Раб и солдат

Greko

— Другое подставил! — буркнул старый солдат.

«Да уж, жить захочешь, не так раскорячишься!» — вспомнил Милов расхожую фразу.

Солдаты часто с теплотой вспоминали покойного генерала Вельяминова. В роте бытовала легенда, что он заболел, когда с солдатами в снегу стоял в оцеплении.

— Шесть часов простоял, пример подавая. Оттого и загнулся старик. А как он солдата любил! Генералов не жаловал. Над «фазанами»[4] потешался, а к простому рядовому относился, как к родному сыну, — рассказывал отделенный унтер-офицер. — А боле всех любил он

свою собачку. Ни разу не видел, чтоб ее отругал. Она грязными лапами ему грудь всю испоганит, а он, знай себе, ее наглаживает. Хороший был генерал. Кто знает, как оно будет с новым, с Раевским?

Почти каждый день на лесистой возвышенности напротив Кавалер батареи появлялась всадница на белом коне. Она замирала надолго, не слезая с лошади. Просто смотрела на форт. В гарнизоне догадались, что она приезжает к рядовому Девяткину.

— Иди на вал, — подтрунивали солдаты над Васей. — Твоя заявилась!

Они угадали верно. Когда Милову разрешили в первый раз дойти до батареи, он без труда узнал во всаднице Кочениссу. Зачем она приезжала? Васю ответ не волновал. Приезжает — да и черт с ней. Страница перевернута.

«Аты-баты, мы теперь солдаты», — напевал он про себя. Куда более Кочениссы его беспокоил ранец. Ротный старшина прикопался к нему, требуя предъявить чистое белье, сапожный товар, гребёнку, мыло, запас ниток, куски воску для лощения ремней и прочие солдатские мелочи. А Васе выдали лишь пару портянок, подштанники да две нательные рубахи. Милов замучился их отстирывать в холодной Джубке возле бани.

Решить проблему пообещал образный староста Никифор — тот, кого выбрали хранить ротные образа и лампадные деньги. Добрый был дядька. Уже в годах. Он взялся Васю опекать, зачислив его в свои любимчики наравне с щенком, с которым возился в свободное от нарядов время.

— Не боись, паря. Скоро смена нам будет. Ежели до квартир полковых доберемся, другая жисть наступит. На квартирах — лепота! Артельно жить будем. Не то что здесь!

Никифор не обманул. В середине мая к берегу, на котором стояло Михайловское укрепление, прибыла огромная эскадра Черноморского флота. Ей предстояло осуществить высадку десанта на реке Туапсе.

Коста. Стамбул, май 1838 года.

Маскарад продолжался. Добежали до русской резиденции. Переоделись в мундиры. Отправились обратно в Константинополь на каике Фонтона.

Греб его человек, приставленный к лодке. Шли не быстро. Феликс Петрович за весло не хватался. Сидел букой. Переживал. У него сегодня мир перевернулся. Первый фраг, он трудный самый! Хорошо, что не вывернуло наизнанку. Посильнее мужик студента. Впрочем, это и понятно. Войну прошел как никак. Пусть и своеобразным образом. Допрашивал, бумаги дипломатические составлял. За оружие хватался, но сам никого не убил. Хотя… Слово ведь тоже убивает?

— Шеф! Выдыхаем! Все позади!

— Ты не понимаешь…

— Ой, да где уж мне? Феликс Петрович! Соберитесь. Бумаги Стюарта… Как с ними?

Фонтон отрешенно смотрел на воды Босфора. Указал рукой мне на корабль.

— Твой бриг. Ждет тебя сегодня ночью. Отвезет в Севастополь.

— Феликс Петрович! Очнитесь! Да ведь мы с вами и сейчас на войне, на которой не только игры разума, но и кровушка льется. Примите, как факт, эту нехитрую истину и живите дальше.

Наш человек в Стамбуле не ответил. Чтобы как-то его отвлечь, спросил снова:

— Мне не дает покоя еще Эмин-паша, кузен покойного князя. Он ведь тоже начнет задавать вопросы. И первый — к Селим-паше. Отправлял ли он своего адъютанта за Сефер-беем?

— На этот счёт можешь расслабиться, — наконец отмер Фонтон. — Ну, задаст… Получит отрицательный ответ. Оригинала письма нет. Селим-паша не в курсе. Значит, подделка. Сейчас тут такая кутерьма начнется… Будут делить место Сефер-бея. Включатся влиятельные персоны из Дивана и армии. Те, что из черкесов. Каждый начнет тянуть одеяло на себя. Думаю, Эмин-пашу ждут тяжелые времена.

— А англичане?

— У них еще сложнее. На их территории убит влиятельный человек. Не уберегли. Нас им не обвинить. А свои догадки они могут спрятать там, о чем в обществе не принято упоминать. Прежде чем нас хоть в чем-то обвинят, пусть докажут. Зачем ты винтовку в Стамбул тащишь?

— Так надо! Доверьтесь.

— Помощь нужна?

— Сами все сделаем. У нас есть запас по времени, я думаю. И вот еще что… Будете писать отчеты в Петербург, валите все на меня. Вас со мной не было!

— Да как же это возможно?!

— Да, плохо вас де Витт учил. А я его слова навсегда запомнил. В нашем деле нет места нравственной брезгливости! Но я сейчас не об этом. Просто не нужно вам в это дело лезть. Нет у меня уверенности, что мое самоуправство не выйдет мне боком. К чему вдвоем тонуть?

— Уверен? — куда более твердым голосом спросил Фонтон, на глазах оживая.

— Уверен! Ведь это не вам, а мне Государь сказал: действовать будешь моей волей! С меня и спрос.

— Я твой должник, Коста!

— Есть тема, где можете расквитаться.

— Говори!

— Мне нужно в Лондон!

— Эка! Не ожидал. Хотя… Фалилей?

— Вот теперь я вас узнаю! В своем болоте у вас каждая лягушка на счету. Но не только вопрос Фалилея. Не исключаю, что нам будет полезно возобновить отношения с мистером Спенсером.

— Боюсь, тебе этот волчара не по зубам, Коста.

— А я его грызть и не собирался. У нас друг к другу отношение уважительное. И наше сотрудничество может оказаться весьма продуктивным.

— Я тебя услышал. Быстро не обещаю. Но через полгода… Сейчас идут напряженные переговоры из-за Египта. Наверняка, будет конференция держав. Судя по всему, в Лондоне. Если от посольства поедет делегация, постараюсь тебя в нее включить. Ты же у нас имеешь безупречный английский. Значит, будешь полезен! Это на переговорах все будет на французском. А за их пределами… Решено. Я учту в своих планах.