Пятнадцать тысяч монет
Шрифт:
В изумлении все стояли с раскрытыми ртами.
Лицо Ван Ань-ши покрылось мертвенной бледностью, но он ничего не сказал и вышел во двор. Там он обратился к Цзян Цзюю:
— Ночь лунная, светло как днем, и нам следует торопиться.
Цзян Цзюй сразу же понял. Он расплатился со стариком за угощение и велел слугам собираться в дорогу. Когда Ван Ань-ши стал прощаться с хозяином, тот, улыбаясь, сказал:
— Я, глупый, ругал кровопийцу Ван Ань-ши, но какое это имеет отношение к вам, господин? Почему вы обиделись и уезжаете? Может быть, господин, этот Ван Ань-ши вам родственник или друг?
— Нет, нет! — не раздумывая ответил Ван Ань-ши.
Он поспешно сел в паланкин и велел быстрее трогаться в путь. Они продвигались вперед, и луна освещала им дорогу.
Пройдя с десяток ли, они
— Вот уединенное и спокойное место, — сказал Ван Ань-ши. — Здесь мы найдем покой.
Цзян Цзюю было приказано постучаться. Дверь открыла старая женщина. Цзян Цзюй сказал ей, как говорил везде, что они путешественники и очень любят странствовать по дорогам, но на сей раз не нашли постоялого двора и просят пустить их переночевать, а завтра утром они с ней расплатятся.
— У меня свободно, — сказала старуха, приглашая их в комнату. — Если вам нужно только переночевать, то пожалуйста. Но хозяйство мое маленькое, и ни для паланкина, ни для животных места нет.
— Ничего, — сказал Цзян Цзюй. — Я уже придумал, как быть.
Ван Ань-ши вышел из паланкина и прошел в комнату. Цзян Цзюй распорядился, чтобы паланкин поставили у стены под скатом крыши, а мула и осла пустили в рощу. Тем временем Ван Ань-ши рассматривал старуху хозяйку — вместо платья на ней были лохмотья, и волосы были растрепаны. Но жилище, хотя и бедное, с глинобитными стенами, отличалось чистотой. При свете лампы хозяйка приготовила гостю постель и отправилась спать. Тут Ван Ань-ши заметил на окне иероглифы. Он поднес лампу поближе и посмотрел — это опять оказались стихи:
Он золотом, ложью и властью При жизни купил себе славу; Оставит он после смерти Губительную отраву. Хотя не нашел он слова Хорошего для У Го, Зато для Е Тао недоброе слово Легко нашлось у него. В ужасе люди бежали, Покинув свои жилища — Законы цинмяо{139} на многие годы Будут для гнева пищей… Когда наконец он очнется И с глаз упадет пелена, Тоска ему станет подругой И тронет виски седина.Ван Ань-ши прочитал, и ему стало не по себе — словно тысячи стрел вонзились ему в самое сердце. «На всем пути, — подумал он, — от чайной и монастыря до бедных деревенских домов — всюду стихи, в которых меня осуждают. Эта старая женщина живет одна, но даже тут кто-то написал стихи. Видно, недовольство распространилось в народе повсюду. В этом стихотворении говорится о моей жене У Го и моем друге Е Тао, но смысл сказанного мне непонятен».
Он хотел было позвать хозяйку и расспросить ее, но из-за стенки до него донесся только храп — Цзян Цзюй и остальные слуги настолько измучились, что все уже спали. Ван Ань-ши ворочался с боку на бок и размышлял. Он хватался рукою за сердце, негодовал и бесконечно сожалел: «Я слишком верил словам фуцзяньца. Он утверждал, будто новые законы хороши для простых людей, и поэтому я наперекор всем проводил их с таким рвением. Мог ли я думать, что недовольство и злоба в Поднебесной достигли таких размеров? Это фуцзянец навлек на меня такую беду!»
Фуцзяньцем Ван Ань-ши называл своего прежнего советчика Люй Хуэй-цина, выходца из Фуцзяни.
Всю ночь Ван Ань-ши пролежал одетый, не переставая вздыхал и ни на минуту не сомкнул глаз. Он плакал, сжав зубы, и оба рукава насквозь промокли.
