Пылающая комната
Шрифт:
— Знаешь, — сказал я, не понимая, что со мной твориться, — я могу это сделать, ты даже не успеешь произнести мое имя.
И вдруг он, внезапно рванувшись ко мне, схватил меня одной рукой за шею, а другой за руку, в которой я держал нож. Его глаза горели не ненавистью, а безумием, и тут уже лезвие было прижато к моему горлу.
— Я тоже могу, — хрипло сказал он мне на ухо, — но перед этим я заставлю тебя повторять мое имя, пока оно мне не опротивеет.
Наступило полное молчание, ни единого звука не доносилось с улицы, Крис странно улыбнулся и разжал руку.
— Прости меня, — сказал он, — я… не хотел, я люблю тебя, так
Он признался мне в этом без тени самодовольства, это было страшное откровенное признание, тем более страшное, что я прекрасно его понимал. Он сунул нож под подушку и навалился на меня всей тяжестью своего тела.
— Ты для меня все, — проговорил он, с трудом справляясь с собственной гордостью, а он был изрядным гордецом, и я это чувствовал, — ничего не хочу без тебя.
— И что ты хочешь? — спросил я.
— Ты дашь мне клятву на крови, — сказал он тоном, не терпящим возражений.
— В чем я должен поклясться? — поинтересовался я.
— В том, что мы не расстанемся, а если расстанемся, то ты убьешь меня.
— Хорошая идея, здравая, — не в силах скрыть иронии отозвался я. — а ты мне в этом поклянешься?
— Да, — твердо ответил Крис.
— Ну что же, тогда по рукам, — я взял из-под подушки нож, но он перехватил мою руку, собираясь сделать это первым.
Он без всяких раздумий провел лезвием по ладони, острота ножа была такова, что из мгновенно разошедшихся краев раны потекла кровь. На секунду я задумался об истинном абсурде этой ситуации, которую вряд ли кто-нибудь мог оценить адекватно. Мы вели себя, как два подростка, мечтающих о насыщенной опасными приключениями жизни. Кровь капала на простыни. Время терять было нельзя, я взял у него нож и полоснул себя слева по ребрам. Боли не было, но вместо этого я ощутил жар во всем теле. Кровь сочилась быстро, образуя на белоснежном постельном белье странные узоры. Крис приложил свою разрезанную руку к моим ребрам. Жар усилился, словно к ране приложили раскаленное железо.
— Ты чувствуешь? — спросил я, больше из любопытства, чем действительно придавая какое-либо значение факту наличия этой горячки.
— Как самого себя, — подтвердил он.
Я посмотрел на себя, и мне стало неловко. Крис это заметил и, ничего не говоря, взял со стола салфетку и приложил ее к моей нелепой ране.
— Ты ведь не обманешь меня? — спросил он с тревогой вглядываясь в мое лицо, — ты убьешь меня, если это будет нужно?
— Я поклялся, — ответил я, — но и ты тоже.
Когда наконец стемнело, и постель, залитая кровью совместного ритуала клятвенной верности, перестала выделяться слишком сильно на общем благопристойном фоне комнаты, Крис спросил меня:
— Тебя били когда-нибудь, ну, по полной программе, давали по морде?
Я встал в тупик от такого вопроса.
— Вообще-то нет, — ответил я, — отец пару раз двинул за то, что в колледже я на спор спрыгнул с третьего этажа, а так, чтоб по полной — нет.
Я солгал, однажды меня избили и довольно здорово. Дело было в моей однокласснице, за которой ухаживал Джек и которая почему-то питала ко мне, а не к нему нежные чувства, а я, чтобы не обидеть ее вызвался с ним выяснять на нее права, но пришел он не один, а с тремя приятелями, и они уж постарались меня отделать так, что я вынужден был остаться ночевать у подруги сестры, поскольку вернуться домой я не решался, по счастью,
— Это по тебе видно, — сказал мой друг с пафосом знатока, — я вот многое повидал и не жалею.
— Тебе это нравится? — поинтересовался я.
— Я от этого получаю кайф, честная борьба всегда поднимает настроение.
— Что-то я не слыхал, чтобы ты выходил на ринг, пишут в основном о том, как ты бьешь морду мужьям своих любовниц. — я невольно скривился от неприязни к этой стороне его жизни.
Крис задумался, его явно задели мои слова.
— Ну, и что? — спросил он почти агрессивно, — я это делаю, потому что имею на это право.
— Это почему? — удивился я.
— Потому что я лучше их, — пояснил он с дикарской самоуверенностью, — и потом они сами нарываются.
— Мне это не кажется большим достижением, — возразил я.
Крис нахмурился, я знал, что втайне он и сам, скорее всего, презирает себя за то, что многое ему приходится делать на потребу публики, а ее внимание требует того, чтобы вокруг кумира непрерывно шли адюльтерные скандалы, как доказательство его безупречной мужественности. Отвратительно тут было то, что у него у самого никогда при этом не было истинного сознания своей правоты.
— Я тебя не сужу, это твое дело, — сказал я, стараясь закрыть неприятную тему.
— Я и сам не знаю, на кой черт я бедняге Уайту врезал из-за этой стервы… — он сокрушался по поводу последнего разразившегося полгода назад скандала с владелицей модельного агентства.
Мне было забавно следить за тем, как меняется его настроение, по всему спектру от крайней агрессивности и высокомерия до смиренного покорства и какой-то детской уступчивости моему давлению. Я не восторгался ничем, кроме его голоса, его таланта и его врожденного чувства чести, а оно у него было, хотя и сильно покалеченное абсурдным стремлением соответствовать идеалу толпы. Мне были безразличны его машины, телохранители, квартиры, дома, деньги, все, кроме него самого. Но была и другая темная непостижимая тяга, терпкая и глубокая, обозначаемая расхожим словом «страсть», неправильно истолкованным и опошленным, внушавшим мне безграничную тоску. За самый краткий период времени этот человек, эта «звезда», Крис Харди со всеми его показными странностями, стал мне ближе меня самого, дороже жизни и слаще сока огромных черных виноградин, редкого сорта «Ивет».
Вопреки собственным намерениям я пообещал Крису встретиться после нашего кровопролития. Меня угнетала мысль о том, что его отношение ко мне приобретает все более отчетливый характер непреодолимого инстинктивного влечения. По тому, какое у него бывает выражение лица при каждой нашей встрече, когда я появляюсь перед ним, я понимаю, что он вполне способен убить меня, если мне придет в голову отступиться. А иногда мне этого очень хочется. Ибо я не вижу никакой перспективы и боюсь, что сам сильно испортил все дело. Он не услышит меня, даже если начну говорить впрямую, он не в состоянии слышать что-либо кроме своей императивной потребности стать со мной единым целым. Не служит ли это доказательством того, что любовь на самом деле имеет очень мало общего с проблемой пола. Но что стоит за этой любовью?