подал мне рапорт, в котором сообщал:
«Я не специалист радист, а радиотехник и летчик-наблюдатель, могу работать, передавать и принимать в пределах самолетной связи до 60 знаков в минуту, радисты же, работающие на наших станциях, работают слишком быстро, и я не могу ничего принять или принимаю с пропусками».
Все разъяснилось… Ждать многого или даже не очень многого от такого радиста нечего было!
На протяжении всего этого года, до тех пор, пока нам не привезли нового радиста, мы связи так и не имели.