Пятница, когда раввин заспался
Шрифт:
Элспет скорее почувствовала, чем увидела, как его рука тянется к ней. Вот она коснулась горла. Элспет уже собралась было повернуться и улыбнуться ему, но тут его пальцы ухватили серебряную цепочку. Элспет хотела пожаловаться, сказать, что ей больно, но он внезапно резко вывернул руку, и толстая цепь… В общем, жаловаться и кричать было поздно. Крик застрял у неё в горле, голову окутал красный туман, который вскоре сменился кромешной чернотой…
Он продолжал сидеть, вытянув руку и сжимая цепь, словно старался удержать злую собаку. Потом расслабился и, когда Элспет начала клониться вперед, схватил её за плечо и снова усадил на место. Подождал немного, опасливо открыл дверцу и выглянул из машины. Убедившись, что
Не глядя на девушку, он бедром захлопнул дверцу машины и понес Элспет к тому месту, где стена была не выше трех футов. Перегнувшись через стену, попробовал мягко усадить девушку на траву по другую сторону, но тяжелое тело выскользнуло из рук. Слепо шаря впотьмах, он попытался прикрыть ей веки, чтобы дождь не заливал глаза, но нащупал только волосы. А переворачивать тело не имело смысла.
8
Будильник на ночном столике раввина Смолла был поставлен на без четверти семь. Раввин вполне успевал принять душ, побриться и одеться к утренней службе, которая начиналась в половине восьмого.
Дэвид протянул руку, оборвал звон, но вместо того, чтобы встать, издал какой-то довольный звук, присущий животному миру, и перевернулся на другой бок. Жена потрясла его за плечо.
— Не проспи службу, Дэвид.
— Я сегодня не пойду.
Мириам показалось, что она правильно поняла мужа. Во всяком случае, настаивать она не стала. Кроме того, накануне Дэвид вернулся домой очень поздно, когда она уже давно спала.
Наконец раввин поднялся, удалился в кабинет и принялся читать утреннюю молитву, а Мириам тем временем собирала ему завтрак. Услышав его восторженный голос, вещавший: "Услышь, Израиль, господь есть Бог наш, Он един", она поставила на огонь кастрюльку с водой. Когда донесся стрекот Амиды, Мириам положила в кипяток яйца и варила до тех пор, пока не услышала певучее "Алину!"
Спустя несколько минут раввин вышел из кабинета, расправляя и застегивая левый рукав сорочки, и, как обычно, в смятении уставился на накрытый для него стол.
— Так много?
— Ты должен хорошо питаться, дорогой. Все говорят, что завтрак главная трапеза дня.
Свекровь не уставала подчеркивать это самым настоятельным образом. "Пожалуйста, следите, чтобы он ел побольше, Мириам. Не спрашивайте, чего ему хочется. Когда перед ним книга, а в голове — идея, он может поглодать корочку и удовольствоваться этим. Смотрите, чтобы он питался по часам и разнообразно, да витаминов давайте побольше".
Мириам уже позавтракала ломтиком поджаренного хлеба, чашкой кофе и сигаретой, но продолжала стоять над душой у Дэвида, пока он не съел грейпфрут, после чего поставила перед мужем миску каши. Облик Мириам не оставлял сомнений в том, что она намерена впихнуть в Дэвида все до последней ложки. Когда с кашей было покончено, она подала на стол яйца и ломтик поджаренного хлеба с маслом. Вся хитрость заключалась в том, чтобы не давать мужу передышки, во время которой его может посетить какая-нибудь мысль, и он утратит интерес к пище. Лишь когда он принялся за яйца и бутерброд, Мириам налила себе вторую чашку кофе и уселась напротив раввина.
— Мистер Вассерман ещё долго сидел после моего ухода? — спросил он.
— Около получаса. Кажется, он считает, что я должна лучше ухаживать за тобой, следить, чтобы твой костюм всегда был отутюжен, а волосы причесаны.
— Да, мне не мешало бы выглядеть поопрятнее. Как сейчас? Ничего? Галстук желтком не залит?
