Пять поэм

Низами Гянджеви

Русский читатель смог ознакомиться с Низами только в 1940–1959 годах. Во время восьмисотлетнего юбилея поэта в 1947 году было обращено особое внимание на то, что человек для Низами, как и для многих мыслителей, начиная с античной древности — существо общественное. Наряду с погружением во внутренний мир, «круги ада и рая», медитациями, попытками, кажущимися нам сейчас иногда наивными, выяснить «анатомию» души и вселенной, Низами ясно видит проблемы, возникающие в обществе. Говоря современным языком, главную задачу он видит в перестройке и человека и общества. Он бесстрашно осуждает тиранию и бесправие, с гневом говорит о власти золота, о жестокости, о бессмысленных кровопролитиях. Как ни абстрактна и ни субъективна его утопия — совершенное общество, — она имеет отношение и к земным делам. Он только считает, что царство справедливости должно быть построено сперва в душе человека, и лишь тогда исчезнет зло мира. Нельзя забывать, что Низами жил восемьсот лет назад.

В наши дни, когда решение главных общественных проблем стало насущной необходимостью и реальной возможностью, мы читаем Низами с иным чувством, чем его современники. За нами еще восемьсот лет опыта всего человечества, мы видим, как гуманизм, активная любовь к человеку постепенно обретала реальность, из абстрактных норм превращалась в общественные институты, закреплялась строем общества. И мы видим одновременно непознанное и несделанное, перед нами стоят проклятые вопросы так же, как они стояли перед Низами. И мы рады осуществленному, оно дает нам основание с надеждой смотреть вперед и неустанно идти путем добра и правды, которым люди идут с трудом, оступаясь, уже тысячелетия.

А. Бертельс

Сокровищница тайн

Перевод К. Липскерова и С. Шервинского

Вступление

«В прославленье Аллаха, что благом и милостью щедр!» [3] Вот к премудрости ключ, к тайнику сокровеннейших недр. [4] Мысли первоисток, изреченных словес завершенье — Имя божье, и им ограничь ты свое изложенье. Испокон пребывающий, сущего предбытие, [5] Вековечней в себе, чем явленное вслед бытие. Вечный вечности вождь, изначально начальный над нею, Что каламу времен [6] ожерелье накинул на шею. Всех творец родников, [7] источающих жизни струю, Жизнедавец, всему давший быть бытием бытию. Он раздернул завесу у скрытых завесой небес, Он, держащий завесу хранителей тайны завес. Он для пояса солнца их яхонтов создал набор, Наряжает он землю, на воды наводит узор. Поощряет он тех, кто свой внутренний мир изощряет, [8] Сытых хлебом насущным сиянием дня озаряет. Жемчуг знаний он нижет на тонкую разума нить, Он для разума — свет, его глаза не даст он затмить. Ранить лбы он велит правоверным в усердных поклонах, Он дарует венцы на земных восседающим тронах. Не дает он сбываться тому, что людьми решено, Преступленье любое по воле его прощено. Устроитель порядка средь гама пришедших в смятенье, Он источник для тех, кто удачные знает решенья. Он конец и начало извечно и впредь бытию, Сущим быть и не сущим он может велеть бытию. При всесилье его, что в обоих мирах не вместится, Все, что в нас и при нас, лишь коротким мгновением мнится. В долговечной юдоли вселенной, помимо творца, Кто воскликнуть бы мог: «Для кого здесь сиянье венца?» Все и было и не было, все, что высоко и низко, Может быть и не быть, от не сущего сущее близко. [9] Даже мудростью тех, кто воспитан с предвечных времен, Этот трудный вопрос и доныне еще не решен. Из предвечности знанье его — о пучина морская! — Вечно божие царство, подобие степи без края. Все, где действует жизнь, проявляя свое естество,— Лишь служенье раба перед вечным господством его. В сад телесный тебе посылает он гурию рая, Свет нарциссов твоих [10] — это воля его всеблагая. Благодарности полн, славословит бесчисленный хор Имя божье на шапке земли и на поясе гор. За завесою света скрывались щедроты творенья,— Сахар был с тростником, были с розой шипы в разобщенье. Но лишь дал он щедротам цветенье, щедроты лия, Тотчас цепь бытия разрешил он от небытия. В неуемном стремленье к двум-трем деревням разоренным [11] Было небо в смятенье, неявное в несотворенном. Узел, мысль сожигающий, не был еще разрешен, Локон ночи тогда был ланитами дня полонен. [12] Только

жемчуг небес [13] нанизал он в ряды узорочий, Пыли небытия не оставил на локонах ночи. Из кругов, что на небе его изволеньем легли, Семь узлов [14] завязал он, деля ими пояс земли. Стало солнце в кафтане являться, а месяц в халате: Было этому белое, этому черное кстати. Тучи желчный пузырь из морских он исторгнул глубин, [15] Светлый Хызра источник из злачных извлек луговин. Утра полную чашу он пролил над темною глиной, Только камня устам не достался глоток ни единый. Из огня и воды, [16] их мельчайшие части смешав, Создал яхонта зерна и жемчуга жирный состав. Ветер слезы земли, лихорадя, загнал нездоровый В печень камня, и яхонт родился, как печень, багровый. Стал как небо цветущ вертоград его божьих щедрот, Птицу речи он создал, что небу на радость ноет. Пальме слова он финики дал, что отрадны для духа, Жемчуг он языка не оставил без раковин слуха. Посадил за завесу безмолвную голову сна, Им и водному телу одежда души придана. Кинул пряди земли он на плечи небесные прямо, Непокорности мушку навел на ланиту Адама. [17] С лика золота он отпечаток презрения смыл, Крови лунные розы он тучкой весеннею смыл. Ржу воздушную снять поручил он светилам лучистым. Душу утренних ветров он травам доверил душистым. В глине бьющую кровь там, где печень сама, поместил, Где биение сердца, биенье ума поместил. В утешение губ приказал появиться он смеху, Он Венере велел стать певицею, [18] ночи в утеху. Полночь — божий разносчик, он мускус продаст дорогой, Новый месяц — невольник со вдетою в ухо серьгой. О стопу его речи, чьи силы от века велики, Камень лоб раздробил у шатра, что достоин владыки. [19] Легковесная мысль вкруг него исходила пути, Но с пустыми руками от двери пришлось отойти. Много троп исходив, сокровенной не вызнали тайны, Равных с ним не нашли, все дела его — необычайны. Появился и разум, его я на помощь призвал,— Но постиг свою грубость и сам же его наказал. Тот, в кого острием его циркуль однажды вонзился, Тот, как месяц, навек к постиженью его устремился. Кто на небе седьмом восседает, — стремятся к нему, Кто по небу девятому ходит, — стучатся к нему. Небосвода вершина в уборе его ожерелий, Страстью недра земли: изначально к нему пламенели. Те сердца, что, как души, святой чистотою горят, Только прахом лежать притязают у божиих врат. Но из праха у врат его зернышко вышло такое, [20] Что пред садом его сад Ирема — сказанье пустое. Так и прах Низами, что изведал поддержку его,— Нива зерен его и единства его торжество.

