Раб и солдат
Шрифт:
«Никогда себе этого не прощу!» — подумал я, оборачиваясь и поднимая голову вверх. С марса раздался крик Бахадура, который я ни с чем не мог спутать. Потом глухой звук падающего тела. Я замер, как вкопанный, совсем не обращая внимания на боцмана, который в этот момент стрелой соскользнув по вантам, уже шел ко мне и улыбался, поигрывая в руках короткой дубинкой. Кажется, моряки называли эту штуку кофель-нагель.
«Никогда себе этого не прощу! — повторил про себя. — Позёр грёбанный! Актёришка недоделанный! Сука! Есть ли у вас план,
На меня надвигался вовсе не боцман. Какой-то матрос!
— Ты кто, мать твою, такой? — отрывисто воскликнул я, переполненный гневом.
— Я убью тебя! Раскрою голову! — пугал меня матрос.
— Руки коротки! — предупредил наивного, доставая подарок Бахадура. Не револьвер. Тот самый нож, который меня спас на перевале. Вернее, его брат-близнец.
Незнакомец бросился на меня, помешав метнуть нож. Я отскочил. И принял, наверное, единственное правильное решение за весь день. Другой план.
— Потанцуем? — предложил, доставая табакерку.
Тут хладнокровие в первый раз изменило лже- боцману. Он не удержался, засмотрелся на драгоценную вещицу. Даже облизнул губы.
— А ты, оказывается, жадный! — я продолжал издеваться, с ужасом думая о том, как утекают секунды, а с ними — возможно — жизнь Бахадура.
Матрос не стал отвечать. Пошёл в наступление. Я с криками «Ой! Ай! Не попал!» ужом увертывался от него, добиваясь своего. Прыгал вокруг 24-фунтовой карронады. Мой противник уже терял рассудок, не понимая, что происходит.
Что происходит? Ха, на сцене, дамы и господа, Зелим-бей заговоренный!
Неизвестно, сколько бы продолжалась эта беготня. Нас пригвоздил гневный окрик Скарятина:
— Отставить! Старший юнга Моровецкий! Еще движение — и мы откроем огонь.
Ют заполнялся людьми. Все в соответствии с планом, придуманным с капитаном. Мы все подстроили заранее вместе. Я же не дурак творить на корабле все, что вздумается, не уведомив Скарятина и не получив его добро. Все, казалось, продумали. Кроме Бахадура! Вот тут вышла промашка. Кто же знал, что поляк — а кто же еще с такой фамилией? — перелетит с грот-мачты на фок и обрушится на моего друга сверху, откуда он не ждал атаки.
Меня душила ярость. В висках стучала барабанная дробь.
— Ты из-за этого? — еще раз показал поляку табакерку. — Ладно! Держи!
Подкинул её в сторону от него. За борт. И жадный Моровецкий не удержался. Инстинкты, инерция. Бросился за бриллиантовым дымом, пытаясь поймать и роняя на палубу кофель-нагель. Вот уже уперся в планшир. Вот уже наполовину склонился над морем. Я подскочил, схватил его за ноги, вышвырнул за борт.
— Сергей Иосифович, простите! — крикнул капитану, быстро забираясь на фок-мачту.
Уже закричали «человек за бортом». Бросились вылавливать матроса. Я внимания не обращал на всю эту кутерьму. Уже был наверху и пролезал в «собачью дыр». Уже стоял на коленях над телом Бахадура.
— Бахадур! Друг! — позвал его.
Он молчал. Мне стало страшно. Наклонился, прижался к нему, пытаясь услышать биение сердца. Ничего.
— Бахадур! Ты чего? — я начал ощупывать его.
Рука прошлась по голове. Что-то мокрое, липкое. Я приблизил ладонь к лицу. Кровь. Полились слёзы.
— Бахадур, прости! Прости меня, дурака, скотину! Что же я Тамаре скажу?!
На палубе установилась полная тишина. Матросы убежали на корму спускать шлюпку. Я выл.
Мои руки лежали на груди Бахадура. Показалось, что под ними качнулась грудь алжирца. Я опустил голову, задержав дыхание и вопли. В следующую секунду опять начал вопить. Смесь восторга и ругани. Этот прощелыга наблюдал за моими страданиями, приоткрыв один глаз в хитром и насмешливом прищуре!
— Ах ты…!
Тут Бахадур не удержался. Рассмеялся.
— Он тебя не убил! Я тебя убью! Паразит! Я тут чуть не сдох! Думал, потерял тебя! Плачу над тобой! А ты все это время прикидывался! Наслаждался! Бахадур! Собака! — я крепко прижал его к себе. — Друг мой! Как я рад!
Бахадур кряхтел. Похлопал меня по спине.
— Что?
Он показал на голову и закатил глаза.
— Сильно ударил?
— Очень! Сознание потерял!
— Это ничего. Главное, живой!
— Да.
— Как же он к тебе подкрался так незаметно?
— По ним соскользнул! — Бахадур указал на тросы, идущие к фок-марсу от грот-мачты. — Как молния! Я ничего не успел!
— Хватку потерял! — рассмеялся я.
— Не ожидал! — оправдывался алжирец.
— И давно ты за мной наблюдал?
— Как ты плакал, видел! — показал бывший пират. — Ты теперь в моих руках!
— Вы там еще долго будете миловаться? — раздался окрик Скарятина.
Посмотрели вниз. Скарятин в окружении толпы офицеров и матросов, освещенной боевым фонарем, сурово смотрел на нас.
— Сергей Иосифович, еще раз простите! И помогите, пожалуйста. Друга надо спустить вниз. По голове ему эта польская сволочь знатно приложилась. Наверное, сотрясение мозга!
— И вам бы не мешало их «сотрясти»! — проворчал Скарятин, кивнув матросам.
Те быстро полезли вверх. Спустили Бахадура и помогли спуститься «выдающемуся» планировщику. Как я мог так просчитаться?! Ведь, точно! Поляки! Они вечно крутились вокруг Белла. И этот Моровецкий туда же! А я запамятовал. Грешил на одних мусульман[1]. Эх, ты, Коста! Шерлок-Холмс недоделанный.
… Во второй половине следующего дня, 30-го мая, море разыгралось не на шутку. Подходящий нам юго-западный ветер все усиливался и усиливался. Будто где-то в морских недрах Посейдон думал-думал и решил, что жертва в виде бриллиантовой табакерки и одного предателя недостаточна. Шторм усиливался. «Телемак» несся к Севастополю, как взбесившийся жеребец.