Пятнадцать тысяч монет
Шрифт:
Ван Ань-ши прочитал эти стихи и пришел в ярость. Он позвал смотрителя станции.
— Какой сумасшедший посмел здесь так опорочить действия императорского двора? — спросил он.
— Такие стихи вы найдете не только на этой станции, — ответил старый смотритель. — Они есть повсюду.
— Но почему они здесь появились?
— Ван Ань-ши учредил новые законы и тем самым причинил много вреда простому народу, — стал объяснять смотритель. — Поэтому народ в глубине души ненавидит его. Недавно до нас дошли слухи, что Ван Ань-ши лишили прежней должности и он должен теперь жить в Цзяннине. Туда ему не проехать иначе, как по этой дороге. Сотни крестьян из соседних деревень поджидают его день и ночь.
— Они ждут, когда он проедет, чтобы приветствовать его? — спросил Ван Ань-ши.
— Народ
Ван Ань-ши был так встревожен, что не стал дожидаться, пока будет готова еда, а тотчас же вышел и сел в паланкин. Цзян Цзюй позвал слуг, и они тронулись в путь. Они закусили на ходу всухомятку, чтобы хоть как-то утолить голод. Ван Ань-ши больше не выходил из паланкина. Он велел носильщикам и провожатым поторапливаться и двигаться как можно быстрее, направляясь прямо в Цзиньлин, — он хотел скорее встретиться с госпожой У Го. Входить в Цзяннин ему было стыдно, и потому они выбрали место для стоянки на полпути от горы Чжуншань.{144}
Дома Ван Ань-ши только и делал, что читал сутры и усердно молился, надеясь искупить этим свои прегрешения. Он был человеком весьма одаренным, и все, что он когда-либо читал, запечатлевалось в его памяти, словно заученное наизусть. Все стихи, которые ему довелось увидеть по дороге, он запомнил до последнего слова и сам записал их по памяти, чтобы потом показать госпоже У Го. Только тут он осознал, что жестокое наказание, ниспосланное его покойному сыну Ван Пану, было не случайным, и горевал целыми днями. Его болезнь снова обострилась: ему было трудно дышать, он не пил и не ел. Такое состояние длилось более года — он еле дышал и ждал смерти. От него остались лишь кожа да кости, и он мог сидеть только на подушках.
Однажды госпожа У Го подошла к нему вся в слезах и спросила:
— Что бы вы хотели мне завещать?
— Чувства мужа и жены недолговечны, — сказал Ван Ань-ши. — Поэтому после смерти не стоит вспоминать обо мне. Я хотел бы лишь одного — чтобы все мое богатство употребили на добрые дела.
Он не кончил еще говорить, как вдруг доложили, что Е Тао, старый друг Ван Ань-ши, пришел справиться о его здоровье. Госпожа удалилась, чтобы не мешать встрече. Ван Ань-ши попросил Е Тао подойти к изголовью постели и, взяв его руку в свою, сказал ему нечто вроде напутствия:
— Вы, превосходящий умом прочих людей, должны бы были больше читать буддийские книги. Не теряйте времени на ненужные писания, которые требуют много труда, но не принесут вам никакой пользы. Я всю жизнь тратил попусту силы, стремясь выделиться среди других своим сочинительством. А теперь, когда пришла пора умирать, жалеть уже поздно.
— Зачем вы так говорите! Вам еще далеко до завершения вашего счастливого долголетия, — стал утешать его Е Тао.
— Ни жизнь, ни смерть не имеют определенного срока, — сказал Ван Ань-ши, тяжко вздохнув. — Боюсь только, как бы в свой смертный час я не потерял дара речи, — вот почему я завел с вами сегодня разговор об этом.
Е Тао распрощался и ушел, а Ван Ань-ши вдруг пришли на память стихи, которые он видел в хижине у старухи:
Хотя не нашел он слова Хорошего для У Го, Зато для Е Тао недоброе слово Легко нашлось у него.Сегодня это предсказание сбылось.
— Все заранее предопределено. Это не может быть простой случайностью, — произнес Ван Ань-ши и тяжко вздохнул. — Тот, кто оставил эти стихи, был если не демон, то, наверное, дух. Иначе откуда бы ему заранее знать, что со мной случится в грядущем? Могу ли я надеяться долго прожить в мире людей, если даже духи порицают меня!
Через несколько дней его состояние резко ухудшилось. Он начал бредить и все время бил себя по щекам и ругал.
— И императора я обидел, и народ я обидел, и так нагрешил, что казнить меня мало, — бормотал он. — С каким лицом предстану я на том свете перед Тан Цзы-фаном и другими вельможами?
Так он бранил себя
Тан Цзы-фан, которого вспоминал Ван Ань-ши и настоящее имя которого было Тан Цзе, в свое время решительно противился принятию новых законов. Этот честный сановник считал их вредоносными, но Ван Ань-ши не желал его слушать. Как и Ван Ань-ши, Тан Цзы-фан скончался от горлового кровотечения. Оба они умерли одинаковой смертью, но Тан Цзы-фан, не в пример Ван Ань-ши, сохранил доброе имя. Ведь до сих пор немало людей на свете называют свинью «упрямым министром», а когда потомки заводят беседу о временах Сун, все сходятся на том, что несчастья, постигшие страну в год цзинкан,{145} были следствием новых законов Синин,{146} введенных Ван Ань-ши.
Стихи подтверждают это:
Подавали записки просили не раз Отказаться от новых законов, Но упрямец ко всем нашим просьбам был глух И законы Синин вводил снова. Если б мы не истратили в этой борьбе Силы, данные нам от природы, Чужеземцев войска{147} не смогли б перейти Хуанхэ беспокойные воды.И еще есть стихи, проникнутые сожалением о загубленных талантах Ван Ань-ши:
Был, как никто, Цзе-фу{148} Талантлив и умен, Легко обязанности нес, А было их немало. Но кажется, что важный пост Ему напрасно был вручен — Среди мужей ученых жить Ему бы надлежало.ФЭН ЮЙ-МЭЙ ВОЗВРАЩАЕТСЯ К МУЖУ
Последняя строчка этого стихотворения целиком взята из известной песни времен династии Сун, в которой поется:
О, не грусти! Луна повсюду светит — И тут и там. В одних домах нет счета звонким песням. В других — слезам. В одних домах под пологом кисейным Супруги спят, В других — сердца, изранены разлукой, Кровоточат!Эта песня возникла в годы Цзяньянь,{149} и говорится в ней о страданиях людей, потерявших родной дом в пору смуты. Случилось так, что власть ушла из рук императора, правившего под девизом Сюаньхэ,{150} и ее захватили лжецы и льстецы.