3

«В прославленье Аллаха, что благом и милостью щедр!»— дословно: «Во имя Аллаха всемилостивого и всемилосердного» — первые слова Корана, которые мусульмане, по обычаю, ставят в начале каждой книги. Низами ввел их в стихотворный метр поэмы.

4

Вот к премудрости ключ, к тайнику сокровеннейших недр. — Намек на то, что тайник-сокровищница,поэма «Сокровищница тайн», написана символическим языком, понятным во всех аспектах лишь посвященным, суфиям. Первые слова Корана, будучи истолкованы с помощью числовых значений букв и прочими способами, применяющимися суфиями, являются ключом к шифру «Сокровищницы тайн». Это не исключает, конечно, прямое восприятие символов и притч поэмы.

5

Испокон пребывающий, сущего предбытие… — Здесь начинается сложнейшее символическое изложение принятой суфиями мусульманской космогонической концепции. Предбытие— идеальный «горний мир», потусторонний мир, из которого, согласно этой концепции, путем волевого акта Аллаха-демиурга, метафорически описываемого формулой приказа «Будь!», эманировали перворазум («порядок мира»), мировая душа («источник движения»), первонатура («порядок» материального мира) и материя.

6

Каламу времен… — Калам— символическое «перо», упоминаемое в Коране, которым Аллах до творения начертал на скрижали все судьбы вселенной.

7

Всех творец родников… — Родники— первые эманации (перворазум и т. д.), явившиеся источником следующих эманаций.

8

Поощряет он тех, кто свой внутренний мир изощряет. — Речь идет о пророках и мудрецах-суфиях, которые, благодаря силе волевого акта Аллаха, создавшего мир, оказываются способными познать тайны этого мира. Источником глубочайшей интуиции мудреца сочтено здесь божественное вдохновение, которое Аллах посылает по своей воле, подобно тому, как он по своей воле сотворил мир. Параллельность творения и интуитивного познания — основа мусульманской концепции.

9

Все и было и не было, все что высоко и низко,// Может быть и не быть, от не сущего сущее близко. — Низами касается здесь учения о том, что истинным бытием обладает лишь Аллах, материальные формы мира же — преходящи во времени и потому не имеют абсолютного бытия.

10

Свет нарциссов твоих… — Нарциссы— глаза, обычный образ поэзии того времени.

11

В неуемном стремленье к двум-трем деревням разоренным— Под деревнями Низами подразумевает материальный мир, или, согласно средневековому комментарию, всю обитаемую часть земли. Мир материальный ничтожен и неустроен по сравнению с потусторонним миром, потому он подобен разоренным деревням.

12

Узел, мысль сожигающий, не был еще разрешен, // Локон ночи тогда был ланитами(буквально: лицом) дня полонен. — В этом бейте двойной символ: ночь не была отделена от дня, свет от мрака, и плотные, материальные эманации (материя) не были отделены от тонких, духовных эманации (перворазум и т. п.). Сравнение «горнего мира» с сияющим белизной и красотой лицом красавицы, а материального мира — с ее черными вьющимися («запутанными») локонами — обычный образ суфийской поэзии.

13

Жемчуг небес— семь планет, семь «подвижных звезд» тогдашней астрономии.

14

Семь узлов— семь климатических поясов обитаемой части земли — деление географии времени Низами.

15

Тучи желчный пузырь из морских он исторгнул глубин. — Так Низами описывает то, что мы сейчас называем «круговорот воды в природе». Сопоставление тучи с желчным пузырем основано на распространенной во времена Низами взаимной символизации микрокосма (человека) и макрокосма (веселенной) — кости подобны горам, деревья подобны волосам, сердце — солнцу и т. д.

16

Из огня и воды… — Низами намекает здесь на древнее учение о «четырех элементах» (огонь, ветер, вода и земля), встречающееся у Гераклита, в Упанишадах и т. п. Согласно этому учению, все материальное составлено из названных четырех элементов.

17

Непокорности мушку навел на ланиту Адама. — Мушка— черная, она символизирует землю, глину, прах, плотные эманации (Джалал ад-Дин Руми, например, называет весь материальный мир мушкой на лике Аллаха), лицо — светлое. Адам, человек, сотворен Аллахом из праха и духовных субстанций, и его материальная природа мешает ему быть только духовным, светлым, во всем покорным Аллаху.

18

Он Венере велел стать певицею. —Планета Венера— покровительница музыки.

19

О стопу его речи, чьи силы от века велики,// Камень лоб раздробил у шатра, что достоин владыки. — Согласно средневековому комментарию, здесь и далее речь идет о силе слова, которому нет преград, и слабости человеческого разума, неспособного познать Аллаха.

20

Но из праха у врат его зернышко вышло такое. — Низами под зернышкомподразумевает сердце, которое материально, создано из праха, но, согласно суфийскому учению, силой любви, страсти может познать бога.

