Пять лет на острове Врангеля
Шрифт:
Наша рация работала полным ходом, для наших целей она была больше чем достаточна, но толку из этого не было. Надо сказать, что все механизмы работали. Двигатели, бывшие на попечении бортмеханика Демидова, отказов в работе не имели; во всяком случае, по его окне наша рация ни разу не стояла. Все наши неудачи в этом деле коренились в радисте Траутмане. Красинский, побуждаемый лучшими чувствами, оказал нам медвежью услугу, оставив для такого серьезного дела, как связь на крайнем севере, непроверенного специалиста.
Несмотря на организацию зимовки в меховых комнатах-аграх и разрешение топливной проблемы без дров, последние, хотя и не в таких больших количествах, тем не менее нам были совершенно необходимы. Положение осложнялось еще тем, что мы не имели в этом году дров поблизости от бухты Роджерс. Я мобилизовал все дровяные ресурсы, какие только можно было мобилизовать. В устье реки Клер километрах в 30 от Роджерса, имелась одна полуразрушенная юрта, в которой никто не жил и которую не растащили на дрова лишь только потому, что это было мною строжайше воспрещено в свое время. Кроме того две пустых юрты были в бухте Сомнительной, Я решил все эти юрты разобрать и вывезти на Роджерс.
В остальных местах, где были дрова: в бухте Предательской на расстоянии 75 километров от Роджерса и на северном побережьи за хребтами — самое меньшее 60—65 километров от нас, дров было много, но возить их на собаках в зимних условиях дело не легкое.
Впрочем, можно было просто разрешить проблему вывозки топлива. Стоило лишь мобилизовать всех эскимосов и их собачьи упряжки с нартами и приказать им возить дрова. В общей сложности, можно было бы составить обоз в 10—12 нарт. Такое количество нарт даже и по очень трудной дороге и в плохих условиях обеспечило бы нас, хотя и минимально, топливом. Однако я не собирался, как и в прошлом году, отрывать эскимосов от промысла песца, медведя. Для подвозки дров туземцев использовали только в тех случаях, когда они по собственным надобностям ехали в бухту Роджерс. В этих случаях я вменил всем им в обязанность не приезжать на Роджерс на пустых нартах. Каждый из них должен был со становища вывозить предельно возможное количество древесины. За это я установил плату. Такой косвенной подвозкой, по пути, были вывезены юрты из бухты Сомнительной, некоторое количество дров, заготовленных в бухте Предательской еще с осени 1931 года, а также все дрова, заготовленные нами осенью 1933 года во время работы по постройке жилищ на севере.
Дрова мы всячески экономили и употребляли в очень ограниченном количестве — на выпечку хлеба, для протапливания железных печурок, стоявших в комнатах за аграми. Делать это было необходимо, иначе за аграми температура упала бы далеко ниже нуля. В комнате радистов и в нашей комнате за аграми было большое количество различных ценностей: в комнате радистов находилась вся аптека, много литературы, разный инструментарий; в нашей же комнате за агрой находились литература и различные ценные инструменты в виде микроскопов, теодолита, фото- и киноаппаратуры. Если бы допустить там резкие температурные колебания, неизбежно эти ценные приборы или погибли бы полностью, или в значительной степени попортились. Несмотря на то, что мы крайне экономили дрова, нам все же нужно было их довольно много. Конечно, «довольно много» — понятие относительное, так как для отапливания дровами даже двух комнат нам потребовалось бы раз в двадцать больше древесины, чем мы израсходовали на протяжении всего этого года.
В расходовании дров я ввел систему пайка. Распиловка и рубка была поручена определенным людям; они же ежедневно отпускали на каждую печь установленную норму нарубленных дров.
Только после того, как была закончена охота на медведя и наступила пора, если можно так выразиться, междустрадья, я использовал всех эскимосов и их упряжки для вывозки дров с севера. Необходимо было заготовить возможно большее количество древесины на весеннюю пору. Когда наступит теплая пора и начнется таяние снега, дома начнут после зимних морозов оттаивать и основательно сыреть. Чтобы просушить их и не допустить появление грибков, я и заготавливал древесину как неприкосновенный запас. Из этого запаса никому не разрешалось брать ни одной щепки.
