Раб и солдат
Шрифт:
С удовольствием избавился от мундира и завалился на парусину. Глядел на звездное небо и под легкую качку вспоминал, как прощался с друзьями. Как ахнул Тигран, узнав о судьбе своего мучителя. Как лез с обнимашками Цикалиоти, резко повзрослевший за прошедший месяц. Как скупо пожал на прощание руку Фонтон, которому было не до прощаний. Его ждал разговор с Ахметом, и он торопился. А я так хотел его расспросить об обстоятельствах побега Сефер-бея. В суете последних дней этот вопрос как-то выпал из поля зрения. А зря!
«Кстати, я же на том самом бриге, с которого князь на свою беду сбежал. Нужно завтра расспросить офицеров о подробностях побега. У меня для них есть сюрприз», —
… Утром я первым делом избавился от эполет. Флотские посмотрели неодобрительно на мои контрпогончки.
— Думается мне, вы господа, уделяете столь много внимания эполетам, дабы в качку удерживать равновесие?
— А вы, поручик? — не поддержали моей шутки офицеры.
— На Кавказе не принято щеголять бахромой на плечах.
На меня посмотрели задумчиво. Дураком надо быть, чтобы не понять, что служба на Черном море рано или поздно занесет на Кавказ. Мои слова стоило взять на заметку.
С первой минуты на шканцах стало понятно: дружные, спаянные, ребята — эти «телемаковцы», почерневшие от греческого солнца. Капитана своего боготворят. И за свою команду горой. Что офицеры, что простая матросня. Бахадура мигом определили во враги. Не по душе им были пираты, пусть и бывшие. На меня смотрели с легкой усмешкой, но уважительно. Офицер с орденами на груди — это вам не комар чихнул! Алжирца норовили пихнуть невзначай, с извинениями. Меня обходили стороной. Уважительно отдавали честь. С той странной, легкой издевкой, которую и не распознаешь с первого взгляда. С огнем играли, стервецы! Рука так и тянулась за револьвером.
— Господин капитан приглашает господина поручика на завтрак, — обратился ко мне слуга Скарятина, простой мужик из крепостных с нахальной улыбочкой на лице.
— Ты из каковских будешь? — спросил я.
— Тамбовские мы, из села Подоскляй.
Спустились по трапу. Миновали спальные места офицеров вдоль кормовых галерей. «Тесно тут, аж жуть», — мелькнула у меня мысль. Зашли в капитанскую каюту. Тоже особо не развернёшься. Здесь, в узком пространстве между двумя 6-тифунтовыми ретирадными пушками, спрятанными за тонкой съемной переборкой, на парусиновых стульях и диванах уже расселись все офицеры, за исключением вахтенного — лейтенант, мичман, поручик и кондуктор корпуса флотских штурманов. Второй лейтенант, получив указание от капитана «взять курс, на котором судно имеет наилучший ход», остался на шканцах.
Если бы не световой люк над головой, в каюте было бы темновато. Снаружи большие красивые окна в переплетах перекрывала висевшая за кормой шлюпка.
Стол радовал. Капитанский погреб[7] был набит отменным греческим вином и деликатесами с Архипелага. Вином обещали угостить за обедом. Маслины и анчоусы подали уже сейчас.
— За что ордена получили, Константин Спиридонович? — спросил меня хлебосольный хозяин.
— Владимира — за освобождение из плена поручика Торнау. Про Святослава не могу сказать, извините. А вы свой орден за что?
— Вы не знаете?! — вскричал лейтенант. — Сергей Иосифович был на «Меркурии», когда Казарский принял свой знаменитый бой с турецкими флагманами[8]. За это не только орден получил и чин капитан-лейтенанта, но и золотой пистолет на герб!
— Пистолет?
— Сергей Иосифович, просим. Расскажите, как дело было.