Первое моление о наказании и гневе божием

Ты, который во времени быть повелел бытию! Прах бессильный стал сильным, окреп через силу твою. Знамя вьется твое над живущею тварью любою, Сам в себе существуешь, а мы существуем тобою. Ты вне родственной связи, родни для тебя не найдешь, Ты не сходен ни с кем, и никто на тебя не похож. Что одно существует вовек неизменно — не ты ли! Что истленья не знало и впредь неистленно — не ты ли! Все мы тленны, а жизнь, что не знает предела, — тебе! Всесвятого, всевышнего царство — всецело тебе! Прах земной повеленьем твоим пребывает в покое, Держишь ты без подпоры венчанье небес голубое. Кто небес кривизну наподобье човгана возвел? Соли духа не ты ли подсыпал в телесный котел? Если сменою ночи и дня управляешь ты въяве, То воскликнуть: «Я — истина!» — ты лишь единственный вправе. [21] И когда б в мирозданье покой не пришел от тебя, К твоему бы мы имени влечься не стали, любя. Благодати твоей снизойти лишь исполнилось время, Нагрузила земля себе на спину тяжкое бремя. Если б только земля не рожала от божьих щедрот, То земного пупа не извергнуть не мог бы живот. Поклонения бусы твое лишь нанижет веленье, Поклоненье — тебе лишь, запретно другим поклоненье. Лучше вовсе молчать тем, кто речь не ведет о тебе, Лучше все позабыть, если память пройдет о тебе. Кравчий ночи и тот перед чашей твоею смутится, Славит имя твое на рассвете поющая птица. Выйди, сдернув завесу, единый во всем искони, Если я — та завеса, завесу скорее сверни. Небосвода бессилье лишь ты небосводу покажешь, Узел мира от мира единственный ты лишь отвяжешь. Знак теперешних дней уничтожь, будь судьею ты сам, Новый образ принять повели ты небесным телам. Изреченным словам прикажи ты к перу возвратиться, Снова займу земли прикажи ты в ничто обратиться. Блага света лиши достоянье поклонников тьмы, Отведи от случайного в сущность проникших умы. Столик шестиугольный своим разломай ты ударом И расправься решительно с девятиножным мимбаром. [22] Глину этой печати ты лунным ларцом раздроби, В небе чашу Венеры — Сатурна кольцом раздроби. Ожерелье рассыпь, от которого ночи светлее, Птице ночи и дня ты крыло обломай не жалея. Эту глину, прилипшую к телу земли, соскреби! Тот кирпич, образующий тело земли, раздроби! Пыли ночи вели ты с чела у небес осыпаться, Пусть Чело низойдет, а Шатру не вели подыматься. Долго ль будет звучать этот новый напев бытия? Хоть бы ноту из прежних вернула нам воля твоя. Опрокинь же и выбрось согласье всемирного строя, Выю неба избавь от кружения сфер и Покоя. Пламя неправосудья — насилья огнем остуди, Ветер волей своей ниже пыли земной посади. В пепел ты обрати звездочетов ученых таблицы, Почитателям солнца вели, чтоб закрыли зеницы. Месяц ты уничтожь, не достигший еще полноты, О, отдерни завесу с пустой и ничтожной мечты! Чтоб явили они божества твоего непреложность, И свою пред тобой засвидетельствовали ничтожность. Мы — рабы, нерасцветший цветок в опояске тугой, Мы — цветы с нетелесною плотью. Мы живы тобой. Если пролил ты кровь, то за это не платишь ты пени, Тот, кто в петле твоей, и подумать не смей о замене. Можешь ночи стоянку по воле своей продлевать, Закатившийся день поутру ты приводишь опять. Если даже на нас ты и сильно прогневан, для жалоб Среди нас никому ни охоты, ни сил не достало б. Ты душе человеческой разум и свет даровал, Ты испытывать сердце язык человечий призвал. Небо движется, полюс недвижен твоим изволеньем, Влажен сад бытия, не обижен твоим изволеньем. Взгляд шиповника нежный прозрачен в предутренний час,— Но не воздух, а пыль твоих ног — исцеленье для глаз. [23] За завесою светит последнего лотос предела, Славословить тебя — языка человечьего дело. О единстве твоем не умолкнет твой раб Низами, Он в обоих мирах — только пыль пред твоими дверьми. Так устрой, чтобы мысли его лишь тебе отвечали, Ныне выю его ты избавь от капкана печали.

21

То воскликнуть: «Я — истина!» — ты лишь единственный вправе. —Низами намекает здесь на известного суфия X века Халладжа, который, согласно преданию, достигнув мистического единения с богом, воскликнул: «Я — истина!» (то есть: «Я — бог!»), за что был жестоко казнен по решению совета духовных особ, признавших его еретиком.

22

Столик шестиугольный своим разломай ты ударом// И расправься решительно с девятиножным мимбаром. — Столик— земной мир, имеющий шесть сторон, шесть направлений (верхнее, нижнее, переднее, заднее, правое и левое); мимбар— престол Аллаха, покоящийся, по средневековым представлениям, на девяти небесах. Низами призывает здесь Аллаха уничтожить землю и небо, призывает приблизить день Страшного суда. В последующих бейтах он говорит об уничтожении планет, ночи и дня, вращения сфер («пыль» — ночь, «шатер» — небо, «покой» — полюс).

23

…пыль твоих ног — исцеленье для глаз. — Распространенный поэтический образ, обозначающий высшую степень покорности. Прах под ногами того, кому поклоняются, сравнивают с сурьмой, которой подводят глаза. Сурьма, по тогдашним представлениям, улучшает зрение и исцеляет от глазных болезней.

