Пылкий романтик
Шрифт:
– Нет, Пен, ты все-таки непроходимо тупа! Я уже сто раз объяснял и тебе, и твоему Хэмптону: твоим показаниям никто не поверит! Если даже по твоим заявлениям и возбудят дело, в чем я сильно сомневаюсь, все скажут: «Все это дела давно минувших дней. Что же ты, голубушка, раньше молчала?»
– Будь уверен, я найду свидетелей.
– Где ты их найдешь? Никто из моих людей не станет свидетельствовать против меня. Они все у меня под контролем. И пусть эти идиоты-эмансипаторы принимают какие угодно законы.
Он шагнул к ней. Пен инстинктивно попятилась, но граф придвинулся вплотную, и отступление
– Пошли, дорогая. Твои вещи уже в экипаже. Хватит, погуляла на славу. Пора и домой вернуться!
– Нет.
Глазбери сделал еще шаг. Пен отшатнулась, но пальцы графа стиснули ее запястье, словно наручники.
–Я надеялся, Пен, что мы поладим мирно, – произнес он. – Что ж, сама напросилась! Будешь наказана. Лучше бы, конечно, сделать это дома, но на худой конец можно прямо в экипаже. Все равно ведь никто не увидит, что происходит внутри.
Он стиснул ее запястье так, что у Пен потемнело в глазах. Можно было подумать, что ее боль не вызывает у графа никаких эмоций, кроме разве что скуки, но Пен знала: на самом деле это не так. Энтони Глазбери доставляло неизменное удовольствие мучить людей. Пен достаточно знала своего мужа, чтобы заметить почти неприметные постороннему взгляду знаки, говорившие о том, что сейчас он испытывает удовольствие: слегка покрасневшая шея, прищуренные веки.
Пен сжала зубы, чтобы не вскрикнуть, хотя хватка Глазбери стала еще сильнее, а боль – невыносимой.
– Я смотрю, за эти годы ты успела отбиться от рук! – ухмыльнулся он. – Надышалась свободы? Я всегда говорил» что тупым людям свобода не идет на пользу. Они становятся слишком строптивыми. Ну да ничего, я знаю, как с тобой управляться! У меня ты быстро присмиреешь, красавица!
– Вот именно, – с презрением процедила она, – тупым людям свобода не на пользу! За примером ходить далеко не надо. На себя посмотри!
– И без очков видно, красавица, кто из нас двоих туп! – осклабился он. – Будь ты хоть малость поумнее, ты бы поняла, что своей строптивостью ничего не добьешься. Она только раззадоривает меня!
Он крутанул ее руку так, что у Пен потемнело в глазах.
– На колени, красотка! Проси прощения, тогда я тебя отпущу! Что, разучилась уже? А когда-то ведь тебе это нравилось!
Пен хотелось крикнуть: «Мне никогда это не нравилось, извращенец!» Боль, переполнявшая, казалось, все ее существо, мешала не то что крикнуть, а даже нормально дышать. Пен молчала.
Глазбери тоже молчал, не ослабевая своей хватки ни на йоту, скорее, даже усилив ее. Всем своим видом он словно говорил, что не сдастся, пока не покорится она. Какой-то частью своего существа Пен хотелось уступить ему, лишь бы прекратить наконец эту нечеловеческую боль. Но уступка в малом могла стать первым шагом к новой несвободе. Пен понимала, чего добивается муж: не просто подчинения с ее стороны – страха. Глазбери любил, когда его боялись. И все его разглагольствования о наследнике могли обмануть лишь постороннего. Граф хотел вернуть жену не потому, что желал наследника. Хотя, возможно, сам искренне верил в свое же объяснение. На самом деле ему просто надоела свобода Пен.
Джулиан мог бы и вовсе не заметить следов чужого экипажа. Во всяком случае, сразу не обратил на них внимания, хотя следы все время тянулись там же, где проезжал и он.
Но в какой-то момент его, вдруг словно что-то кольнуло. Следы были свежие. К тому же по пути в город Джулиан их, кажется, не видел. Перед отъездом он тщательно осмотрел все окрестности особняка, но следов чужих ног или экипажа так и не обнаружил. Собственно говоря, только поэтому он и решился оставить Пенелопу одну. Теперь Джулиан с ужасом осознал, что это была ошибка.
До дома уже, слава Богу, было недалеко. Остановив экипаж и привязав лошадь к невысокому кусту, Джулиан, срезая путь, бросился через лесок чахлых деревьев. Казалось, их кривые ветви с трудом боролись за жизнь, задыхаясь в пропитанном солью морском воздухе.
Сквозь негустые заросли Джулиан вдруг увидел человека, сидевшего у обочины дороги, прислонившись к дереву. Незнакомец сидел к Джулиану спиной и вряд ли заметил его – смотрел в сторону особняка.
Джулиан поглядел туда же: у дома стоял чужой экипаж. Непрошеный гость, слава Богу, еще здесь. Стало быть, есть еще надежда... Но надо поторопиться, иначе Пен может оказаться в беде. Если пришелец оставил своего человека у дороги на страже, значит, вряд ли он пожаловал с добрыми намерениями. Скорее всего это человек графа или даже он сам.
В груди Джулиана бушевала целая буря чувств: страх за Пенелопу и злость на самого себя, что оставил ее одну. Но эмоции здесь не помогут – нужно действовать четко и решительно. И Джулиан знал, что делать. Подобрав с дороги увесистый камень, он осторожно направился к сидевшему у дороги.
До Джулиана донеслось ржание лошади, которую он оставил невдалеке. Человек насторожился и мгновенно вскочил на ноги. В руке его блеснул пистолет.
Джулиан не стал дожидаться, пока незнакомец заметит его. Камень полетел в его голову. Тот рухнул, словно подкошенный, лицом вниз.
Джулиан подошел к незнакомцу. Тот был без сознания, словно труп. За поясом у него Джулиан обнаружил еще один пистолет, не раздумывая, взял оба и побежал к дому.
На бегу Джулиан успел заметить чьи-то свежие следы, примятую траву, сломанные ветви. Незнакомый человек, очевидно, шел, не разбирая дороги.
Новая волна страха за Пенелопу и злость на самого себя поднялись в груди Джулиана. Стало быть, Пен не зря опасалась за себя позавчера, увидев незнакомца в окрестностях особняка. Сам Джулиан, правда, не обнаружил тогда чужих следов, но, возможно, незнакомец нарочно оставил экипаж, на котором приехал, где-нибудь подальше.
Из дома не доносилось ни звука. Рядом с экипажем стояли на земле саквояжи Пен.
Джулиан уже был во дворе. Осторожно подошел к экипажу. Кучер – дородный детина с мясистым лицом и бесцветными волосами, торчавшими во все стороны из-под шляпы, напоминая солому. Он сидел внутри с отсутствующим видом, потягивая что-то из бутылки.
Толстяк заметил Джулиана, но в первый момент его лицо не выразило ничего, кроме тупого удивления. Его рассеянность сыграла на руку Джулиану. Уже в следующее мгновение в толстое брюхо кучера уткнулась холодная сталь дула. От шока глаза толстяка округлились. Он начал задыхаться. Лицо, и без того красное, стало багровым.