Пятое время года
Шрифт:
В теплом полумраке светлой июньской ночи звучали восторженные комплименты, трогательные признания, Левины губы трепетно касались рук, ладоней, его сердце билось уже в опасной близости, но, к сожалению – или к счастью? – было совсем не страшно. Скорее, грустно. Еще сегодня утром она и подумать боялась о том, что же будет, если они с Левой когда-нибудь случайно окажутся наедине, а сейчас лишь украдкой улыбнулась: ничего не будет! Прикосновения его прохладных, тонких рук, бережное, невесомое объятие за плечо, стыдно признаться, вызывали скуку. Милого Леву было жаль, однако его поэтические, нежные слова, которых,
Звякнула металлическая калитка, заскрипел гравий под твердыми шагами. Несчастный Левитес вздрогнул и резко отодвинулся.
– Нин, вы, что ль, тут с Левкой засели? А я домой за папиросами ходил.
Чудеса! Достаточно было Лене сесть рядом и озорно, по-мужски энергично прижать к себе: «Ух ты, моя певунья!» – как сразу же охватили те самые чувства, которых так ждал и не дождался майор Левитес.
– Пойдем-ка, Ниночка, потанцуем! А то ведь мы с тобой, кажись, еще ни разу вместе-то не танцевали.
В ритме танго «Брызги шампанского» необыкновенно интересный полковник Орлов вел свою «даму» уверенно и с достоинством. Без всяких выкрутасов. С превосходством посматривал вокруг, а когда чуть опускал глаза, серые, с желтыми искорками, они лучились теплом и нежностью.
– Ниночка, а ты еще-то споешь? Для меня?
– Конечно.
9
Распахнутое в предрассветный сад окно не спасало от духоты и бессонницы. Вишневые ноготки игриво поскребли широкую голую спину, пощекотали под мышкой. Спит! Подула в ухо. Поцеловала в плечо. Бесполезно. А жаль! Так хотелось еще пошептаться и похихикать вдвоем – повспоминать прекрасный вечер у Балашовых. Чтобы Ленечка повторил с восторгом, что его жена была самой красивой. Признался, как ревновал к «старому бабнику полковнику Николаеву. Ишь, танцор выискался! Пустили козла в огород! Буквально весь вечер на тебя через свои окуляры пялился».
Кто бы мог подумать, что Ленечка – такой страшный ревнивец? Как он нервничал, когда его веселая жена два раза подряд танцевала быстрый фокстрот с начальником санитарной службы! Все доставал из кармана папиросы, насупившись, стучал пачкой о кулак, но так и не решился пойти покурить. И с Левитесом Ленечка был сегодня необычно холоден. Потом сердито осадил Балашова: «Хватит уж вам всем!» – когда и тот не удержался от комплимента: «Вы сегодня обворожительны, Ниночка!» Леня забыл, что для Балашова существует только одна женщина на свете – его Галочка. Смешной!
Постукивали стрелки на часах с «амурчиками». Мешали уснуть и раскаленная от пылающей щеки подушка, и жаркая перинка. Голова кружилась от вина и счастья. Да, она очень счастлива! Выглядела сегодня великолепно, с новой прической стала еще больше похожа на маму. Хотя, конечно, мама была гораздо интереснее, значительнее.
Перед глазами неожиданно возникло не озаренное успехом лицо одной из самых красивых актрис Москвы, а серое, изможденное, с выцветшими глазами. Мама не хотела укорить свою дочь! Нет! Ее легкомысленная дочь и сама должна была бы понять, как недостойно, стыдно радоваться каким-то глупостям – комплиментам, признаниям, взглядам, когда на свете нет больше мамы. И папы. Лучшего друга, самого близкого человека…
Отчего всегда, когда думаешь о папе, прежде всего вспоминается
Пили чай с сушками. Сушки оказались как камень, не разгрызешь. Папа ломал их в кулаке, каждый раз приговаривая «чпок!», и складывал перед дочкой на маленькую, с розочками, тарелку. После чая долго перелистывали темно-синий бархатный альбом.
Любимое занятие на протяжении всех детских лет – с ногами забравшись на стул, разглядывать вместе с папой старые снимки и слушать его шутливые комментарии. В детстве повторения не надоедают.
– А вот, Нинон, мой гимназический товарищ Костя Лоринский. – Два красивых мальчика-гимназиста смотрят с коричневатого снимка. Такие серьезные, важные. – Большой был проказник. Все время придумывал какие-нибудь каверзы. Скажем, древнегреческий у нас преподавал очень маленький и смешной человечек, этакий Акакий Акакиевич… помнишь? И звали его, что самое поразительное, Агапий Агапиевич. Сколько натерпелся от нас, жестоких мальчишек, этот Агапий! Костя Лоринский, частенько не приготовив задания, в начале урока подавал нам условный сигнал, и, чтобы спасти товарища от верного «неуда», мы дружно подхватывали беднягу Агапия и усаживали на шкаф с учебными картами. Представь себе: маленький, испуганный человечек болтает короткими ножками и со слезами умоляет рослых хохочущих обормотов: «Господа, господа, снимите меня отсюда ради бога!»
Ночью громко стучали в дверь, а во сне чудилось, что это долбит длинным клювом по старой ели пестрый дятел. После сонной детской гостиная испугала ослепительно-ярким светом включенной люстры. Военные в незнакомой форме копались в письменном столе, швыряли на пол книги. Неулыбчивый, не похожий на себя, серьезный папа среди ночи был одет в костюм и рубашку с галстуком, будто собрался в университет или ожидал гостей. Папа все время отводил глаза – не хотел, чтобы перепуганная, ничего не понимающая дочь заметила в них что-то такое, чего ей видеть не следует. Только на прощание улыбнулся, но произнес очень странные слова:
– Нинон, что бы ни случилось, никогда не сердись на маму. Жалей ее. Я на тебя надеюсь. Ты у меня уже взрослая.
«Взрослая» тринадцатилетняя девочка, она осталась одна. С новым чувством необычайной ответственности принялась собирать разбросанные по всей гостиной листы будущей папиной книги о Жакерии. Она и не думала плакать. Все это – глупая ошибка! Разве такой честный, добрый, замечательный человек, как папа, может быть хоть в чем-то виноват? Он вернется очень скоро, возможно, даже утром.
Хлопнула входная дверь, зацокали каблучки по коридору. Бледная после спектакля, долгого празднества по случаю закрытия сезона и все равно очень красивая, элегантная в светлом пыльнике и белой шляпке, мама застыла на пороге гостиной.
– Что у вас происходит? Почему ты не спишь? Что за разгром? – Мама сама уже все поняла – губы задрожали, и она заплакала. Громко, навзрыд. В эту минуту впервые сделалось страшно, потому что мама не плакала никогда прежде.
– Нина, почему ты одна? Где Поля?.. Вот предательница!