Второе моление о милосердии и всепрощении божием

В мире не было нас, ты же был в безначальности вечной. Уничтожены мы, ты же в вечности жив бесконечной. Твоего изволенья коня запасного ведет Мир в круженье своем, а попону несет небосвод. Мы — бродяги твои, о тебе мы бездомны и нищи, Носим в ухе кольцо, словно дверь в твоем горнем жилище. [24] Мы тобой таврены, а собаку со знаком чужим Государь не допустит к державным охотам своим. Ты же нас допустил, ибо сад твой всевечный над нами, Мы — с ошейником горлицы, псы мы с твоими таврами. От создателей всех отклонили мы наши сердца, Нас лелеешь один, не имеем другого отца. Наше ты упованье, и ты устрашение наше. Будь же милостив к нам и прости прегрешение наше. О, подай же нам помощь, помощника мы лишены,— Если ты нас отвергнешь, к кому ж мы прибегнуть должны? Что же вымолвил я? Что сказал языком я смиренным? Лишь раскаянья смысл в изреченном и неизреченном. Это — сердце — откуда? Свобода свершенья — отколь? Кто я сам? К твоему всевеличью почтенье — отколь? Как пустилась душа в этом мире в свой путь скоротечный! Как стремительно сердце впивало источник предвечный! Тщась познать твои свойства, у нас ослабели умы, Но хадис «О постигшем аллаха» [25] усвоили мы. Речь незрела у нас, своего мы стыдимся усердья, За незрелость ее да простит нас твое милосердье! Прибегаем к тебе мы, ничтожнее, нежели прах, Прибегаем к тебе, на тебя уповая, Аллах. Утешителей друг, ты утешь нас по милости многой! О, беспомощных помощь, своей поддержи нас подмогой! Караван удалился, отставшим вослед посмотри, Ты на нас, одиноких, как добрый сосед посмотри! Нет подобных тебе. Не в тебе ли защита, в едином? Сирых ты покровитель, — к кому же иному идти нам? Совершая молитву, мы взор обратим на тебя. Если ты к нам неласков, то кто ж приласкает любя? Чьи к тебе протянулись с таким упованием руки? Кто стенает, как мы, чьи сильнее душевные муки? Слезно молим тебя: отпущение дай нам грехов, Будь опорой пришедшим под твой защитительный кров! Чрез тебя Низами и господство узнал и служенье. Ныне имя его вызывает в любом уваженье. Дарованью приветствий наставь его скромный язык, Сделай так, чтобы сердцем твое он величье постиг!

24

Носим в ухе кольцо, словно дверь в твоем горнем жилище. — Сложный образ. Рабы во времена Низами носили в ухе кольцо, серьгу; носим в ухе кольцо— значит: мы — твои рабы. Кольцо в ухе раба Низами сравнивает с кольцом на двери, которым стучат в дверь, прося отпереть. Он хочет этим сказать, что покорность делает молитву доходчивой, проникающей в «горнее жилище» Аллаха.

25

Но хадис «О постигшем Аллаха»… — Намек на изречение, приписываемое пророку Мухаммеду: «Кто познал Аллаха, совершенны речи его».

В похвалу благороднейшего посланника

«Алиф», только лишь был он на первой начертан скрижали, [26] Сел у двери, ее же пять букв на запоре держали. Дал он петельке «ха» управленье уделом большим, Стали «алифу»: «даль» ожерельем и поясом «мим». И от «мима» и «даля» обрел он над миром главенство, Власти царственный круг и прямую черту совершенства. Осеняемый сводом из сих голубых изразцов, Благовонным он был померанцем эдемских садов. Таковы померанцы: они надлежащей порою Созревают сперва, а потом зацветают весною. «Был пророком» — хадис, [27] что со знаменем вышел вперед, Поручил он Мухаммеду кончить пророков черед. Хризолитовым перстнем стал месяц с желтеющим светом, А Мухаммеда знак — драгоценным его самоцветом. В ухе мира висит его «мима» златое кольцо, И покорно Мухаммеду мира двойное кольцо. Ты измерил пространства, тебе и Мессия слугою, Все — твои благовестники, все они с вестью благою. Ты, не ведая букв, языком говоришь огневым, Ты, в ком «алиф» Адама близ «мима» мессиева зрим. Прям, как «алиф», он клятв не нарушит, пречестный меж честных, Первый он и последний, всех выше посланцев небесных. На окружности мира всех точек он ярких ярчей, Он утонченный смысл всех на свете тончайших речей. Всем, что он изрекал, возвеличены знаний страницы, Измеряется небо охватом его поясницы. Пусть главы никогда не венчал он гордыней мирской, Пред мирскою гордыней он все ж не склонился главой. Целомудренных сонм у него за завесой в гареме, Целомудрие он удовольствовал яствами всеми. Прах ступней его с глаза дурные поступки сотрет, С Мекки дань собирает его на чужбину уход. [28] Немота его — речь, он безмолвием сердце чарует, Все сжигает порочное в том, кому дружбу дарует. Чрез него нам отрадно над смутой своей торжество, Хоть и смуту принять неминуемо нам от него. Был главою он всех, все главы приводил он в смятенье, Был он полюсом, тяжким по весу и легким в движенье. Он с божественным светом свечу своим сердцем возжег Безначальности и бесконечности понял урок. Солнце, жизни исток, чье лишь он оправдал назначенье, Полумесяца меньше, светившего в день вознесенья. В эту ночь вознесенья все знаки он власти обрел, Сел в венце и при поясе на высочайший престол. Там он вольно вздохнул, где ему был приют уготован, Белый, скачущий ночью, был конь им той ночью подкован. Словно ждали поэты, чтоб он возвратился скорей, И стихи за уздечку держали, как пегих коней. Но когда уже всех обскакали те пегие кони, То удел Низами — лишь забота о конской попоне.

26

«Алиф», только лишь был он на первой начертан скрижали. —Здесь и далее Низами описывает воцарение пророка Мухаммеда над миром через аллегорию последовательного написания арабских букв, составляющих его имя: алиф, ха, мим, даль — Ахмад — иная грамматическая форма имени Мухаммед, которая также значит «Прославленный».

27

«Был пророком» — хадис… — Низами имеет в виду изречение, приписываемое Мухаммеду: «Я был пророком тогда, когда Адам был еще между водой и прахом». Согласно мусульманскому учению, пророк Мухаммед, хотя и явился на землю самым последним, после Адама, Авраама, Ноя, Моисея и Христа, получил свою миссию от Аллаха ранее Адама. В христианстве пришествие Христа на землю открывает во времени новую историческую эру, в исламе же временная последовательность второстепенна, на первом месте — особого рода иерархия пророков, последний из них — самый главный, и потому он в известном смысле — «ранее Адама», «выше Адама».