Наутро хозяйка, неодетая и непричесанная, вышла во двор и вместе с босоногой служанкой выгнала двух свиней. Служанка принесла отруби. Наливая в них воду и перемешивая деревянной лопаткой в корыте, старуха звала:
— Хрюшки, хрюшки! Упрямые министры! Идите сюда!
Свиньи, услыхав этот зов, подошли
— Цып-цып-цып! Ван Ань-ши! Идите сюда!
Куры мигом сбежались.
Ван Ань-ши и все остальные, наблюдавшие это, были поражены. Отставному министру было неприятно, и он спросил у хозяйки:
— Почему вы так странно кличете кур и свиней?
— Разве вы, господин, не знаете, что Ван Ань-ши — наш министр? — ответила старуха. — А «упрямый министр» — его прозвище. С тех пор как Ван Ань-ши стал министром и ввел свои новые законы, чтобы мучить народ, — а тому уже двадцать лет, — я лишилась семьи. У меня нет теперь ни сыновей, ни невесток. Живем мы вдвоем со служанкой, а с нас еще требуют деньги за освобождение от трудовых повинностей и за многое другое. Но ведь раз они тянут с нас деньги, то это все равно, что прежние повинности. У меня были тутовые деревья, но шелковичные черви еще не успевали свить кокон, как с меня уже брали вперед налоги с шелка. Я сеяла коноплю, но еще за ткацкий станок не садилась, как с меня уже требовали налог с ткани. Ни с тутовыми деревьями, ни с коноплей дело не вышло, так что нам оставалось одно — разводить кур и свиней. И когда чиновник или деревенский старшина приходит ко мне брать налоги, я, кроме денег, даю ему еще и мясо или угощаю его. А самой давно уже не приходилось брать в рот ни кусочка мяса. Вот почему в сердцах простых людей злоба и ненависть к новым законам, и все, кто разводят свиней, или кур, зовут их «упрямыми министрами» или «Ван Ань-ши», чтобы показать, за кого они считают этого самого министра. Если в этой жизни мы не в силах ничего с ним поделать, то в будущем перерождении, когда он нашими проклятиями превратится в скотину, мы зарежем его, изжарим и съедим. Только это и сможет утолить ненависть, которая бушует у нас в груди!
Ван Ань-ши не мог сдержать слез, но ничего не сказал. Окружающие были потрясены переменой, которая произошла с ним. Взглянув в зеркало, Ван Ань-ши и сам вдруг увидел, что он за ночь совсем поседел, а глаза у него опухли. Он чувствовал себя скверно, его одолевала тоска. «Вот и сбылось пророчество стихотворения о том, что за ночь я совсем поседею», — подумал он. Приказав Цзян Цзюю расплатиться с хозяйкой, Ван Ань-ши стал собираться в дорогу. Перед выездом Цзян Цзюй подошел к паланкину и сказал:
— Господин министр, вы прекрасно правили Поднебесной, но невежественный люд не понимает вас и способен только роптать. Нам больше не следует останавливаться на ночлег в деревенских домах. Сегодня нам лучше переночевать на казенной почтовой станции, там меньше будут раздражать вас пустяками.
Ван Ань-ши ничего не ответил, только кивнул головой в знак согласия.
Ехали они долго и наконец добрались до станции. Цзян Цзюй слез с осла и помог Ван Ань-ши выйти из паланкина. Ван Ань-ши вошел в комнату для проезжих. Ему должны были подать закусить. В ожидании еды он вдруг увидел, что и здесь на стене написаны два четверостишия В одном из них говорилось:
Мало таких, как Фу, Хань и Сыма,{140} Преданных, честных людей Но, к сожаленью, их мудрые речи Не коснулись его ушей. Верил он одному Хуэй-цину,{141} И вовсе не думал о том, Что стрелок И убит был Фэн Мэном,{142} Его собственным учеником.А в другом вот что было написано:
Рассуждал он о дао и дэ,{143} За законом закон менял. Много этих законов было!.. Он и сам им счет потерял. А когда потерпел пораженье — И совсем уже одряхлел — Его дух был призван к ответу, Но никто о нем не жалел.