Пыль и пепел. Или рассказ из мира Между
Шрифт:
Где-то в проходе между сиденьями следующего вагона я наскочил на кондуктора.
– Останови! – рявкнул я ему. – Выхожу!
– Уважаемый пан не может здесь выйти, - сообщил тот. – На этой станции остановки нет. Это не наша станция.
– В гробу я видел станцию! Выхожу здесь, и все! – заорал я и начал дергать дверь.
На том перроне сидящая под стеной ужасно худая девушка с гитарой, самый настоящий длинноволосый скелет с влажными глазами, глянула на меня. Я начал бить кулаком в стекло.
– Открой эту дверь! 0 крикнул я ей. – Поверни ручку!
– Они
Девушка глянула широко распахнутыми глазами и вдруг начала истерично кричать, показывая на меня пальцем. Я глядел, как она роняет гитару и пытается втиснуться в стену, перебирая ногами.
Ну совсем так, словно бы увидела духа.
Поезд покатился быстрее, и все осталось где-то позади. Вновь за окнами перемещалась темнота. Маячили клубы пара, вздымались пепел и пыль.
– У вас же имеется билет, - сообщил железнодорожник. – Радуйтесь, что вообще сели на поезд.
Я вернулся на свое место, свернул сигарету и ехал, глядя на собственное лицо, отражающееся в стекле. Нет, так в поездку на поезде не отправляются. Где картонный чемоданчик или тряпичный рюкзак? Где крутые яйца, где соль, упакованная в бумажную салфетку? Где помидор и жареная куриная ножка или кусочек копченого сала? Где булка с "топленым и желтым будто мед" маслом? Где термос, холодный чай, залитый в старую плоскую бутылочку от виньяка, или ситро со вкусом ландринок в бутылке с фарфоровой пробкой на проволочке? У меня имелся только лишь плащ, обрез, орсть гильз, табак, папиросная бумага и зажигалка.
Ага, ну и билет. Картонный, коричневый билет в неведомое, с одной круглой дыркой посредине и треугольной ближе к краю.
Станция. Собственно говоря, полустанок посреди ничего. Вокруг мглистая темнота, пепел и пыль, и прямоугольный, бетонный айсберг посреди ничего. Рахитичный навес, жестяная корзина для мусора и две ломаные лавки. Паровоз остановился, пыхая клубами пара, кто-то садился. Солдат в архаичной суконной униформе, с квадратным ранцем, обрамленным свернутым одеялом и длинным ружьем в деревянном чехле в руке. Молодой яппи в темном костюме, с дипломатом и мобильным телефоном в руке. Из его волос сочился дым, в виске зияли две небольшие дырочки, окруженные припухлостями – ну точно как пара миниатюрных кратеров. Старый селянин в потертом военном кителе и мешковатых, запятнанных джинсах.
Они уселись. Поезд тронулся.
Не знаю, как долго я так ехал, борясь с горящими от бессонницы веками и выворачивающимися глазами. В конце вагона я обнаружил воняющий хлоркой туалет, свернул очередную сигарету.
Все молчали. Иногда лишь где-то раздавался неожиданный крик или всхлип, словно бы люди просыпались из дремоты, качаясь на твердых лавках. Ища туалет, я встретил несколько человек, которые, сгорбившись, стояли лицом к стене, словно дети, которых поставили в угол. Кто-то молился, нервно перебирая шарики четок. Какой-то мужчина медленно выпивал прямо из горла, не обращая на то, что каждый глоток вытекает на рубаху через перерезанное горло.
Я не принадлежу вашей компании. Я еще живу, вопреки всему подумал я. Но на самом деле я вовсе не был в этом уверен.
Я ехал. Поезд иногда останавливался, как до того, среди чистого поля, а пару раз прокатил сквозь освещенные вокзалы моего мира.
В конце концов, состав вкатился на какую-то небольшую станцию, но имеющий приличный, каменный вокзал с кассами, залом ожидания, неработающими часами над входом и крышами перронов, лежащих на украшенных, кованых столбах. Тронутый неким импульсом, я выскочил в последний момент. Эта станция была заякорена в мире Между, выглядела архаично и странно, как все здесь.
Я открыл дверь и выскочил на обдуваемый клубами пара перрон.
Убегать следовало куда-то. Где бы оно ни находилось.
Я оглянулся через плечо, глядя на свой вагон.
Девушка, которая сидела напротив, неожиданно подняла голову, и оказалось, что у нее вообще нет лица, только лишь серая поверхность, типа джутового мешка, и два пятна: черные пуговицы, нашитые в месте глаз. Это "лицо" вдруг стало крутиться в стороны, как будто бы девушка с чем-то не соглашалась, все быстрее и быстрее, пока не размазалось в серое пятно. Поезд тронул и исчез в темноте, я же остался на перроне.
Сунув руки в карманы, я прошел через вращающуюся дверь вокзала, стуча подошвами по каменному полу. Мне было холодно.
Кассы были закрыты, на окошках с опускающимися стеклами были затянуты шторки. И никого не было.
Я не знал, где нахожусь, что делать дальше, как внезапно услышал высокий звук, словно бы стальной дятел испытывал свои силы на плитах пола. Молодая женщина выбежала с перрона, толкнула дверь и забежала в зал ожидания.
Потом, словно серна, она подскакала ко мне и бросилась мне на шею.
– Наконец-то ты приехал, - воскликнула она. – Наконец! Милый! Боже, как долго я ждала!
Я просто остолбенел. Женщина прижалась ко мне всем телом, вся дрожа. У нее были холодные, мокрые щеки.
– Это не я, - произнес я невпопад и осторожно отодвинул ее от себя. –Вы приняли меня за кого-то другого.
– Тшшш… Ты так долго не возвращался… Так долго… Это уже столько лет… Но ты все вспомнишь.
У нее были серые, мышиные волосы, свернутые волнами, большие бледные глаза и маленькие, зато полные губы на очень никаком, сером лице. Эту женщину я никогда в жизни не видел. Неопределенный плащик цвета посеревшего вереска и юбка даже не позволяли определить, а из какого времени она была родом. Двадцатый век – это точно. Она не была старой, но не была и девочкой. Все в ней казалось серым и неопределенным.
– Алло! – сказал я, желая привести ее в чувство. – Вы ошиблись. Тут речь не обо мне.
Та глянула широко распахнутыми, отсутствующими глазами.
– Пани ожидает не меня, - повторил я еще раз, очень выразительно, словно глухой.
– Ну конечно же тебя, дорогой.
Разговор складывался весело.
– Где я могу найти какую-нибудь гостиницу?
– Гостиницы нет… Она не работает. А с чего бы тебе спать в гостинице? Идем домой.
– У меня здесь нет дома, - спокойно известил я.