— У тебя превосходный вид, Дэвид, но это ненадолго, — Мириам взыскательно оглядела мужа. — Может быть, стоит купить заколку для воротничка, тогда галстук не будет сбиваться набок.
— Для этой заколки нужен особый
— А не мог бы ты пользоваться помадой для волос, чтобы прическа держалась?
— Хочешь, чтобы женщины начали гоняться за мной?
— Только не говори, что тебе все равно, нравишься ли ты женщинам.
— Думаешь, этого будет достаточно? — с наигранной серьезностью спросил раввин. — Сорочки с заколкой в воротнике и капельки бриолина на волосах?
— Нет, кроме шуток, Дэвид. Это немаловажно. Мистер Вассерман ясно дал понять. Как ты думаешь, они провалят твой контракт?
Раввин кивнул.
— Вполне вероятно. Едва ли он пришел бы к нам вчера, если бы думал иначе.
— Что будем делать?
Он передернул плечами.
— Сообщим в семинарию, что я свободен, и попросим подыскать мне другой приход.
— А если эта история повторится?
— Снова сообщим и снова попросим, — раввин рассмеялся. — Помнишь Мэнни Каца, раввина, у которого жена похожа на сорванца? Он потерял три места, и все из-за нее. Летом она расхаживала по дому в шортах, на пляже щеголяла в бикини, как и все прихожанки её возраста. Но простой молодой женщине это позволительно, а супруге раввина — нет. Между тем, Мэнни ни разу не призвал свою жену сменить облик. В конце концов он получил место во Флориде, где, похоже, все одеваются, как его супруга. Он и поныне там.
— Повезло, — сказала Мириам. — Ты надеешься найти конгрегацию, рассеянные старейшины которой ходят в мятых костюмах и забывают о назначенных встречах?
— Вероятно, это не получится. Но, когда мы устанем от скитаний, я найду себе преподавательскую работу. Кого волнует, как одет учитель?
— Почему бы не сделать этого уже сейчас? Зачем дожидаться, пока нас выкинут из полудюжины приходов? Я бы не отказалась быть женой учителя. Ты можешь получить место в колледже, где преподают на семитских языках. Возможно, даже в самой семинарии. Подумать только, Дэвид, мне больше не придется оглядываться на предводительницу сестричества, которой не нравится, как я веду хозяйство, или президента местного Хадасса, считающего, что я безвкусно одета.
Раввин усмехнулся.
— Да, но там будет супруга декана. Зато мне не придется посещать общинные завтраки.
— А мне — улыбаться каждому прихожанину.
— Неужели сейчас приходится?
— А то нет. До боли в скулах. Слушай, Дэвид, давай так и поступим.
Раввин удивленно посмотрел на жену.
— Так ты не шутишь? — Его лицо вдруг посерьезнело и омрачилось. Пожалуйста, не думай, будто я не понимаю, что потерпел здесь поражение, Мириам. И меня это удручает. Не столько сознание неудачи на избранном поприще, сколько ощущение, что я нужен прихожанам. Я это знаю, а вот они пока нет. Что случается с приходом, в котором нет такого человека, как я? Он иссыхает, перестает быть религиозным институтом. Еврейским религиозным институтом. Это не значит, что такие приходы бездействуют. Напротив, они превращаются в настоящие ульи, где кипит работа. Создаются десятки кружков, клубов, комитетов. По интересам, изящных искусств, спортивные. В большинстве своем — псевдоеврейские. В балетной студии ставят какой-нибудь танец, который получает название "Дух пионера Израиля", вокальный кружок включает в репертуар "Белое Рождество" и распевает её в христианских церквах в Неделю Братства, а христианский ведущий тенор тянет в ответ "Эли, Эли". Раввин проводит пышные праздничные богослужения, причем все делают он сам и кантор, а остальные подключаются лишь изредка. Попав в такой храм, нипочем не догадаешься, что ты в прибежище духа народа, который уже более трех тысячелетий считает себя нацией священнослужителей, присягнувшей Господу. Оно и понятно, если и раввин, и прихожане всеми силами подчеркивают, что синагога не отличается от любой другой церкви в общине.