— Не след рассказывать того, что не видел собственными глазами, — назидательно сказал Скарятин. — Я простоял весь бой в крюйт-камере, обшитой медным листом, в полной темноте. В обществе бочонков с порохом, зарядных картузов и ящиков с патронами. Сжимал в потной ладошке заряженный пистолет, ожидая каждую секунду услышать турецкую речь. Если бы подобное случилось, мне следовало взорвать корабль. Так распорядился наш капитан. Но турок я так и не дождался. Лишь слышал, как плакал и стонал «Меркурий», поражаемый с двух сторон вражескими кораблями. Жаркое вышло дело. Когда все закончилось и я поднялся наверх, увидел, что вся палуба была завалена щепой, будто изрубленная спятившим дровосеком. И залита кровью. Ее запах, как ни поливали доски уксусом, еще долго нас преследовал. Как живое напоминание об ушедших товарищах. А еще моя постель. Моя скатка из коечной сетки. Она, как и остальные, стояла у борта. Из матраса и прочей снасти для сна так и сыпались потом железяки — свинцовые пули и чугунная картечь.
Я удивленно присвистнул. Редкий подвиг! И по достоинству оценен!
[1] В царском флоте артиллеристов и штурманов считали «второстепенными» офицерами. Они имели чины, как в сухопутных войсках, и по традиции занимали худшие каюты на кораблях.
[2] Описание порядка работы с орудиями во время стрельб дано по собственноручно подписанной Лазоревым «пушечной экзерциции», разработанной им в бытность Начальником штаба Черноморского флота.
[3] Знаменитый офицерский романс, известный, как казачья песня, был написан А. Молчановым на борту линейного корабля «Силистрия» в 1838 г. Полное имя офицера не известно. Стихи были опубликованы в журнале «Библиотека для чтения» весной 1838 г.
[4] М. Ф. Федоров «Походные записки на Кавказе с 1835 по 1842 год». Не путать с М. Ф. Федоровым, чувашским поэтом и фольклористом второй половины XIX в.
[5] По этой долине вел огонь линейный корабль «Императрица Екатерина II». По-видимому, отсюда и название. Правда, лес вдоль реки, который обстреливали с «Силистрии» так и не назвали Силистрийским.
[6] Помещение, где хранились продукты капитана и офицеров под крюйт-камерой. В данном случае, скорее рундук, за которым следил слуга.
[7] Одна из самых славных страниц истории Черноморского флота. В 1829 г. бриг «Меркурий» вступил в неравнейший бой с двумя линейными кораблями османского флота и вышел из него непобежденным. Стал вторым кораблем в русском флоте, носившим георгиевский крест.
Глава 21
Вася. Укрепление Вельяминовское, конец мая 1838 года.
На все про все у войска Раевского ушло всего два часа. Слаженность и взаимодействие всех частей экспедиционного корпуса плюс грамотная организация посадки-высадки и поддержка корабельной артиллерии определили успех десанта. В сравнении с сочинским — безусловная победа! Три тысячи человек из трех Черноморских казачьих полков, доставленных третьим рейсом, уже приступили к возведению укрепления. Будущий форт огораживали засеками из деревьев. Намечались контуры будущего форта. Черкесы потеряли важнейший пункт побережья, к которому вели удобные дороги и который процветал за счет работорговли.
— Эй, ребята, — кричали казачки солдатам в цепи. — Передайте черкесам нашу благодарность! Много стволов древесных подарили! Нам же рубить меньше!
— Ага! Приходи, кума, любоваться! — буркнул Вася, хватая очередное тело за ноги.
Он вместе с солдатами своей роты стаскивал к палатке Раевского трупы черкесов. Потом насчитали более 160 тел. На следующий день Раевский отдаст эти тела без всякого выкупа явившимся от горцев парламентёрам.
У палатки играла музыка — старался флотский оркестр. Хлопали пробки от шампанского. Еще звучали выстрелы, но офицеры уже праздновали победу. Кричали «ура» Раевскому и Лазареву.