Пятьсот дней на Фрайкопе
Шрифт:
Высокий забор, украшенный витыми вензелями, буквально вопил: «Тебе здесь не рады, ты не достоин того, чтобы ступить на эту землю, беги!» Острые агрессивные пики были направлены в мутное небо, а пространство меж прутьями занято мерцающей паутиной защитного заклинания. Возле высокой резной калитки табличка с золотыми буквами: «Добро пожаловать в летнюю резиденцию Тсерингеров».
– Кто идеееет? – проскрипела голова одной из горгулий, обезобразившей (а по мнению Тсерингеров, видимо, украшавшей) калитку.
Рин не сразу поняла, что ответить здесь может только она. Джироламо пришлось цокнуть языком, чтобы она, наконец,
– Джироламо… Тсерингер, – громко произнесла Рин, а потом шепотом обратилась к пациенту. – Правильно, это же твоя фамилия?
Джироламо не пришлось отвечать: в беседу снова вступила ожившая статуя.
– Добро пожаловать, сын хозяйки. Не видела тебя уже три года. В доме никого, и давно не топили. Не простудись.
Часть 2. Соль
Глава 11. Зерна граната, тренировки и Тише.
Выключить будильник, заправить кровать, почистить зубы и умыться, разгладить покрывало, одеться, расчесать волосы, положить расческу на стол, взять расческу со стола, положить расческу на стол, собрать волосы в хвост, разгладить покрывало, надеть мамин перстень, прочитать молитву, поцеловать перстень, посмотреть в окно – туман… Снова разгладить покрывало.
Рин боялась, что неизвестность затянется на десять дней, что ей придется провести в незнакомом доме, где нет проработанных цепочек действий, целых десять катастрофически трудных и непредсказуемых дней! Но Рин ошиблась.
Включить свет в парадной, выключить, снова включить. Открыть дверь, забрать корзинку, закрыть дверь. Проверить, заперта ли дверь. Включить свет на кухне, выключить, снова включить. Поставить корзинку в холодильник. Засыпать зерна в кофемолку. Нажать на кнопку и слушать шум, с каким зерна превращаются в пыль. Засыпать четыре ложки кофе в турку. Залить водой. Варить на огне. Считать до тех пор, пока кофейная пенка не начнет подниматься. Выключить плиту. Включить и снова выключить.
Джироламо любил только такой кофе. За месяцы, что Рин провела в летней резиденции Тсерингеров, она выучила все его пожелания и привычки. Пришлось собирать жизнь по кусочкам, в очередной раз выстраивать цепочки. И утренний кофе был первым ритуалом, с которого начинался день Рин.
Разлить кофе по кружкам. Посмотреть в окно – туман. Пройти тридцать шагов по первому коридору до ближайшего поворота налево. У архитектора этого дома определенно была особенная любовь к коридорам, потому что их здесь было больше, чем комнат, и в принципе больше, чем нужно. Поворот налево. Пройти мимо гостиной.
Семейные портреты висели везде: в гостиной и в библиотеке, в коридорах, в парадной зале и каминной. Рин насчитала пятьдесят шесть портретов. Все они изображали членов семьи Тсерингер и шли в определенной последовательности. Отец семейства с орлиным носом и хищным взглядом кондора, слева от него мать Джироламо: у нее на всех портретах возмущенно вздернуты брови, будто некто посмел ей поднести не в меру горячий кофе, а правый уголок рта всегда заострен усмешкой. От портрета леди Тсерингер – вереница из семи портретов дочерей. А справа от главного Тсерингера – лишь один портрет сына – не Джироламо. Рин предположила, что леди Тсерингер, обладательница столь тонкой талии, вряд ли может быть матерью всех девяти чистокровных отпрысков. Но Рин не задавала лишних вопросов Джироламо ни о его родителях, ни о брате и сестрах, ни о том, почему место второго по счету от отца портрета по всему дому пустует. Рин везде видела одно и то же: выцветшие прямоугольники, на месте которых прежде были портреты младшего сына. Возможно, родителям было сложно справиться с навалившейся бедой, и «выжженного сына» они приравняли к «умершему сыну». Но почему бы не хранить память о нем хотя бы в портретах?
К восьми утра Джироламо стабильно сидел в кресле и ждал Рин. Открыть дверь. С трудом. И поскольку у Рин руки заняты кружками с кофе, закрыть дверь и еще раз ее открыть она не может. Хотя, конечно, очень хочет. Поэтому она желает Джироламо доброго утра, ставит кружки на столик рядом с ним и идет к двери, чтобы закрыть ее, открыть и снова закрыть. Это не болезнь, просто так она точно будет знать, что все пройдет хорошо, просто так спокойнее.
На полу появился луч фонарика, Джироламо нарисовал круг, а от него пять лучей. Солнышко означало «доброе утро».
Теперь у Рин с Джироламо родился новый язык – фонариковый. И помимо односложных «да», «нет» и «извини» появилось целое разнообразие ответов. Рин освежила в памяти примитивные заклинания, но пока эти заклинания никак не влияли на мир реальный: они рождались огненными нитями, сплетались в косички, веревки, узоры в черноте сна и меркли. Внутри Рин не было силы источника, поэтому пока она просто тренировалась и запоминала сотни переплетений. И у Джироламо были свои успехи: он теперь дольше удерживал себя во снах и не вылетал, а главное, во снах он научился сплетать по два-три слова. И это настоящее наслаждение! Жаль только, что в реальности он продолжал использовать только фонариковый язык.
«Мозг не управляет. Тело непослушное. Между ними пропасть», – говорил он, а Рин отвечала: «Такая же пропасть, как от наших дверей до источника». Джироламо не нравились такие сравнения, ведь он убеждал Рин, что она сможет построить мост, но сам не верил в то, что однажды сможет вновь управлять собой.
«Мост легко. Тело сложно».
– Если ты сможешь посмотреть мне прямо в глаза, Джироламо, то и все остальное получится, – мягко начала Рин, сделав слишком большой, обжигающий язык глоток кофе.
Он ненавидел эти разговоры, потому что до сих пор мог смотреть не выше правого плеча Рин. «Глаза не слушаются».
– Мои глаза, Джироламо, серого цвета.
Джироламо цокнул. С недавних пор у них договоренность, он цокает в двух случаях: если зовет Рин или если злится. Иногда эти два случая сливались в один, тогда цоканье звучало вдвойне выразительней.
Джироламо изобразил на полу раздраженную галочку: «Знаю». Выключил фонарик (верх раздражительности), взял кружку, сделал глоток. Судя по микромимике, тоже обжегся.
Рин всегда была к нему внимательна и, конечно, не могла не отметить, что кружку он стал брать увереннее и пить он стал нормально. Это раньше ей приходилось вытирать ему подбородок после каждого приема пищи. Теперь же он контролировал сам такие важные мелочи. И Рин точно знала: если бы он научился отмечать свои маленькие успехи и начал бы усерднее стараться, он бы смог посмотреть ей в глаза. Улыбку же он мог контролировать. И на счету Рин их накопилось столько, что ни Оллибол, ни Лью даже в команде не догонят ее. А именно – сто сорок семь.