Пятеро в одной корзине
Шрифт:
Из всех рекордов, каких достиг за свою долгую жизнь Владимир Константинович Коккинаки, самым трудным он считал полет в стратосферу 21 ноября 1935 года. Более двух лет бесстрашный испытатель готовился к нему, приучал свой могучий организм к разреженному воздуху. Одноместный истребитель он "раздел" как только мог: отрезал половину топливного бака, снял некоторые приборы, отпилил половину ручки управления, вместо кресла подвесил ремешки...
С земли видели, как его самолетик стал круто забирать вверх. Мотор работал на полную мощность. Скоро истребитель превратился в черную точку, а потом и совсем исчез. Лишь тонкая серебристая ниточка, стелющаяся за самолетом, виднелась
У Коккинаки скафандра не было. Закутан он был в меховую одежду, но все равно страшно мерз. Температура упала до минус шестидесяти. Одеревенела правая рука, держащая ручку управления. Мотор задыхался от напряжения. Самолет летел тише и тише, медленно добирая последние сотни метров высоты. А внизу расстилалась Москва, покрытая дымкой, угадывались петли Москвы-реки, Кремль, железные дороги, заводы, дачные поселки...
Вдруг гул смолк. Пропал в небе и белый след. Лишь директор завода и конструктор истребителя знали: Коккинаки собирался подниматься, пока хватит бензина, а потом станет планировать с выключенным мотором. Так и случилось. Скоро показался самолетик, спускавшийся по спирали. Через несколько минут он пронесся над аэродромом и приземлился. Из открытой кабины вылез закутанный в меха летчик, выпрямился, расправил богатырские плечи и с наслаждением вдохнул земной воздух полной грудью... На ленте барографа прочитали достигнутую высоту - 14 750 метров. Это было даже больше предела для незащищенного живого организма. Выше без специального костюма уже никто не поднимался.
Штурмуя высоты, летчики знали, что их ждет в стратосфере, так как до них там побывали аэронавты. Они им проложили дорогу. Значит, и в этой победе была несомненная заслуга воздухоплавания.
...Наш аэростат поднимался все выше и выше.
Над собой мы видели серебристую сферу оболочки с черным зевом аппендикса. От нее к подвесному кольцу опускались стропы. У обруча в разных концах висели два мешочка. В белом лежал конец от клапанной вожжи, в красном - от разрывной тесьмы, которая пригодится только при посадке. Внизу растекалось белое море облаков. "Им в грядущем нет желанья, им прошедшего не жаль..."
А вокруг было небо - такого красивого неба мы никогда не видели. Оно казалось слоистым, точно прозрачное желе. Светлое, как туман, у горизонта, а выше размытая голубизна постепенно переходила в синеву. Там белел овал молодой луны, такой же яркий, каким мы видим его ночью. А еще выше, к зениту, нависала шапка фиолетовой полусферы. Однако все краски перекрывало жарко пылавшее солнце. Сетка, снасти, корзина, приборы - все было в сверкающем инее, точно деревья в морозный ясный день.
– Смотрите!
– крикнул Сенечка.
Мы оглянулись и уставились на него. У Сенечки уже отросла щетина. В тени на ней висели сосульки, но когда он поворачивался лицом к солнцу, наледь мгновенно таяла, превращаясь в капельки влаги.
– Да вы не на меня! Кругом поглядите!
– обвел
Вокруг корзины кружило, искрясь, белое облако. Оно состояло из крошечных невесомых игл, образовавшихся от нашего дыхания. Артур вытащил черный фанерный лист, выставил плашмя на теневую сторону. Шурша и позванивая, иголки стали ложиться на него. Когда Артур повернул фанеру к солнцу, иглы растаяли, остались капельки.
– Ну конечно же, это конденсирующиеся пары!
– воскликнул командир.
– Но почему облако такое большое?
– Возможно, этот иней не только от нашего дыхания, но и от конденсации паров внутри аэростата. А может быть, наш сильно нагретый шар вызвал поток восходящего воздуха и при охлаждении влага превратилась в иглы...
– Артур достал бортовой журнал, поглядел на приборы и стал записывать их показания. Потом он снова поймал иглы на фанеру и сфотографировал "явление" крупным планом.
Почувствовав, что замерзает, нервно замяукал Прошка. Теперь он сам просился под куртку, где ему было тепло и спокойно. Митька в своей длиннополой одежке, как в рясе, пока крепился, хотя дышал тяжело.
– Надо приучить его к маске, - озаботился Сенечка.
Словно кляпом, он заткнул собаке пасть резиновой маской, хотел прижать ремешками намордника, но пес подумал, что его собрались душить, и, конечно, стал сопротивляться. Он сначала подобру-поздорову хотел спрятаться в ворохе имущества, но Сенечка проявил настойчивость. Тогда Митька, как на борцовском ковре, рывком свалил Сенечку и прижал к полу.
– У-у, образина... Еще рычит, - обидчиво произнес Сенечка, признав поражение.
– Ему надо показать пример, - посоветовал Артур.
Мы надели кислородные маски. Собака озадаченно глядела то на одного, то на другого, узнавая и не узнавая нас. Потом нерешительно вильнула хвостом, подставила морду Артуру. Тот без труда надел маску и повернул вентиль баллона. Митька задышал, шумно втягивая воздух.
Сенечка, чувствовавший аэростат как ногу в сапоге, опять насторожился. Поглядел на оболочку, взглянул на приборы - ничего подозрительного не заметил. Свесил голову вниз - и окаменел. Мы проследили за его взглядом. На ослепительно клубящемся фоне облаков отражалась в непривычном ракурсе тень аэростата, а вокруг переливались, сияли радужные кольца. Их блистающая пляска не походила ни на привычную радугу, ни на полярное сияние. Это было явление другого порядка - таинственное, диковинное, бесовское.
Дрожащими от волнения пальцами я раскрыл футляр фотоаппарата, заряженного цветной пленкой, заменил "полтинник" "телевиком", стал снимать кадр за кадром.
Видимо, такое же наблюдал в 1872 году и Гастон Тиссандье. Это оптическое явление он назвал "ореолом аэронавтов".
В зоне равновесия радуга растворилась. Сенечка взглянул на Артура: не раздумал ли командир лететь выше?
– Давай, давай, - Артур похлопал рукой по мешочкам балласта.
– В случае чего, есть чем задержать падение.
Вздохнув, Сенечка продел палец в петлю, дернул завязку, высыпал из мешка песок. Шар поднялся метров на триста и снова завис.
– Мандражишь?
– спросил Артур ехидно.
– Боюсь за оболочку...
– Бояться волков - быть без грибов.
– Пусть Маркони запросит, где мы?
– Еще не время.
– На всякий опасный...
Отважный Сенечка, оказывается, опасался аварии всерьез. Оболочка была сильно нагрета. От напряженного внутреннего давления шар гудел, точно барабан. Лететь выше - означало терять балласт и газ. Не выдержит шов оболочки, тогда шар лопнет как мыльный пузырь - и ныряй с парашютом неизвестно куда.