28

С Мекки дань собирает его на чужбину уход. — Согласно жизнеописанию Мухаммеда, его уход из родного города Мекки в чужую Медину (622 г., начало мусульманского летоисчисления) привел в конечном счете к окончательной победе и подчинению Мекки, с которой пророк впоследствии получал дань.

О вознесении пророка [29]

Полунощной порой, лишь полдневного светоч владыки Из недвижности вышел и мир озарился великий, Стали солнцу носилками очи небес девяти, А Венера с Луною огни обязались нести. Он в святилище здешнем оставил все стороны света, Бросил семь поясов и все шесть направлений предмета. День покинули стопы его, отлетевшие прочь, На его появленье раденьем ответила ночь. Слиплись веки у тех, что с глубинами тайн незнакомы, Он меж тем скакуна повернул, удаляясь от дремы. Вместе с клеткой плотской из земной унеслась западни Птица сердца туда, где покой и блаженство одни. Птицы, даже и ангелы с ним не тягались в полете, И радел небосвод, скинув платье с лазоревой плоти. У божественной птицы и клетка расправила крылья, Оболочка его, легче сердца, неслась без усилья. Шаг за шагом, когда возносился он

прочь от земли, Ввысь и ввысь небеса его в страхе смиренном несли. И глядели насельцы обоих миров на пророка, И в поклоне земном головами склонялись глубоко. Он последней ступени коснулся ногой, но за ней Поднялся и еще на божественных сто ступеней. Скакуна с его стойлом высоким внизу он оставил, О попоне заботу оставшимся здесь предоставил. Он жемчужиной стал, обретенною в мире земли, Небеса же ее до венца божества донесли. Ночью темной, как амбра, жемчужину неба ночного Бык небесный похитил, изъяв из ноздри у земного. [30] И когда наступил путешествию должный конец, Близнецы ему дали свой пояс и Рак — свой венец. Неба Колос [31] расцвел при одном появленье пророка, Этот Колос расцветший от Льва он отбросил далеко. Чтоб измерить, насколько той ночи цена велика, На Весах ее вес проверяла Венеры рука. Но столь грузную гирю не взвесить такими весами,— Легче гири тяжелой весы оказалися сами. И пока проносился пророк меж сияющих звезд, Чашу противоядья излил Скорпиону на хвост. Вдаль метнул он стрелу, где его проходила дорога, Ею был уничтожен губительный вред Козерога. [32] Стал Иосифом в Кладезе, солнцу подобно, пророк, Стал Ионою Рыб, ибо Кладезь от них недалек. [33] И лишь в знаке Тельца он поставил Плеяды престолом, Сразу войско цветов разбросало палатки по долам. И лишь в горнем саду на лужайке раскрылся цветок, Наступил на земле расцветания вешнего срок. После с неба седьмого повел он почтительно речи, У пророков прощенья просил, что зашел столь далече. Звездный занавес неба шаги разрывали его, На плече своем ангелы знамя держали его. Полночь мускус наполнил дыханья его неземного, Полумесяцем в небе коня его стала подкова. В эту темную ночь даже молния в беге своем Не могла бы поспеть за его быстроногим конем. Словно сокол с шажком куропатки, с пером голубиным, Уносился Бурак, лучезарен, к небесным глубинам. Вечный «лотос предела» [34] — сорочки пророка перед, Край девятого неба задел он, свершая полет. Стала днем эта ночь — дня прекрасней земля не знавала! Стал цветок кипарисом — прекрасней весны не бывало! Из нарциссов и роз, что в небесном саду разрослись, Глаз-нарцисс лишь один насурьмлен был стихом: «Не косись!» [35] Лишь девятых небес по ступени достиг бирюзовой Цвет нарцисса, руками подхваченный снова и снова,— Его спутники вдруг побросали щиты в забытьи, Поломали воскрылья, развеяли перья свои. А пророк чужестранцем, чья долго тянулась дорога, В дверь смиренно кольцом постучал на пороге чертога. И, завесою скрыты, тотчас охранявшие дверь Пропустили его, — одинок он остался теперь. Шел он дальше без спутников, по неизвестной дороге, Сам теперь он не ведал, куда приведут его ноги. А другие остались и внутрь не проникли за ним, Он же вдруг изменился: не прежним он был, а иным. Засияли венцом его ноги на темени мира, И девятое небо ликуя с ним жаждало пира. И по буквам девятого неба провел он калам, С рукава у небес он списал сокровенный «а-лям». [36] Длилось мерно дыханье в своем обиталище тесном, Обладатель души подвигался в обличье телесном. Наконец он и края девятого неба достиг,— И остались в пророке душа лишь и сердце в тот миг. К дому сути своей поспешало весомое тело, Очи стали такими, что нет изумленью предела. Очи, коим доступен предвечный божественный свет, Мы представить не в силах, и слов подобающих нет. Свой возвышенный путь продолжал он, исполнен величья,— От себя он отбросил завесу земного обличья. Лишь на путь запредельный вступил он, его голова Поднялась, чтоб ее не стеснял воротник естества. Высочайшие помыслы сердца, чей свет беспределен, Там достигли привала, где всякий привал уж бесцелен. За завесу проникнуть стремленье объяло его, Но смятенье пред местом вперед не пускало его. И откинула вскоре завесу рука единенья, И небесный стал виден дворец через дверь поклоненья. И нога голове уступила способность войти,— Ничего совершенней душа не могла бы найти! Он ступил, но стопа не ступала: исчезла основа, Он подпрянул, но места не мог обрести никакого. Как значенье из слова, пророка был выявлен свет. Было принято «слово» и сказано было «привет!» Чудо вечного света, который вовек не убавить, Лицезрел он очами, — но их невозможно представить! Лицезренью его были чужды случайность и суть, За случайность и суть далеко перешел его путь. До конца, безусловно, как мудрые молвят неложно, Бога он лицезрел: лицезрение бога возможно. [37] Да не будет же скрыто, что на небе видел пророк. Да ослепнет сказавший, что бога он видеть не мог. Он не зрел божества никакими иными глазами, Видел этими самыми, видел земными глазами! Вне пространства и места он эту завесу узрел, Он вне времени шел, в недоступный проникнув предел. Каждый, кто ту завесу узреть получил дозволенье, Был допущен туда, где отсутствуют все направленья. Есть и будет Аллах, но в каких-либо точных местах Нет ему пребыванья, и кто не таков — не Аллах. Отрицая незыблемость божью, порвешь ты с исламом, Бога с местом связуя, невеждою будешь упрямым. Бог вино замешал, эту чашу пригубил пророк И на прах наш невечный из чаши той вылил глоток. Вечносущего милость его провожала дыханье, Милосердье его исполняло пророка желанья. Губы сластью улыбки изволил украсить пророк, Правоверных к молитве своим он призывом привлек. Каждый помысл пророка изведал богатство свершенья, И увидел пророк всех желаний своих исполненье. Стал он мощен, побыв в той обители рядом с творцом, И к мирской мастерской, возвратясь, обернулся лицом. Горний путник любовь нам в подарок принес благодатно, Он в мгновенье одно отлетел и вернулся обратно. Ты, чьи речи печатью замкнули наш смертный язык, Ароматом своим животворно ты в души проник. Пусть же щедрость твоя, о всевышний, не знает предела,— Помоги Низами до конца довести его дело.