С коммунальными «услугами» в этом году было очень трудно. Прежде всего с выпечкой хлеба. Часто печь хлеб мы не могли, выпекали его один раз в десять суток.
Месим тесто для вкусных вещей.
В это время мы, как правило, готовили впрок такие вещи, как гречневую кашу, бульон и др. Наваривали мы их тоже на десять дней сразу, а потом выносили на мороз и по мере надобности расходовали. Время выпечки хлеба мы использовали и для бани.
Баня, вообще говоря, была у нас «усовершенствованная», с душем-самотеком. За время, что комната, в которой пекли хлеб, стояла переохлажденной, потолок основательно промерзал, снизу на нем набиралось большое количество инея, а сверху на потолок через щели в крыше наметало много снега. Хотя мы снег регулярно счищали, все же небольшое количество его оставалось. Во время отопления бани, когда помещение основательно нагревалось, иней на потолке таял и превращался в воду, часть снега поверх потолка тоже превращалась в воду и просачивалась вниз. Все это обильно капало с потолка на голову и спину моющегося. Если бы кто-нибудь посторонний в момент мытья в «бане» находился в соседней комнате, он слышал бы беспрерывные восклицания и руготню. Я, когда мылся, чертыхался беспрерывно. Моешься горячей водой, а тут на тебя течет ледяная вода, при чем вода грязная. Но, несмотря на это, мы не обходились без бани и регулярно — раз в десять суток — мылись.
Первое время много маялись с приготовлением воды. Когда у нас было топливо и в кухне топили, тогда приготовление воды разрешалось просто. В баки для воды набивался снег, и он постепенно превращался в воду. Когда нужно было ускорить приготовление воды, ведра со снегом ставились на плиту или примуса и снег быстро таял.
Но теперь кухня не топилась, и температура в ней была обычно ниже нуля. Во время обеда, завтрака или ужина мы садились за стол в меховой одежде с шапками на голове. Пар, поднимавшийся от кастрюль с приготовляемой пищей или из тарелок с супом во время приема пищи, замерзал на потолке, образуя сталактиты из инея. На примусах натопить потребное количество снега было очень трудно, хотя мы всячески экономили воду. Держать баки с водой в аграх нельзя было, потому что для этого не было места. Главное же — нахождение воды в аграх, как уже говорилось, повело бы к порче агр.
На радиостанции имелась обычная двухлитровая паяльная лампа, и вот ее-то я и использовал как «машину для приготовления воды». В бак накладывался снег, нижние части его пропитывались остатками воды, внизу подставлялась паяльная лампа, и через некоторое время в баке была вода. Мало растопить снег, нужно еще поднять температуру воды градусов на 5—6 выше нуля, чтобы вода в баке не превратилась в глыбу льда. У нас однажды такой казус случился, и чуть было не погиб единственный наш бидон.
При горении лампы развивалось много тепла, и мы начали пользоваться ею, чтобы ко времени приема пищи нагревать воздух в кухне; это позволяло не сидеть в шапках и не кутаться в меха за столом.
Лампа, давая много тепла, крайне загрязняла воздух отходящими газами. Загрязнение бывало иногда так велико, что ело глаза. В результате этого у меня развился стойкий фарингит (острый катарр глотки). Полагая, что это результат простуды, я перестал выходить на воздух и всю лежавшую на мне работу взвалил на Власову. Истратил массу всяких лечебных средств, но толку не добился. Я знал, что стойкие фарингиты могут развиться в результате отравления слизистой оболочки глотки какими-либо газами, но я не знал, что виной этому — лампа. Только случайно я понял, что виновата именно она. Как только я несколько дней не посетил кухню — где работала лампа — от фарингита не осталось и следа. Учтя это, мы стали более редко пользоваться лампой, только в случаях крайней необходимости. Опять мы стали принимать пищу, кутаясь в меха. Тут уж мы предпочли меньшее зло: лучше иметь холодный воздух, но чистый, чем теплый, но загрязненный вредными газами.