Раб и солдат
Шрифт:
Эскадра состояла из линейных кораблей «Султан Махмуд», «Память Евстафия», «Силистрия», «Адрианополь», «Императрица Екатерина II», фрегатов «Агатополь», «Браилов», «Тенедос» и «Штандарт», пароходов «Северная звезда», «Громоносец», «Язон» и «Колхида», а также брига «Фемистокл» и парусных судов меньшего ранга — люгеров, тендеров и транспортов. Отряд кораблей пополнялся по мере продвижения вдоль кавказских берегов гребными ладьями азовских казаков. Были арендованы в большом количестве частники-«купцы». На них загрузили лошадей для легких единорогов.
Лазарев традиционно выбрал 86-пушечную «Силистрию» своим флагманом. Ее капитан, Нахимов, входил, как
Прославленный адмирал выбрался в море по четырем причинам. Во-первых, Раевский умел уговаривать. Он обещал максимум протекции морским офицерам, если первая его экспедиция в роли командира Правого крыла пройдет успешно. Во-вторых, адмирал признал, что действия кавказских морских отрядов кораблей далеки от совершенства. В апреле при высадке в Соче десант понес серьезные потери. И не без «помощи» флота, который произвел амбаркировку из рук вон плохо и слабо поддержал корабельной артиллерией высаживающиеся войска. В-третьих, за основу подготовки флота Лазаревым был избран принцип состязательности. А где еще лучше разводить конкуренцию, как ни в боевом походе и на глазах высокого начальства? И, в-четвертых — а, быть может, в главнейших резонах, в чем Лазарев признался только себе — у него было неистребимое желание ощутить ветер на лице и качку под ногами, забыв на время о 12–14 часах ежедневной изнуряющей кабинетной работы. Вечная война с интендантами, со стяжателями и мздоимцами. Закупки, подряды, вороватые строители, много о себе возомнившие корабелы Николаева… Как это все сейчас было далеко, когда вдыхаешь полной грудью свежий морской воздух!
— Ветер стихает, Михаил Петрович! — негромко окликнул его Нахимов.
С круглого лица адмирала никогда не сходила недовольная гримаса. Она, можно сказать, была его визитной карточкой. Но капитан первого ранга Нахимов слишком хорошо знал своего командира и учителя. И чувствовал, что адмирал доволен. Трудности — закаляют!
— Прикажите спускать баркасы? — уточнил капитан «Силистрии», заметив, что продвижение вперед прекратилось.
— Действуйте, Павел Степанович! — адмирал, не выпуская из-под мышки подзорной трубы, достал из кармана толстый хронометр.
В установившемся мертвом штиле корабли стали наваливаться друг на друга. Их стали растаскивать баркасами. Действовали без суеты и лишних криков. Телеграф и сигнальщики работали непрестанно. Двадцать и более гребных судов, вытянувшись в линию, отводили в сторону огромную массу линейного корабля.
— Мыши хоронят кота! — пошутил какой-то остряк из толпы военных, составлявших свиту Раевского и теснившихся на юте.
Лазарев недовольно зыркнул.
«Грек!» — безошибочно определил он национальность шутника и нахмурился.
При всех своих выдающихся достоинствах прославленный адмирал, путешественник, первооткрыватель Антарктиды и боевой офицер, заслуживший первый лавр в сражении под Наварином, он был отъявленным ксенофобом. Греков он недолюбливал, евреев на дух не переносил, немцев за людей не считал. Это тем более было удивительно, учитывая, как много сделали греки для Черноморского флота. Адмирал мечтал выселить греков с Крымского полуострова.
Быть может, корни этого враждебного отношения произрастали из дела севастопольских ростовщиков, нашумевшего в начале 30-х. Мерзкая вышла история. Сперва греки, а следом евреи стали давать в долг морским офицерам. Те совершенно запутали свои финансовые дела. Доходило до самоубийств. В итоге, в Севастополь примчались жандармы и выселили всех евреев в 24 часа, уничтожив долговые расписки. Флот был в восторге!
За кадром остались нищенские зарплаты моряков и их безобразное поведение. Черноморский флот был пасынком морского начальства. С Балтики ссылали на юг всех буянов, кутил и хронических алкоголиков. Лазареву об этом было прекрасно известно. Всю эту севастопольскую вольницу ему долго пришлось ломать, пока флот не превратился в боевой и практический. И тем не менее, зная сии печальные подробности, всю свою ненависть он обратил на греков и евреев. Все, как в старом анекдоте: ложечки нашлись, но осадочек остался!
— Далеко ли до устья Вулана? — спросил адмирал Нахимова, вглядываясь в темные кавказские берега. Чудесный аромат весеннего цветения совершенно исчез из-за стихшего бриза. — Нам амбаркировка положена у Михайловского укрепления. Знаю я Черное море. На смену штилю придет такая качка, что мало не покажется.
— Пароход отправим? — предложил капитан «Силистрии». — Или буксир заведем?
— Господин полковник! — обратился адмирал к Ольшевскому. — Вы составляли планы. С какого корабля запланировали произвести смену рот?
— Ваше Высокопревосходительство! Рота, которая имеет честь пребывать на «Силистрии» в составе баталиона №2 Тенгинского полка, долженствует сменить карабинеров того же полка из Михайловского форту, — доложился полковник.
Ольшевский при Вельяминове был правой рукой командира Правого крыла. Ведал всем — от секретной части до закупок фуражек для генерала. Ныне же власть сменилась. В любимчиках Раевского был никто иной, как Лев Пушкин, любивший нахально заявлять: «Когда мы командовали с Раевским Нижегородским драгунским полком…». Теперь Ольшевскому приходилось из кожи вон лезть, чтобы доказать свою полезность. Планы амбаркировки на Тамани, где грузились войска экспедиции, и далее он составил толковые. Это все признали. И все же, и все же…
Ох, уж этот Пушкин! Про него шутили: «А Левушка наш рад, что брату своему он брат». Он был похож на гения русской словесности чертами лица. Лишь рыжина его отличала. И некая беспечная бесшабашность, желание выделиться. Словно лавры старшего брата не давали ему спать спокойно. Лев наговаривал на себя, приписывая своему образу все мыслимые пороки и сделав себе репутацию русского кревё[1]. Чаще — выдуманную, чем на деле. Впрочем, в штабе Раевского он был бесполезен. Лишь писал под диктовку. Пулям не кланялся. Но кого этим удивишь на Кавказе?!
— Тащим буксиром «Силистрию» к Вулану, — принял решение Лазарев и обратился к свите Раевского. — Господ же офицеров прошу в мою кают-компанию. Угощу вас английским обедом.
Дежурный лейтенант бросился со всех ног исполнять поручение адмирала.
… Погрузка и высадка сменной роты прошла штатно. Отбывавшие из опостылевшей крепости довольные карабинеры в составе знатно похудевших взводов загрузили на шлюпки больных и свой изношенный скарб. Как солдаты ни чистились, ни штопались, ни подшивались под унтер-офицерскую ругань, они скорее напоминали толпу оборванцев, чем боевую часть. Когда-то белые форменные брюки стали серыми и в заплатах. Шинели прожжённые, расползающиеся от вечной сырости и потерявшие цвет под жарким солнцем Кавказа. Сапоги стоптаны и во многих местах порваны. Портупейные ремни в трещинах, кое-как замазанных воском. Аникины воины, да и только.