29

Вознесение пророка(по-арабски — мирадж) — описано в Коране. Согласно этому преданию, вознесение было вне времени — вода из опрокинутого ногой пророка кувшина не успела вылиться, но за этот миг дух («сердце») Мухаммеда оставил материальный мир, преодолел на мифическом коне Бураке все девять небес с их планетами и созвездиями и лицезрел Аллаха.

30

Ночью темной, как амбра, жемчужину неба ночного// Бык небесный похитил, изъяв из ноздри у земного. — Один из сложнейших поэтических образов Низами. Общий смысл этого бейта таков: ночью дух пророка с земли поднялся на небо. Образ построен так: жемчужина— дух, божественная суть пророка, бык небесный— созвездие Тельца. Согласно средневековому поверью, у мускусного быка в носу есть светящаяся жемчужина, при свете которой он пасется по ночам. Этот мускусный бык — земной бык— здесь символ земли. Жемчужина — божественная суть пророка — находилась «в носу мускусного быка» — на земле, потом небесный бык — созвездие Тельца — похитил ее, — божественная суть вознеслась на небо. В последующих бейтах говорится о том, как дух пророка пролетал через различные созвездия.

31

Неба Колос… —созвездие Девы, названное по-арабски «Колос».

32

…губительный вред Козерога. — В созвездии Козерога в момент вознесения пророка находилась планета Сатурн, насылающая, по астрологическим представлениям того времени, всякие беды.

33

Стал Иосифом в Кладезе, солнцу подобно, пророк,// Стал Ионою Рыб, ибо Кладезь от них недалек. — Кладезь— колодец — перевод арабского названия созвездия Водолея. Дух пророка оказался в созвездии Водолея, и Низами сравнивает это с преданием о том, как библейский Иосиф Прекрасный был брошен в колодец, затем дух пророка пролетал созвездие Рыб — и Низами снова сравнивает это с преданием о том, как библейский Иона попал во чрево кита («рыбы»).

34

Вечный «лотос предела» — сорочки пророка перед. — Лотос предела —обычный перевод арабского названия упомянутого в Коране мифического «райского древа» — «Сидрат ал-мунтаха». Это древо, по Корану, находится на краю девятого неба, перед престолом Аллаха. Коснувшись грудью «лотоса», дух пророка пролетел дальше.

35

Глаз-нарцисс лишь один насурьмлен был стихом: «Не косись!»— В Коране Аллах говорит Мухаммеду: «Не смотри по сторонам!» По мысли Низами, пророк почтительно приложил этот стих Корана к глазам — как бы «насурьмил» этим стихом глаза — и выполнил веление Аллаха, не смотрел по сторонам.

36

С рукава у небес он списал сокровенный «а-лям». — «А-лям»— криптограмма, начинающая некоторые главы Корана. Смысл ее неизвестен. Суфии придавали ей глубокое мистическое значение.

37

…лицезрение бога возможно. — Тема жарких схоластических споров эпохи Низами о том, какими глазами видел Мухаммед Аллаха во время вознесения. Низами отстаивает здесь суфийскую точку зрения, согласно которой плоть Мухаммеда претерпела такие изменения, что он видел Аллаха телесным зрением. В противоположность ортодоксальному духовенству, буквалистам, он описывает вознесение Мухаммеда не как физический полет, а как внутреннее странствие, подобное странствию Данте по кругам рая. Тело Мухаммеда физически оставалось на месте, но дух, божественная суть его, вне времени осуществила описанный Низами путь. Если принять во внимание, что, согласно суфийским астрологическим представлениям, органы человеческого тела мистически соответствуют созвездиям, входящим в двенадцать созвездий зодиака, противоречие между вознесением духа пророка на небо, участием тела пророка в этом вознесении (ср. стих: «Вместе с клеткой плотской из земной унеслась западни Птица сердца…») и физической неподвижностью тела пророка — снимается.

