Пылающие хроники. Осенрад
Шрифт:
Глава четвертая
Путь до рудников занял больше времени, чем я ожидала. Мы шли молча, окруженные плотным кольцом листопадников. Нас вели по извилистым лесным тропам, петляющим среди вековых дубов и кленов, листва которых уже была тронута багрянцем и золотом. Воздух был пропитан запахами прелой листвы, влажной земли и грибов, но эти привычные осенние ароматы здесь, в Осенраде, казались какими-то чужими, пронизанными металлическим привкусом. И это было неудивительно – железные строения
Я старалась запомнить дорогу, но все вокруг казалось одинаковым: бесконечные стволы деревьев, кусты с яркими ягодами (интересно, почему? Не ядовитыми ли они были?), которые никто не собирал, изредка мелькала среди кустов пугливая лесная зверушка. Здесь царило увядание, медленное угасание, природа уже смирилась со своей участью. Участью быть погребенной под темным воинским металлом.
Под вечер мы вышли на опушку леса и остановились на краю обрыва. Внизу, в глубокой котловине, расположился город. Но это был не тот величественный Осенрад, который я представляла себе ранее. Перед нами предстал мрачный индустриальный пейзаж.
Над городом нависали громадные деревянные конструкции, окованные металлом, словно ребра гигантского чудовища. В разных концах котловины курились трубы, изрыгая в небо густые клубы черного дыма. Даже отсюда, с такого расстояния, был слышен грохот механизмов, лязг металла, отрывистые крики людей. Нестерпимый жар обжигал мою кожу, неприспособленную к такому климату.
– Это и есть рудники, – прозвучал рядом голос одного из листопадников. – Добро пожаловать в Чертоги Осени.
Голос был монотонным и навевал уныние.
Название звучало зловеще и не вызывало никаких иллюзий. Я еще раз окинула взглядом мрачный город, затем повернулась к своим спутникам. Лица их были мрачны.
– Не теряйте надежды, – прошептала я, стараясь вложить в свой голос хотя бы каплю уверенности, которой не было у меня самой. – Мы что-нибудь придумаем. Обязательно.
Спуск в котловину показался мне вечностью. Чем ближе мы подходили к городу, тем отчетливее становились звуки его жизни: стук молотов, скрежет цепей, надрывные крики надсмотрщиков. Воздух здесь был тяжелым, пропитанным угольной пылью и запахом пота.
Пройдя через массивные ворота, мы оказались на центральной площади города. Здесь царило настоящее столпотворение. Листопадники в своей черной униформе, рабочие в рваной одежде, запыленные и усталые, тяжело нагруженные телеги, запряженные какими-то непонятными животными, похожими на смесь быка и ящерицы…
Но мое внимание привлекли не они. Среди этой серой, угрюмой толпы я заметила несколько фигур, резко выделявшихся на общем фоне. Это были люди, но не такие, как мы. Их кожа была смуглой, почти бронзовой, волосы – цвета спелой пшеницы, а глаза – яркие, зеленые, как летняя трава. Они были одеты в легкие рубахи и штаны, совершенно не подходящие для этого сурового места.
– Солнцелюбы? – спросила я у шедшего рядом листопадника, не в силах оторвать взгляда от этих людей.
– Солнцелюбы, – коротко бросил он, не удостоив меня и взглядом. – Рабы.
– Рабы? – повторила я, почувствовав, как меня прошибает холодный пот.
Ведь я же знала, что Неугодных солнцелюбов отправляют сюда. Запуганная мать Гортензия не могла поступать иначе. Но все равно это зрелище ввергло меня в шок. Солнцелюбы являлись таким весёлым народом, они обожали праздники. Но тут… они были лишены всего, их глаза потухли, лёгкая походка изменилась. Рудники сломали их и я предпочла бы не никогда не лицезреть столь мерзкую сцену. Они не заслужили такой участи.
Листопадник тяжело вздохнул, будто я задала ему слишком глупый вопрос.
– Из края вечного лета, – процедил он. – Они трудятся на благо Осенрада.
Он усмехнулся, и эта усмешка показалась мне еще более пугающей, чем мрачный вид рудников.
– И долго им здесь «трудиться»?.. – тихо прошептала я, не решаясь задать этот вопрос громче.
Листопадник бросил на меня быстрый, острый взгляд.
– Пока не сдохнут, – ответил он равнодушно, будто речь шла о сломанных инструментах из металла, а не о живых людях.
Он резко развернулся на пятках и зашагал прочь от площади, очевидно решив, что беседа окончена. Мы поспешили за ним, лавируя между людьми и повозками, стараясь не упускать его из виду.
Дальнейший путь пролегал по узким, грязным улочкам, застроенными однообразными деревянными домами, почерневшими от времени и сажи. Здесь уже не было солнцелюбов – эта часть города, судя по всему, была отведена для таких, как мы, невольников. И для листопадников, которые чем-то не угодили своему правителю.
Наконец, мы остановились у одного из домов, ничем не примечательного на фоне остальных. Листопадник толчком распахнул дверь и жестом пригласил нас войти.
Внутри было темно и сыро. Пахло плесенью, затхлостью и еще чем-то неуловимо тошнотворным. В одно единственное окно, затянутое грязным слюдяным стеклом, еле пробивался серый свет. Обстановка была более чем спартанская: несколько деревянных кроватей с матрасами, набитыми соломой, грубо сколоченный стол и табуреты.
– Ваше новое жилье, – объявил безымянный листопадник, с еле заметной издевкой в голосе. – Не богато, но вам тут не веселиться. Завтра с рассветом – на работу. За вами зайдут.
Не дожидаясь ответа, он развернулся и вышел, захлопнув дверь с таким грохотом, что с потолка посыпалась пыль. Я огляделась – кроватей было три. Хорошо, что нам выделили отдельный дом, не хотелось делить жилище с рабами. Каждый день видеть их измождённые лица, их страдания. Видеть и быть не в силах им чем-либо помочь.
– Ну и дыра, – пробормотал Браун, с отвращением озираясь по сторонам. – И как мы здесь четыре месяца проживем?
Я и сама не знала ответа на этот вопрос. Перспектива провести столько времени в этом мрачном месте, да еще и работать в рудниках, казалась невыносимой. Но нужно было что-то предпринимать, и как можно скорее.