Раб и солдат

Greko

Фонтон не реагировал. Продолжал целиться. Дышал ровно.

— Ты спросил, что я увидел в зеркале?

— Феликс Петрович, ну его это зеркало! Потом! Уйдёт, гад, уйдёт сейчас!

— То, от чего отмахивался все эти годы, — Фонтон, казалось, не слышал меня, и говорил постепенно увеличивая громкость в голосе, но я видел, что при этом оставался совершенно спокойным. — Что просто не хотел пачкать руки, прикрываясь оправданиями. Ты прав, Коста! Пора снять белые перчатки! За красоту нужно биться! Моя Родина кривобокая, уродливая, часто страшная. Населенная ужасными людьми, бездушными чиновниками. Вызывающая желание материться, биться

головой об стенку. Руки опускаются от бессилия чуть ли не каждый день. Но это — моя Родина! Самая красивая на свете! Так что, пошли-ка вы все к ё…ой матери!

Тут Феликс Петрович сделал вдох-выдох и нажал на спусковой крючок.

Сефер-бей, неловко взмахнув руками, повалился на розовый куст. Его модная круглая шляпа покатилась по дорожке. Здоровяк Ахмет недоуменно озирался, хватаясь за свои кинжалы.

— Сделано! — хрипло молвил Фонтон.

— Уходим!

Я схватил винтовку. Увлекая за собой Фонтона, бросился выше на холмы, чтобы далее свернуть в сторону Бююкдере.

[1] Рядовой Архип Осипов, обессмертивший свое имя во время штурма Михайловского укрепления в 1840 г., взорвав пороховой склад, в молодые годы был наказан за побег. Получил 1000 ударов шпицрутенами. Стал примерным солдатом. После его героической гибели был навечно приписан к первой роте Тенгинского полка. До революции при перекличке его имя называлось первым. На окрик «Рядовой Архип Осипов!» надлежало отвечать: «Погиб во славу русского оружия в Михайловском укреплении!»

[2] Создатели стиля «английский сад».

[3] Дели (тур. — «сорвиголова, безумный, отчаянный, храбрый») — с конца XV—начала XVI вв. легкая регулярная кавалерия в османской армии. Дели были известны своей безрассудной храбростью и мужеством в бою с врагами, а также необычной одеждой. Позднее вышли из-под контроля и превратились в банды, грабившие население, что привело к упразднению формирований в XIX веке. Традиционно считается, что у дели позаимствован облик крылатых гусар.

[4] История подлинная. Взята из книги «Воспоминания Ф. П. Фонтона: юмористическая, политическая и военныя письма' (том I.» Лейпциг, 1862 г). Кстати, не только Фонтон описывал, как видел, что пуля упала у ног. Такое часто встречается в рассказах того времени. Дистанция стрельбы была невелика.

Глава 18

Вася. Михайловское укрепление, май 1838 года.

Капитан Лико сидел в штабе, схватившись за голову. Очередной отчаянный рапорт мало что изменит. Подумаешь, боевые потери! Мы в армии. Тут война. Привычное дело. Но с 1-го сентября 1837 года по 1-е мая 1838 года в вверенной его попечению крепости умерло общим числом 254 человека из гарнизона и прикомандированных. На убыль личного состава в боях приходится меньше четверти. Остальные — от цинги и лихорадки. При закладке форта находилось там две роты, а теперь одна, хоть и прозываются до сих пор оставшиеся солдатами Мушкетёрской и Карабинерской ротами. Жидкий ручеек пополнения ничего не решал.

Роты? Две роты?! Осталось столько, что впору сводить в одну. И та некомплектна. Этому слабому гарнизону предоставлена защита укрепления, имеющего до 500 сажен длины линии огня. Сверх того, самый бруствер, со всеми земляными работами и жалкими потугами защитить самих себя, получил большие повреждения. Турбастоны разбивают собственные пушки своими откатами. Амбразуры, укрепленные сверх бруствера сырцовом кирпичом, совсем разрушились и не могут быть починены. Внутренняя крутость бруствера, облицованного на глине дурным камнем местной породы и плетневыми корзинами, осыпалась во многих места. Банкеты заплыли. Внутренность укрепления, не будучи нивелирована и усыпана щебнем, задерживает воду, отчего происходить всегдашняя грязь.

Грязь! Гарнизон утопал в грязи. Как только люди все это терпят?! Личный состав, имеющий под ружьем 138 нижних чинов, не может исправлять и главных повреждений при беспрерывных работах, атаках горцев и болезнях, косящих каждого четвертого. Капитан был бы рад людей выставить на ремонты. Но чем и кем работать?! За вязанку хвороста кровью приходится платить. Лесу взять неоткуда. Только подвозом. Дубовые и буковые рощи в окрестностях нужно брать с боем и не его силами. До батальона потребно, чтобы запастись строевым лесом.

«Не горцев мы блокируем. Сами сидим в осаде, — с горечью признался сам себе комендант. — Хорошо, что они атаковали. Теперь передышка нам выйдет. Пусть ненадолго, но люди выдохнут».

Лико не мог не признаться, что за год, пока они сидят в черкесской блокаде, в людях постепенно выковывается стальной сердечник. Не осыпающиеся валы хранят крепость. А тот нереальный тип солдата, который медленно, но верно формируется из воинов, отданных под его команду. Тот самый тип, в который превратится (уже превратился?) кавказский солдат. Тот самый тип, который в явном меньшинстве победит в будущем и Шамиля, и черкесов[1].

«Нешто от безысходности?» — ужаснулся капитан.

— Разрешите, ваше Благородие?

В сырое и убогое здание, прозываемое штабом с канцелярией, сунулся конвойный. Он привел этого странного беглеца, который своей яростной атакой спас Кавалер батарею и собственную капитанскую голову.

— Заводи! — обреченно уронил Николай Константинович.

Вошел Вася Милов — оборванец оборванцем. Нагло, как посчитал комендант крепости, огляделся.

— Потребно мне отобрать у тебя показания, — с какой-то внутренней тоской промычал Лико.

Вася залился соловьем. Особо упирал на свои страданья у черкесов. На дурное обращение, побои и обещание продать в рудники.

— Ты мне Лазаря не пой! — рассердился капитан. — Говори, как на духу, кто такой и какого звания.

Милов заблеял. Сами мы не местные. Из Урюпинска. Степь да степь кругом, а поодаль речка Хопер.

— Заразительные болезни имеешь?

— Никак нет!

— Во время нахождения у горцев никакого законно противного преступления не учинил?

— Разок бежать пытался. Был пойман. Второй раз, когда утёк, черкес на меня наскочил. Ну я его и…

— Про злоумышление к нападению на форт ведал?

— Так сами видели, как все вышло.

— Грамоте приучен? — прервал Лико Васин словесный фонтан. — На, подписывай бумагу.

Милов активно закивал. Получил перо и «Материал опроса Василия Милова, родства не помняшего». Константин Николаевич с презрительной усмешкой наблюдал за потугами беглеца срисовывать буковки, ломая кончик пера.

— Так почему-то и думал. Из поселянских детей будешь?[2] Полгода в школу походил, но грамоту так и не осилил? Немудрено. Таким плечистым, как ты, не в писари дорога, а в строевую роту. А ну, признавайся, каналья! От барина сбежал? Бродяга? Знаешь, что бродяг разрешено забирать в солдаты решением командира?