Восхваление первое

Он украсил все девять небес и седмицу планет, Был последним посланцем, последним пророком Ахмед. Разум — прах под ногами его, без предела и срока Мир, и тот и другой, к торокам приторочен пророка. На лужайках услад гиацинту свежей не цвести, В море тайн драгоценней жемчужины ввек не найти. Девой звездной встает гиацинт среди неба дневного, В алом яхонте солнца его изначальна основа. [38] Сахар губ не желал он в улыбке раскрыть никогда, Чтобы жемчуг его у жемчужниц не вызвал стыда. Сердца тверже, чем камень, вовек не поранил он грубо,— Как же камень пророку мог выбить жемчужину зуба? [39] Было каменным сердце у камня, безумствовал он: Был поступок его лихорадочным жаром внушен. Муфарриха вкусить разве камню нашлась бы причина. Если б жемчуга он не разбил, не растер бы рубина? Но одной из жемчужин лишил его камень врага, Отделил от него, обездолив его жемчуга. Из темницы ларца от него унеслась драгоценность,— Удивляться ль, что в камне тогда родилась драгоценность? Чем уплачивать виру? Мошна ведь у камня пуста,— Как же вздумал он прянуть и сжатые ранить уста? Пусть внесут самоцветы, из камня рожденные, плату За разбитые губы, — оплатят ли зуба утрату? Драгоценные камни, возникшие в недрах земли, За жемчужину зуба как вирою стать бы могли? Стала вирой победа, [40] в боях добыла ее сила, Добровольно победа главу пред пророком склонила. Он кровавою влагой омыл свой пораненный рот, Миру вновь показал, что своих не жалеет щедрот. Взял он выбитый зуб и врагу, без вражды и без лести, Отдал в знак благодарности и отказался от мести. От желаний былых он отрекся затем, что ни в чем Он в обоих мирах не нуждался, ни в этом, ни в том. В управлении войск, под его воевавших началом, Бранным стягом была его длань, а язык был кинжалом. Зуб кинжалом извергнут его языка, потому Что остро лезвие и зазубрины вредны ему. Но зачем же все это? — чтоб люди от терний бежали, Зная щедрость пророка, и розою дух услаждали. Для чего же колючки, коль розы обильны твои? Неужели ты четки на хвост променяешь змеи? Откажись от ворон, если раз любовался павлином, В сад иди, если раз был ты пеньем пленен соловьиным. Розой дух Низами, осененный пророком, цветет, Он над зарослью роз соловьем сладкозвучным поет.

38

Девой звездной встает гиацинт среди неба дневного,// В алом яхонте солнца его изначальна основа. — Очень сложный образ. Дева— созвездие Девы, гиацинт— черные волосы пророка («созвездие Девы» и «гиацинт» на фарси — омонимы). Сияние волос пророка породило свет солнца, подобно тому как свет солнца порождает яхонты в глуби скал (представление средневековой мусульманской минералогии).

39

Как же камень пророку мог выбить жемчужину зуба?— В жизнеописании Мухаммеда рассказано о том, что во время одного из сражений с противниками ислама воин метнул из пращи камень и выбил пророку зуб.

40

Стала вирой победа… — то есть победа пророка в этом сражении стала вирой за его выбитый зуб.

Восхваление второе

Ты, с чьей плотью пречистые души и те не сравнимы! Дух твой кликом взлелеян: «Всю жизнь за тебя отдадим мы!» Мира центр, над тобой милосердия зданье взнеслось, Ты у слова «страданье» начальную точку унес. [41] Караванам арабским звездою ярчайшею самой Ты в пустыне сияешь, ты — шах венценосцев Аджама. Им не кажешь пути, и однако же ты их ведешь. Не живешь ты в селенье, — селенья ты староста все ж. Те, кто щедры, как ты, — коль захватят на зрелище снеди, Есть не будут одни, если голодны рядом соседи. Вдоволь фиников свежих вкусил ты, — со скатерти той Ты принес ли и нам то, что гость забирает с собой? О, разверзни уста, чтобы сахар отведать могли мы, Кушать финики те, что твоею слюною живимы. О, волос твоих ночь! В ней спасения день навсегда! Запылает твой гнев, — это пламя — живая вода. Перед ликом твоим мой смущением ум озадачен, Но власы твои — цепи для тех, чей рассудок утрачен. Стал рабом небосвод, и твой пояс на вые его, Улыбается утро от солнца лица твоего. Мир тобою спасен, во грехе пребывавший от века, По твоей благодати священною сделалась Мекка. Благовонному праху последним приютом дана, Целиком благовонной арабская стала страна. Чудодейственней прах твой, чем ветер царя Соломона. Что скажу о садах? — лучше рая их злачное лоно. Кааба, тот ковер, где Аллаху вознес ты хвалы, Жаждет розовой влаги испить из твоей пиалы. В этом мире твой трон, и твоя здесь сияет корона. Небеса — твой венец, а земля — основание трона. Тени нет у тебя, ибо сам ты — величия свет, Света божьего отблеск, — иди же, препон тебе нет! На четыре основы твое оперлось мусульманство, Пять молений на дню — твоего ноубаты султанства. [42] Ты причина, что прах покрывают цветы и трава, Ты причина, что спала с очей чужестранцев плева. Не твои ли шаги, распустившею волосы ночью, По небесному своду [43] полу провлачили воочью, И в полу небосвода и злато и жемчуг текут, И рубаху небес залатал уже солнца лоскут. Ветер утренний, вея, своею рукою пречистой Растирает в жемчужнице утра состав твой душистый. И повсюду, где веет тот ветер, — смятенья полна, Амбры темная рать уж бросает свои знамена. Если запах той амбры отдашь, согласившись на мену, За два мира, то знай: ты назначил дешевую цену. Дивен «лотос предела» — и им твой престол окаймлен, А девятое небо — слуга, тебе ставящий трон. Свет предвечности первый душе твоей влился в оконце, Что девятое небо? — пылинка в сияющем солнце! Если б зеркала круг не был утром предвечным воздет, То на низменный прах не упал бы твой истинный свет. [44] Сливший в лоне два мира, лежишь ты, землею покрытый,— Ты не клад драгоценный, — зачем же таишься зарытый? И такие сокровища в низменном прахе лежат! Вот откуда обычай глубоко закапывать клад. Эта бедность — руина, где клад твоей сути таится, Тень твоя мотыльком на свечу твоей сути стремится. Цель твоя — небосвод с дуговидным изгибом его, Дужка горней бадьи — лишь веревка ведра твоего. [45] Двое — черный и белый, [46] — что вечно по кругу стремятся, Извещают тебя, что в дорогу пора подыматься. Разум ищет здоровья, и врач исцеляющий — ты. Диво, месяц пленившее, в небе блуждающий, — ты. Ночь для чающих в день обрати всемогущим веленьем, Озари Низами нескудеющим благоволеньем!

