Пыль небес
Шрифт:
Ни ловить, ни продавать своего гостя Страж не собирался.
– Я Хонт, – сказал он медленно, – а как мне называть тебя?
– О, – удивленно произнес дух, – вот как, значит?
И снова улыбнулся. Задумчиво.
– У меня много имен, Хонт. Маугли подойдет?
– Подойдет, – кивнул Страж. – Рад видеть тебя в моем доме, Маугли. Оставайся, сколько захочешь, и ничего не бойся. Кроме других людей. Люди для тебя опасны.
– Это правда, – напевно протянул Маугли, глядя, как хозяин дома идет к нему через холл, – люди опасны. Вы такие странные, наверное,
Так началась эта неделя – семь дней, на которые в размеренную жизнь Хонта Вейсера пришло настоящее, непознаваемое чудо.
Он и раньше-то был нелюдим и свободное от службы время предпочитал проводить в одиночестве, редко соглашаясь на уговоры товарищей посидеть в кабаке за бутылкой эльфийского винца, а уж теперь и подавно спешил домой сразу, как только заканчивалась смена. Никто этому не удивлялся, никто не задавал вопросов – все привыкли к тому, что Хонт не любит компании. А сам он, понятное дело, не рассказал бы о Маугли, даже если б спросили. Еще чего! Серебряная клетка в подземельях Тигула – надежная тюрьма для любого духа – всегда готова была принять очередного пленника. А до появления магов оставалось меньше месяца.
Нет уж, рисковать безопасностью Маугли Хонт не собирался, да и собственной репутацией дорожил: кто же оставит его в Стражах, если выяснится, что он безответственно подрывал финансовое благополучие города?
Зато дома… Впервые за много лет, впервые с тех пор, как Хонт схоронил родителей, его ждали дома.
Маугли, дитя деревьев и трав, не нуждался ни во сне, ни в пище и пил только воду. Он называл огонь «красным цветком» и боялся его, как боятся все лесные духи. Хонт перестал разжигать камин и реже стал топить печи. Маугли не мерз, и Страж Тигула тоже забывал про холод, пробирающийся в его большой дом, потому что дом этот больше не был пустым.
С вечера и до утра Хонт говорил, а Маугли слушал его. Слушал так жадно, как будто и пищу, и сон, и даже воду заменяли ему рассказы человека о своей человеческой жизни. Хонт говорил обо всем. О работе и о родителях. О друзьях и об одиночестве. О Тигуле и о соседях. О Фрейстине. О магах. Обо всем… а получалось, что говорил о себе. Даже странно было, насколько, оказывается, врос он, Хонт Вейсер, в городскую жизнь. А может, не врос, а просто видел ее, эту жизнь, только с одной стороны – со своей. Вот и получалось, что какую тему не затронь, везде речь пойдет о Хонте Вейсере, Тигульском Страже.
Маугли подражал ему. Хонта это и смешило и умиляло. Лесной гость копировал его походку, его жесты, интонации. Как скворец, повторял любимые Хонтовы словечки. Страж Тигула не понимал, чем его, человеческая, манера двигаться лучше первозданной, чистой, как дикий лес, гибкости и силы. Не понимал, чем его улыбка лучше, искренней детской улыбки Маугли. Но догадывался, что для духа все это – просто интересная игра, дань тому самому неуемному любопытству, которое привело Маугли в город. Пусть себе играется, лишь бы только на глаза никому не показывался.
Пока не станет как Хонт Вейсер. Или, о господи…
…пока не станет Хонтом Вейсером?!
Понимание пришло сразу. Навалилось, как упавший на голову камень. Вот только что был ни о чем не подозревающий Хонт, который посмеивался, глядя на Маугли. Хонт, который сказал, улыбаясь:
– Ростом ты маловат, чтоб меня передразнивать.
И вот уже Хонт, изумленно замолкший: у него на глазах Маугли встал со стула, потянулся… и вырос. Вырос не меньше, чем на ладонь. Почти догнал ростом.
– Думаю, достаточно, – сказал он. – Что скажешь?
На Хонта смотрели Хонтовы глаза на Хонтовом лице под ежиком серебряных волос.
Наверное, он побледнел. Или что-то сказал. Словом, как-то позволил лесному хищнику почувствовать свой страх. Маугли рассмеялся, поднял руку – рука менялась, ладони то истончались в смуглые птичьи лапы, то делались неотличимы от мощных ладоней Хонта, привыкших к мечу и огненному самострелу, – и погрозил пальцем:
– Никуда не уходи, человечек. Молчи. Жди меня.
Примерно через полчаса в комнату, где Хонт восковой статуей застыл на стуле, вошел… Хонт. Русоволосый, сероглазый, как всегда – серьезный настолько, что серьезность казалась недовольством. Такой обыденный, такой настоящий, что тот Хонт, который сидел на стуле, почувствовал, как страх сменяется ужасом, а ужас – глубокой, бездонной тоской.
– Ну что ты, человечек, – произнес новый Хонт, сверху вниз глядя на Хонта прежнего, – не надо, не плачь. Ты еще поживешь. Я с тобой пока не закончил.
Наивный дурак, Хонт Вейсер принял демона за духа. Решил, что Тир – дикая тварь из дикого леса. Это было смешно, но это было удобно, так что Тир не возражал и получил немало радости, играя в Маугли, от души дурачась и резвясь в свое удовольствие.
Следующие три дня, после того как Вейсер разоблачил его, Тир провел, осваиваясь в новой личине и проверяя ее на достоверность. Он ходил на службу. Один раз провел время с сослуживцами в неформальной обстановке – в кабаке в центре города. Он попадался на глаза соседям, детям и знакомым торговцам. Он возвращался домой… а дома его ждал человек, лишенный имени, лишенный внешности и постепенно лишающийся жизни.
Особым и изысканным удовольствием было то, что человек этот продолжал надеяться на спасение. Каждый раз, когда Тир уходил, в человеке вспыхивала надежда, что обман откроется. Каждый раз, когда открывалась дверь, человек воображал, будто его пришли спасти.
И каждый раз он испытывал такое восхитительное разочарование, что оно даже пересиливало боль.
У человека уже не было лица: Тир решил, что два одинаковых лица в городе, и без того не блещущем разнообразием, – это многовато. Не было и скальпа – такой банальный цвет волос просто не имел права на существование. Недоставало еще нескольких разных, несущественных деталей организма.