R.o.f.r - 2

Стеклянников Александр

Терпкая сладкая смесь, кровь полевых трав, жидкая сила.

– - О... Что это?

– - Иван-чай на меду... Ну и плюс некоторые ноу-хау.

– - Реально!

– - Что?

– - Говорю, отличная штука. Никогда такого не пробовал.

– - Конечно. Ты третий, кто это пробовал. Мы уже лет десять её пьём.

– - Десять? А сколько же вам самим?

Сэм пожал плечами:

– - Сколько из них наши, а сколько наших в них не вошли?

– - Тэй-дэ-дэ! Эх!
– - он встал, потянулся, диким взором окинул равнину, поднял голову к небу, засмеялся и рухнул на асфальт, потеряв осознание себя. Вокруг, на сколько

хватало взгляда, простиралась твёрдая золотая субстанция. Это было последнее, что он помнил.

*

– - ...слушай, Алён, я-то откуда знал?

– - Да нет, ничего, бывает. Не каждый день встретишь чудика, который не ел три дня. По крайней мере, теперь мы знаем, как оно действует на голодающего... Проснулся? Ты как?

Он разомкнул веки, прислушался к ощущениям: тело казалось пустым воздушным шариком, дунь ветер -- улетит; во рту стоял сладковатый привкус... жёлтого цвета. Как привкус мог иметь цвет, было непостижимо, но факт остаётся фактом. Он слабо пошевелился:

– - Значит, всё же ледниковый период?

– - Новый ледниковый период.

– - А все они говорят о потеплении.

– - Они не знают.
– - Сэм усмехнулся.
– - Ты мастер нежданных вывертов. Неизвестно, какую бучу ты учинишь в следующий момент.

– - Ничего, мы поладим.

Сэм улыбнулся, протянул миску:

– - Поешь. Только немного, а то снова... Впрочем, я теперь уже и не знаю. Ладно, пока!

Встал и вышел, а Кодрак с наслаждением присосался к жидкому чечевичному супу.

Пространство опустело, и предметы обрели формы.

*

К вечеру он проснулся, вышел во двор, присел возле Алёны, перетиравшей ладонями побеги иван-чая:

– - Работаешь?

– - Угу...
– - она скользнула взглядом по худой фигуре.
– - Там в сарае рюкзаки висят, выбери себе какой понравится.

– - Да, в наше время без рюкзака никуда.

Сходил в сарай, вернулся, неся в руках оранжевый ранец с красными вставками. Алёна улыбнулась:

– - Я с ним ещё в школу ходила. Ты уверен?

– - Угу. Буду с ним в школу ходить.

И пошёл, не дожидаясь ответа. Солнце опускалось в тучи над горизонтом, поле звенело от комаров и мошки. Кодрак сел в цветы, не обращая внимания на нестерпимые укусы комаров, закрыл глаза.

Могучая, властная тишина объяла мир и понесла его прямо к его предназначению; Сила вошла, как всегда, плотно и неумолимо, словно в свою извечную обитель. Её поршень поднимался откуда-то из-под ног, достигал пространства над головой и мощно обрушивался снова под ноги, в основание бескрайней всеобщей скалы, простиравшейся неизвестно до каких пределов. Сегодня вся враждебная свора молчала; вероятно, выжидая удобного случая, чтобы напасть неожиданно и принести наибольший вред.

Кодрак не помнил, сколько вот так сидел: может, полчаса, может, три. Колени затекли. Поднявшись и растерев одеревеневшее тело, он вернулся в дом. Застав их посреди разговора:

– - ...самая

главная глупость, которую я мог бы сделать, ещё впереди.

– - Сэм, всегда есть возможность сделать ещё большую глупость.

– - Но что может быть глупее того, чтобы, к примеру, сыграть в ящик?

– - Этого у нас никто не отнимет...

– - К сожалению.

Кодрак вошёл, поздоровался, лёг на кровать и непостижимым, кошмарным образом провалился в атмосферу семейного уюта. Его обволакивало облако силы и покоя. Что это, настоящий семейный очаг?

– - Кодрак, не ложись, пожалуйста, на кровать в обуви.

Он опешил, спешно встал, разулся и остался стоять посреди комнаты. Как так? Он ведь никогда не ложился в кровать обутым, даже и помыслить такого не мог, а тут... Странное древнее воспоминание, вильнув хвостом, исчезло в пучине памяти.

Вероятно, вид у него был столь растерянный, что оба они оторвались от своих дел -- стирка и готовка риса -- и воззрились на него.

Алёна прыснула:

– - Кор, ты похож на филина, ей-богу.

– - Рис готов, -- Сэм взял его за плечи, подтолкнул к столу.
– - Расслабься, мы не шинкуем прохожих путников и не развешиваем их вяленые тушки в кладовке... хотя, никогда не поздно начать.

Рис с овощами. И медленное, тягучее возвращение отпрянувшего и едва не исчезнувшего чувства уюта.

Но что это было за воспоминание?

*

– - Кор, ты уверен?

– - Не уверен. Но я пойду. Привет Алёне.

– - Сам бы и передал.

– - Я не могу. Я... Не проси меня оформлять всё в ментальных терминах; они для меня как яд.

– - Ладно, пока.

– - Пока.

Кодрак пошёл, спиной ощущая сэмов взгляд, пока деревья не скрыли его фигуру ото всех любопытных или любящих взглядов. Он шёл часа два или три. Потом присел под дерево. Потом лёг лицом во мхи, лесные травы. Сначала он просто плакал. Потом зарыдал. Осина тихо трепетала над ним, затем уронила на его спину два зелёных листка; на эту спину, вынесшую так много. Почему он почти с самого рождения чувствовал боль? И его ли собственная боль билась в этой груди, исчерченной рёбрами, как решётками очередной тюрьмы? Возможно, это была боль всей Земли. Но тогда... как быть? И возможно, тюрьмой была не эта конкретная грудная клетка, а вся Земля. Пока ещё.

Кодрак вспомнил фразу Алёны: "Хочешь быть счастливым -- будь им". Здесь содержалось как минимум две лжи. А его тело ощущало ложь как удары палкой; как железную дверь с тяжёлым засовом; как смерть. Хотеть быть счастливым... Боже мой! Если бы всё было так просто. Жажда, сжигающая его существо, не выражалась в категориях желаний, мыслей, чувств. Это был конкретный и в то же время непостижимый огонь. Физический. И лишь тело -- и это было удивительнее всего, -- именно тело "понимало" эту жажду и принимало её. Но в последние три года тело стало невероятно чувствительным: небольшая ссора могла привести к недомоганию; да что там ссора -- достаточно было ему пройти мимо человека, обуреваемого вожделением, и он готов был кричать от боли, хотя нигде не болело. И в то же время болело везде, не только внутри его тела, но внутри Тела.