41

Ты у слова «страданье» начальную точку унес. — Если у написанного арабскими буквами слова «страданье» (захмат) снять одну диакритическую точку с первой буквы, получится «милосердие» (рахмат).

42

На четыре основы твое оперлось мусульманство,// Пять молений на дню — твоего ноубаты султанства. — Четыре основы— четыре «столпа» ислама: ежедневная пятикратная молитва, пост в месяце рамазане, налог в пользу бедных, паломничество к храму Каабы в Мекке, Пятикратную молитву Низами сравнивает с ноубат— игрой султанского оркестра перед дворцом в определенное время дня, а пророка сравнивает с султаном.

43

Не твои ли шаги… По небесному своду… — Речь идет о вознесении пророка, описанном в одной из предыдущих глав.

44

Если б зеркала круг не был утром предвечным воздет,// То на низменный прах не упал бы твой истинный свет. — Смысл бейта таков: если бы начало творения не отбросило божественный свет, подобно тому как зеркало отбрасывает отблеск, свет пророчества не пришел бы на землю. Ср. выше, ссылка 8 — о параллельности творения и божественного откровения.

45

Дужка горней бадьи — лишь веревка ведра твоего. — Бадья— переносное обозначение созвездия Водолея. Смысл бейта: самый верх созвездия Водолея все же ниже того места на небе, где восседает пророк.

46

Двое — черный и белый… — то есть ночь и день.

Двое — черный и белый!.. — Обращение к Мухаммеду, который родился, жил и начал проповедь новой религии — ислама в Мекке, подвергся там преследованиям и был вынужден переехать со своими сторонниками в Медину.

Восхваление третье

Ты, с мединским плащом и мекканской вуалью! [47] Доколе Солнцу сути твоей укрываться во тьме и неволе? Если месяц ты, дай нам хоть тоненький лучик любви! Если розой расцвел, нас в божественный сад позови! У заждавшихся срока уж губ достигает дыханье, Мы взываем к тому, кто взывающих слышит воззванье. Правь к Аджаму коня, расставайся с арабской страной,— Ждет буланый дневной, наготове ночной вороной. Этот мир обнови, о, устрой благомудро державу, По обоим мирам ты разлей свою добрую славу. Сам монеты чекань, чтоб эмир их чеканить не стал, Сам молитвы читай, чтоб хатиб их читать перестал. Прах твой лоно земли благовонием розы овеял,— Только ветр лицемерья сегодня тот запах рассеял. Отними ты подушку у тех, кому сладок покой, Ты мимбар от нечистых священным обмывом омой. Дэвы в дом забрались, [48] — прогони же ты их, прогони же! В закром небытия ниспровергни ты сонм их бесстыжий! Им убавь содержанье, — и так набивают живот! Отними их наделы — довольно им грабить народ! Все мы — тело. О, будь нам душою, и станет светло нам. Если мы муравьи, ты для нас окажись Соломоном. [49] Таковы их повадки: и делают в вере пролом, И они же потайно в засаде сидят за углом. Ты над стражею главный — а где каравану защита? Ты начальствуешь центром — и знамя лишь в центре развито? Кликни праведным воинам клич боевой: «О Али!», Возгласи: «О Омар!», чтоб стопы Сатаны не прошли. Ночь волос распусти вкруг сиянья луны, о владыка, Из потемок плаща подыми ты сияние лика. Препоясайся в бой, — малочисленны эти ханжи. Вредоносной исламу, их клике конец положи! Дней пятьсот пятьдесят мы проспали, [50] проснуться нам впору, Близок мира конец, поспешай ко всеобщему сбору. Из могилы восстань, прикажи Исрафилу задуть Тех светильников пламя, [51] что в небе свершают свой путь. За завесою тайн в одиноком пребудь отрешенье. Мы заснули давно — час настал твоего пробужденья. Этот дом погибает, махни же рукой, отойди От погибели дома, — но за руку нас поведи. Все, что ты одобряешь, достойно всегда оправданья, И никто на тебя наложить не намерен взысканья. Если взором ты будешь глядеть благосклонным на нас, Все, что нам на потребу, доставить ты сможешь тотчас. Круг перстом обведи, указуя предел расстояньям, Чтобы сущее все оказалось твоим достояньем. Кто участвовать мог бы в вершимых тобою делах, Чтоб помилован был уместившийся в горсточке прах? Только занавес тайны рукой твоей будет откинут, Власяницы свои оба мира совлечь не преминут. [52] Прежде мозг Низами о тебе был тоскою томим,— Ныне вновь оживлен благовонным дыханьем твоим. Верность в душу поэта вдохни в этом мире коварства И его нищете подари Фаридуново царство.

47

Ты, с мединским плащом и мекканской вуалью!.. — Обращение к Мухаммеду, который родился, жил и начал проповедь новой религии — ислама в Мекке, подвергся там преследованиям и был вынужден переехать со своими сторонниками в Медину.

48

Дэвы в дом забрались… — Здесь и далее Низами резко осуждает лицемерное, жадное, лживое ортодоксальное духовенство, давно отступившее, по его мнению, от истинных заветов Мухаммеда и вместо духовной религии предавшееся схоластике и приобретению мирских благ.

49

Если мы муравьи, ты для нас окажись Соломоном. — Согласно легенде, муравей принес царю Соломону «посильную лепту» — высохшую лапку саранчи, но был благосклонно принят царем как потрудившийся в меру своих сил.

50

Дней пятьсот пятьдесят мы проспали… — то есть со дня смерти пророка прошло пятьсот пятьдесят лет.

51

…прикажи Исрафилу задуть// Тех светильников пламя… — По Корану, в день Страшного суда архангел Исрафил вострубит в трубу и Солнце и Луна погаснут.

52

Власяницы свои оба мира совлечь не преминут— то есть оба мира, земной и духовный, будут вне себя от радости. Суфии в момент экстаза сбрасывали с себя власяницы, которые они обычно носили.