Раб и солдат
Шрифт:
«Живыми» нам с Бахадуром после этого выбраться не было никакой возможности. Единственное, что мне удалось, так это убедить Георгия не устраивать пир на весь мир. Отговорился своим положением, что нельзя особо светиться. Что будет правильнее, гулять на всю катушку, если я буду с Тамарой. Тут немного лукавил. С трудом мог представить вариант, при котором оказался бы здесь с Томой. И еще упросил отметить камерно, не на улице, не у всех на виду, что автоматически предполагало участие всего квартала в празднике.
Георгий внял моим доводам. Согласился, что такое событие нужно отмечать должным
Выпили много! Пришлось повторить всю историю. Безусловно, я опустил самые щепетильные моменты. Ни словом, ни намёком не очернил братьев. За что Георгий тихо меня поблагодарил. В моем пересказе для Давида, Гочи и Гии история выглядела совершенной индийской мелодрамой. И так как к этому моменту мы все уже были достаточно пьяны, троица дружно размазывала слёзы под непрерывные восхищенные крики! Потом мы все отрубились. Так и заснули, практически, на тех же местах, на которых и сидели. Только разумный Бахадур с разрешения Георгия и по его требованию захрапел на его кровати.
…Поутру Феликс Петрович не отказал себе в удовольствии вдоволь поизмываться над нашими помятыми рожами. Потом смилостивился. Протянул каждому по кружке вина.
— Лечитесь, вояки! — произнёс улыбаясь.
Мы начали жадно осушать кружки.
— И это, по-твоему, называется без пыли и шума?
Я, не отрываясь от кружки, только покачал головой. Наконец, допил. Выдохнул.
— Да. Шум, конечно, был. Но только в пределах дома шурина. Но это максимум, что я мог выторговать.
— Да знаю, знаю. — успокоил меня Фонтон. — Я грешным делом уже волноваться начал. Послал двоих своих. Те доложились, что в квартале все тихо. Ничто не горит. Морды никому не бьют. Даже алжирцу… Что дальше думаешь делать?
— Ещё с одним человеком нужно встретиться! — сказал, так и не сумев скрыть своего смущения.
— И этот человек, как я полагаю, женского полу? — усмехнулся Фонтон.
— Так я же для дела! — попытался оправдаться.
— Коста, мы же договорились, что ты не будешь мне врать! — рассмеялся Феликс Петрович.
— Тут безобидно, — я рассмеялся в ответ и поспешил оправдаться. — Вдобавок сия дама — жена начальника турецкой разведки в Румелии.
Фонтон аж поперхнулся.
— Ну, пройдоха! Эка меня подловил! Муж её – птица важная. Всегда пригодится. Так что — благословляю. Отправляйся. Только как ты собираешься все это организовать?
— Через Фалилея. Он, думаю, сможет договориться. Она живет в Бююкдере.
— Ты, надеюсь, понимаешь, что…
— Феликс Петрович! Ну, конечно! Встретимся у всех на виду. Но так, что никто и не догадается. Подходить к ней не буду.
— Хвалю!
— Дык! Следую новому девизу!
— Иди уже, следователь! — махнул рукой Фонтон.
…В Бююкдере за прошедшие два года ничего не изменилось. Все тот же Босфор, прекрасный сад и верные друзья. Отец Варфоломей и трудник Фалилей. Их глаза светились восторгом от нашей встречи и гордостью — за меня.
— Подумать только! Уезжал никому не известный грек, а вернулся целый поручик — вся грудь в орденах! И коль приехал не таясь, на этот раз обойдемся без приключений? — батюшка хитро прищурился. — Боже, кому я это говорю?! Чтобы наш Коста — и без сотрясения основ?
— Это уж как пойдет, ваше преподобие!
— Отставить, господин поручик! Для тебя я по-прежнему просто «батюшка», — остановил меня иеромонах и крепко обнял.
— Где студент? — не удержался я от вопроса.
— Ждем-с — лукаво улыбнулся отец Варфоломей. — К бабке не ходи, прознав, что ты приехал, примчится сей же час.
— Фалилей, дружище! Как я рад тебя видеть!
— И я рад. Царица тоже будет рада.
Я вздрогнул. Фалилей прочел в моих глазах невысказанный вопрос.
— Не девочка. Мальчик, — он традиционно был немногословен.
— Мне бы повидаться.
Фалилей в своей манере, не дрогнув ни одним мускулом, выслушал мою просьбу. Кивнул.
— Жди, — только и ответил.
Ушёл. Вернулся через полчаса.
— Она через час на прогулку, выйти на променад, — доложился.
— Спасибо! — я обнял абиссинца.
За оставшееся время привели с Бахадуром себя в порядок. Теперь на наши морды можно было смотреть без содрогания. Горячие влажные компрессы на лицо подчас творят чудеса.
Вышли на променад вдоль Босфора. Стали фланировать, изображая восхищённых туристов. Нам это удалось без труда. И настроение было хорошее, и вид впечатляющий. На другом берегу — Азия! Граница Анатолии — родины моих предков, сбежавших уже оттуда в Грузию. И несмотря на это печальное обстоятельство, азиатская часть Пролива будила во мне какое-то щемящее чувство. И даже Стамбул с его бешеным ритмом, толкотней на улицах, хаосом во плоти и грязным средневековьем был мне милее холодного Петербурга с его дождями и вечным утверждением при встрече — погода нынче не задалась. Все ж я человек моря и тепла. Человек воды и солнца. Грек, одним словом. Или уже Зелим-бей?…
Так как прогуливались возле «дворца» Малики, знакомого мне в суровых подробностях, то не пропустили момент, когда она вышла в сопровождении верной служанки, жены Ахмета, и ребёнка. Знал со слов Фалилея, что мальчик. О чём, все-таки, сожалел. Так хотелось, чтобы мир получил ещё одну необычайную красавицу, копию Малики.
Сразу заметили друг друга. Несмотря на расстояние, отделявшее нас, оба тут же вспыхнули. Сердца забились. Оба на мгновение остановились, не в силах сдвинуться с места. Потом восстановили дыхание. Малика последовала к скамейке, находившейся прямо напротив её дома. Уселась на неё. Служанка с ребёнком двинулись вдоль условной набережной. Жена Ахмета не удержалась. Бросила на меня короткий взгляд, улыбнулась, незаметно кивнула. Я ответил так же.
Подошли с Бахадуром к скамейке. Остановились в метрах пяти от неё. Продолжали смотреть на залив.
— Здравствуй, моя царица!
— Здравствуй, любимый! — Малика повернула голову в мою сторону на короткое мгновение.
Малика изменилась. Роды не прошли бесследно. Уверен, что уже не было прежней стройности в фигуре, как не скрывала ее бесформенная одежда. Но глаза! Её изумрудно-зелёные глаза по-прежнему сразу же гипнотизировали, мягкими шелковыми лентами перехватывали все тело, не давая больше сдвинуться с места.