Пятый всадник
Шрифт:
– Что я почувствовал? – словно не веря своим ушам, переспросил свидетель. – Что я почувствовал?! Да мне будто сердце вырвали, мне словно…
– Мистер Фридландер, я понимаю, спасибо, мистер Фридландер…
– Мой единственный ребенок… Как нам теперь жить… Боль… никогда не кончается боль…
– Спасибо, мистер Фридландер. Прошу простить, что пришлось подвергнуть вас этой муке… Свидетель ваш, – сказала О'Мара, жестом приглашая Крамера.
Фридландер вытащил из коробки несколько салфеток сразу. Закрыв ими лицо, он молча затрясся на стуле.
Глава 29
Лоренс Крамер поднялся и медленно застегнул пиджак на все пуговицы, давая свидетелю время прийти в себя. У человека сын в могиле, чтоб им всем провалиться…
Впрочем, работа есть работа. Итак, требуется нейтрализовать его показания – так, чтобы не возмутить присяжных… И по возможности превратить Стивена Фридландера в свидетеля защиты.
Крамер приблизился к огражденному «манежу», где сгорбился раздавленный горем отец, мягко, чуть ли не дружески поприветствовал его, словно был вхож в семью.
– Мистер Фридландер, – сказал он, – прежде всего позвольте принести свои соболезнования по поводу трагического ухода вашего сына из жизни.
– Спасибо…
– Я хотел бы кое в чем разобраться, но обещаю, что постараюсь закончить с этим как можно быстрее… Итак, вы упомянули, что двадцать шестого июля видели некоего Давида Льюиса, молодого человека, соседа вашего сына по палате, верно?
– Да, я видел его. Один только раз, правда… Симпатичный паренек.
– А вы знали, что Давид страдал диабетом?
– Д-да… Что-то такое упоминалось…
– Мистер Фридландер, вы помните номер той больничной койки, которую занимал ваш сын?
До этого Фридландер сидел, наклонившись вперед, однако сейчас он стал медленно выпрямляться.
– Номер? Я вас не понимаю…
– Ну хорошо. Ту койку, которая в палате стоит ближе к окну, в больнице именуют «номер один», а ту, которая у двери, – «номер два».
– В таком случае он лежал на койке номер один. Как раз возле окна.
– Вам известно, почему больничные койки нумеруют? – спросил далее Крамер.
– Понятия не имею, – ответил свидетель, начиная демонстрировать нотки растерянности и раздражения.
– А потому, что пациенты получают лекарства согласно номеру палаты и номеру койки, – объяснил адвокат защиты. – Кстати, позвольте узнать: вы заказывали специальную телевизионную опцию для Джоша?
– Нет, ведь он должен был провести в больнице только один день… К чему вы клоните?
– К чему я клоню? – переспросил Крамер и слегка пожал плечами, как бы извиняясь за то, что скажет дальше. – Я клоню к тому, что Давид Льюис выписался из больницы после обеда в тот день, когда вы его там видели. Ваш сын, Джош, той ночью скончался в койке номер два, мистер Фридландер.
– Что? Что вы там бормочете? – спросил свидетель, хмуря брови и кривя рот в гневной усмешке. – Что вы хотите сказать?
– М-м… Давайте я перефразирую, – предложил Крамер, интонациями и тщательно выверенными жестами как бы показывая присяжным: «Я всего лишь делаю свое дело. Этому человеку я не желаю ничего плохого». – Вы знаете, почему вашего сына нашли в койке номер два?
– Не знаю!
– Из-за телевизора. Джош вылез из своей койки, которая стояла у окна, пододвинул свою капельницу к койке номер два, чтобы посмотреть канал… одну секунду… – Крамер зашуршал страницами, – канал «Шоу-тайм». Да, он заказал фильм по этому каналу.
– Впервые слышу!
– Возможно. – Голос Крамера был мягким, сочувствующим, чуть ли не по-отечески теплым, понимающим, что свидетель никак не может взять в толк, что ему сказали. Он до сих пор не разобрался, что именно произошло и почему умер его сын. – Мистер Фридландер, вам все же придется взглянуть в лицо очевидному. Джош получил инсулин Давида Льюиса именно вследствие ошибки. Бумаги о выписке Льюиса пришли уже после того, как медсестра разнесла лекарства согласно графику. В госпиталях столь масштабного размера, как муниципальный, такое неизбежно… Но позвольте спросить: можем ли мы непредвзято взглянуть на эту трагедию и попытаться понять, почему медсестра не осознала свою ошибку вовремя?.. Мне кажется, я вправе дать ответ: ведь Давид и Джош были ровесниками, похожего роста, телосложения… Медсестра принесла инсулин для пациента, спавшего в койке номер два, и, естественно, впрыснула его в рядом стоявшую капельницу. Если бы Джош оставался в своей койке, если бы он не перебрался самовольно…
Крамер дернулся, когда в зале раздался сдавленный крик. Пошатываясь, на ноги поднялась женщина средних лет, очень худая, вся в черном. Прижимая трясущийся кулачок ко рту, она завыла: «Нет, нет, не-ет…»
Фридландер протянул в ее сторону руку:
– Элеонора! Элеонора, не слушай его! Он врет! Джош не виноват…
Лоренс Крамер не обращал внимания на гул, нараставший в зале, не обращал внимания на настойчивый стук судейского молотка. Он уважительно склонил голову и сочувственно промолвил:
– Нам очень жаль, мистер Фридландер. Мы искренне скорбим о вашей потере.
Глава 30
Стрелки только-только перевалили за восемь вечера, когда я, натужно сопя, взбиралась по Потреро-Хилл, на последнем отрезке своей вечерней пробежки.
До сих пор меня навязчиво преследовали заботы следователя: весь день напролет в закуток приходили копы, я разбирала их текущие проблемы, давала советы, диктовала приказы, наверстывала недоделанную бумажную работу, оформляла ордера, улаживала споры – и в целом ненавидела эти трижды клятые канцелярские обязанности.
По вечерам, как правило, звук ритмичных шлепков резиновых подошв по асфальту действовал успокаивающе, однако сегодня было все по-другому.
И за это я винила шефа Траччио.
Его то ли лекция, то ли выволочка – называйте как хотите – проняла меня до самых печенок.
Наваливаясь грудью на холодную стену ветра, я в который уже раз прокрутила в голове те решения, что принимала до сих пор по Девушке-из-«Кадиллака», с особым беспокойством вопрошая саму себя, все ли сделано правильно, не подвела ли я людей, включая собственную персону…