Пять лет спустя или вторая любовь д'Артаньяна
Шрифт:
— Это вы приказали не подавать мне коня, падре? — пошел в атаку лейтенант.
— Кто я, чтобы приказывать, шевалье?
— Но вы хотели поговорить со мной?
— Если слову божьему открыта ваша душа.
— А если нет?
— Зачем же возлагать хулу на себя, сын мой? Ваши поступки говорят об истинно христианской душе.
Французский язык монаха был почти безукоризненным.
— Я вижу, что потребность оказывать помощь ближнему является одной из привлекательных черт вашего характера.
— Святой отец, слушая вас, я подумал, как счастливы герцогиня ди
Иезуит тотчас опустил глаза, и его пальцы стали быстрее перебирать четки.
— О чем же вы хотели поговорить со мной, святой отец?
— Вы часто бываете в нашем доме, шевалье.
— И ваша проницательность подсказывает вам, что меня привлекает молодая госпожа? — д'Артаньян опережал в разговоре иезуита, и тот чувствовал себя непривычно, отчего испытывал неудобство. Обычно именно он вел разговор, вгоняя собеседника в растерянность острыми вопросами.
— Она еще совершенное дитя.
— Однако, это дитя уже оставило монастырь. Это означает, что благочестивые сестры сочли ее достаточно взрослой для замужества. Или вы не согласны с их мнением?
Монах уже открыл было рот, чтобы возразить, но мушкетер стремительно продолжил:
— Не будь я так беден, — он обаятельно улыбнулся, — я попросил бы ее руки. Но она достойна принца. А я лишь преданный друг, всегда готовый прийти к ней на помощь, — и крикнул:
— Эй, кто-нибудь! Дождусь я сегодня коня?
Появившийся немедленно конюх подвел коня, мушкетер прыгнул в седло, отсалютовал монаху и поскакал прочь со двора особняка Люиня.
Он был весьма доволен собой: поставил на место иезуита, ни разу не оскорбив его грубым словом.
Нет, он не был безбожником.
Просто его католические убеждения были слишком молоды, так как он получил их от своего отца, признавшего мессу уже в зрелые годы вслед за своим кумиром Генрихом IV, тогда еще Генрихом Наваррским. А протестантские догмы, которые признавали его недавние предки, были слишком абстрактны для него. Он участвовал в осаде Ла Рошели, столицы гугенотов во Франции, и ничуть о религиозных различиях не задумывался. Гасконцы попали под влияние ересиархов всего сто лет назад, а до того были такими же правоверными католиками, как и люди по ту сторону Пиринеев. Легкий налет атеизма в его взглядах убедительно показывал, что нельзя слишком часто перепахивать духовное поле души, готовя его под новый посев — почва мельчает и усыхает…
Он гнал коня галопом, понимая, что непростительно задержал короля.
Однако Людовик умилился, когда лейтенант красочно рассказал ему, как пришлось ждать, пока мадемуазель изволит встать, и поблагодарил за службу. Более того, когда он уходил, его остановил Дюпон и вручил внушительный кожаный мешочек с золотом — те самые пистоли, в получении которых лейтенант сомневался.
Глава 23
Ужин в особняке Люиня протекал, как всегда, в торжественном молчании, лишь изредка прерываемом замечаниями старого герцога ди Лима касательно вина, поданного к мясу, или десерта, не удовлетворявшего его изысканный вкус.
Обычно эти придирки раздражали герцогиню, но в этот вечер, первый после ее возвращения из монастыря, где она, по ее рассказам, отлично провела время с подругой детства, королевой Анной Австрийской, ничто не могло испортить ее хорошего настроения. Она прикрывала глаза, и в ее воображении на противоположном конце стола возникал вместо старого герцога Арамис, и тогда она загадочно улыбалась и мысленно посылала ему слова любви, пригубляя прекрасное бордосское, любимое вино мушкетера, так похожее на вина Испании.
За столом, кроме герцога и герцогини, сидели мадемуазель де Отфор и иезуит брат Игнацио. Маргарита была погружена в свои думы, а монах не сводил пытливого взора с герцогини.
— Вы сегодня удивительно хорошо выглядите, дочь моя, — решился, наконец, прервать молчание иезуит. — Вам полезно отдыхать на свежем воздухе. У вас чудесный цвет лица и умиротворенный вид.
— Вы находите? — герцогиня безмятежно улыбнулась.
— Как здоровье старого герцога де Буа-Трасси? — неожиданно спросил герцог ди Лима.
— Мой друг, неужели вы думаете, что старый герцог был с нами в монастыре?
— Помню, его мучила подагра, — пропустил мимо ушей герцог вопрос жены. — Мы встречались с ним на переговорах о браке инфанта Филиппа и принцессы Изабеллы. Сколько же лет тому назад это было? Пятнадцать, шестнадцать?
— Пятнадцать, сын мой, — сказал монах.
— Да, да… пятнадцать. И уже подагра. Она все еще мучает его?
— Мой друг, я же сказала вам, что его не было с нами в женском монастыре. И вообще, он не выезжает в свет и не бывает при дворе.
— А он всего лишь на пять лет старше меня.
— Но вы тоже почти не выезжаете в свет, мой друг.
— Подагра мучила его уже тогда, когда мы обсуждали женитьбу инфанта Филиппа и принцессы Изабеллы. Он не ограничивал себя в еде и винах, хотя я и говорил ему, что воздержание угодно Богу.
— Воистину так, сын мой, — согласно заметил монах и сделал хороший глоток красного вина.
Больше до конца ужина никто не произнес ни слова.
Когда, воздав благодарение Богу, все встали из-за стола, иезуит подошел к герцогине.
— Я бы просил вас, дочь моя, уделить мне несколько минут внимания.
— Слушаю вас, отец мой.
— Я буду ждать вас в кабинете.
— Хорошо, отец мой, — тень настороженности мелькнула на лице герцогини, однако, она не стала спрашивать монаха, о чем тот хочет поговорить с ней.
Она сопроводила своего мужа в библиотеку, где он, по обыкновению, устроившись в удобном кресле, читал, а вернее, дремал над книгой перед камином — его топили каждый вечер, несмотря на лето.
Когда герцогиня, наконец, вошла в кабинет, монах стоял у стола и молился. Его пальцы перебирали четки, а глаза, обращенные долу, казалось, ничего не замечали. Но, тем не менее, он сразу же перестал молиться и сурово поглядел на герцогиню.