Пятая печать
Шрифт:
Глаза его пылали огнем. Он глубоко вздохнул и вытянул ногу. Отнял от груди руки и медленно, ровно выпустил из легких воздух.
— Уф, ну и заврался же я, — сказал он.
Выпустив дым, снова улегся на подушку:
— Конечно… если бы кто увидел меня в такой момент, он решил бы, что я полоумный…
Перевернулся на живот. Лицо его страшно побледнело, под глазами еще резче обозначились круги.
— Душа никогда не лжет! Разве те, в кабаке, знают, кого они топтали? Они топчут все, что свято, и когда встречают кого-либо, кто за них остается человеком, смеются ему в глаза… Да знают ли они, что пинали ногами?
Он замолчал и продолжал лежать с открытыми глазами. Ему представился часовщик, трактирщик. Вот один из них стоит перед ним и кричит: вы врете! Другой, склонив голову набок, строго говорит: вы слишком раздражительны, чтоб я поверил вашим словам! Жалкие людишки! Он лежал на постели, и до самого рассвета в его голове зрела мысль о том, что за оскорбление, нанесенное ему и тем самым, разумеется, человечеству, следует отомстить. Правильнее было бы назвать это не мщением, а карой. Мстить можно и из низких побуждений. А человечество и добро — карают.
Самым целесообразным он счел отправиться утром в окружной комитет нилашистской партии и донести, что эти люди в его присутствии позволили себе кое-какие высказывания насчет двух членов нилашистской партии, зашедших выпить по стопке палинки.
9
Мебели в комнате было немного: залитый чернилами письменный стол, перед ним стул, у окон курительный столик с креслом.
Когда человек в штатской одежде вошел в комнату, высокий белокурый нилашист, тот самый, что в свое время первым зашел в кабачок, вскочил и вскинул вверх руку. Двое других — тот, что был в кителе с засученными рукавами, и один из его спутников, вооруженный револьвером, — стояли, прислонившись к окну. Они тоже вытянулись по стойке «смирно» и вскинули руки.
Вошедший был несколько выше среднего роста, с обаятельным лицом, каштановыми волосами и карими глазами. Судя по одежде и по манере держаться, его можно было принять за учителя или служащего. Костюм подчеркнуто прост, хорошего покроя. На пальце обручальное кольцо.
Кивнул головой.
— Все в порядке?
— Так точно, — ответил высокий белокурый нилашист. — Как я уже докладывал: пустячная история, мелюзга…
— Где они?
— Здесь, в соседней комнате…
— Трактирщик, часовщик… и кто еще?
— Трактирщик, часовщик, столяр, коммерсант…
— Что за коммерсант?
— Книготорговец.
— О!..
Он взглянул на двоих с револьверами, стоявших у окна:
— Вы уже приступили?
— Как раз собирались…
— Приступайте… — взглядом указал он на дверь.
Пройдя к курительному столику, штатский сел в кресло. Закинул ногу на ногу, пригладил волосы, затем сложил руки на колене.
Один из нилашистов отошел от окна, взял с письменного стола пепельницу и понес к маленькому столику. Щелкнул каблуками и, держась на почтительном расстоянии от столика, поставил пепельницу на маленькую салфетку.
— Благодарю! — кивнул человек в штатском. Нилашист снова отошел к окну.
— Мацак! — позвал блондин, кивком головы указывая на дверь.
Тот, что был с засученными рукавами, отстегнул ремень и направился к двери, которая вела в соседнюю комнату. Приоткрыв ее, тихо приказал:
— Живо одного!..
Еще один нилашист, в рубахе без кителя, ввел Ковача, держа его за плечо. Увидев человека в штатском, отпустил Ковача, щелкнул каблуками и вскинул руку. Повернувшись, бесшумно притворил за собой дверь.
Ковач растерянно обвел глазами освещенную электрическим светом комнату. Поднес руки к груди, сцепил пальцы, но тут же разняв, опустил руки.
— Не научился здороваться, детка? — спросил Мацак.
Ковач взглянул на штатского, затем на блондина за письменным столом.
— Добрый вечер… — произнес он, неловко поклонившись.
— Подойди ближе! — сказал высокий блондин.
Ковач снова взглянул на человека в штатском, потом на Мацака и направился к письменному столу. Блондин неподвижно смотрел на него. Перед столом Ковач остановился и снова неуклюже, на свой манер, поклонился. Нилашист, стоявший у окна, закурил и прислонился к подоконнику. Выпустил дым в потолок.
— Разговаривать разучился, детка? — спросил Мацак и, подойдя, остановился у Ковача за спиной. Он стоял совсем близко — столяр даже чувствовал на своем затылке его дыхание. Услышав за спиной сопенье нилашиста, Ковач облизнул пересохшие губы, нёбо тоже стало совершенно сухим.
— Простите… — обратился он к блондину.
— В чем дело? — спросил тот.
— Простите… — снова начал Ковач, сделал шаг вперед и снова, как только что, приложил руку к груди. — Я… Янош Ковач… столяр…
— В самом деле? — спросил нилашист.
— Да… — ответил Ковач, пытаясь сглотнуть комок, застрявший в пересохшем горле.
— Я по профессии столяр, у меня и патент есть. Я человек семейный. Я совершенно уверен, тут какое-то недоразумение! Совершенно уверен, меня с кем-то спутали… и не только меня, но я… всех, кого вам угодно было сюда привезти… Ничего другого и быть не могло… Может, вы проверите, кого… нужно было привезти сюда вместо нас…
— Куда привезти? — спросил блондин. Он не сводил с лица. Ковача взгляда, спокойного и пристального.
— Сюда… простите…
— Куда?
Ковач, часто мигая, посмотрел вокруг и сделал неопределенное движение рукой:
— Сюда… извините…
— Я спрашиваю — куда «сюда»?
Ковач поднял было руку и снова опустил. Попытался еще раз сглотнуть, потом, поднеся руку к губам, прокашлялся.
И замолчал.
— Ну, вот видишь! Разве можно быть таким невежей? — спросил нилашист. — Невежество — коварная болезнь! Сейчас мы попытаемся тебе помочь, идет?
— Позвольте, — заговорил Ковач, — не знаю, почему вам было угодно… привезти меня… сюда! Лучше спросите, сделал ли я что-нибудь такое… за что меня полагалось сюда привезти? Я… честный столяр…