Раб и солдат

Greko

— Из мещан я! — испуганно брякнул Милов, припомнив классиков литературы.

— Ага! Натуральный мещанин! Кто из мещан означенного города то подтвердить может? Молчишь? Годовой пашпорт когда и кем был выписан?

Вася уныло хлопал глазами. Капитан откровенно забавлялся. Но и не забывал, что Вася злодейскую руку от него отвел.

— Мне, откровенно говоря, плевать, из дворовых ты аль поповский сын! Уверен, что вор или буян. Но людей мне не хватает. И так весь фас, что к морю выходит, могилами, обсадили. А еще дезертиры… И горцами скраденные. Для меня то — позор! — повысил голос капитан. — В общем, так. Выбор у тебя небольшой.

Или в Анапу отправлю, чтоб там тебя в железо посадили и вызнали про все твои подвиги. Или впишу под именем сбежавшего в состав роты. Станешь солдатом. И точно не дезертируешь. В горы тебе ходу нет.

— А если вернется сбежавший? — резонно решил уточнить Вася.

— Вернется — удавим по-тихому, — резко ответил капитан. — Валандаться не стану.

— То есть фамилия у меня теперь выйдет чужая? Хоть имя-то можно сохранить? Как-то я к Васе привык за четверть века.

— Имя? Имя — это можно, — капитан зашелестел бумажками. — Вот! Будешь ты у нас прозываться отныне Василием Девяткиным.

Вася равнодушно пожал плечами. Девяткин — так Девяткин. Хорошо, что не Восьмеркин или Половинкин. Ликовский вариант с солдатчиной его полностью устраивал. Какая-никакая, а легализация. Он еще не знал, что вытянул счастливый билет с этим неизвестным Девяткиным. Тот был приписан к карабинерам. Их роту предполагалось в скором времени сменить, в то время как 9-я мушкетерская останется в крепости. Через два года она героически погибнет во время штурма двадцатикратно превосходящих сил противника.

— Обер- и унтер-офицеров Карабинерской роты ко мне! — закричал капитан дежурному по штабу.

В тесное помещение густо набились командиры карабинеров.

— Вот! Принимайте пополнение, — кивнул капитан на Васю, притулившегося у стеночки. — Рядовой Василий Девяткин.

— А как же… — ахнул унтер с пышными усами, тронутыми серебром.

— Отставить разговоры! Нам нагоняи за дезертиров ни к чему!

Все понимающе закивали.

— То-то ж! Ты, Рябов, давай. Пристрой парня в роту. Да проследи, чтоб ребята не баловали. Захотят, как пить дать, ему ребра пересчитать за негаданный штурм. А он парень горячий. Сами видели, как черкесов на батарее валял. Мне драки в роте не нужны! — грозно предупредил капитан. — Затеют драку, посажу всех под замок! И вот еще что! Чтоб этот Девяткин через неделю знал все восемь приемов! И ружье научился заряжать! Лично шаржировку принимать буду[3].

— Так точно, Ваше Благородие!

Рябов с Миловым пошли в цейхгауз. Поспорили с фельдфебелем, норовившим всучить Вася какие-то обноски и убитое в хлам ружье с поврежденным кремневым замком. Хорошо, унтер вмешался. Не допустил безобразий. Лично снял чехол и проверил состояние оружия. И потребовал замены. И шинель помог подобрать без больших дыр.

— Это тебе, братец, и одеяло, и палатка. Без шинели никак.

Васю внешний вид гарнизона приводил в полное изумление. У всех форма штопанная-перештопанная. Подчас разномастная. Сапоги разбитые. И жуть какие неудобные. После его щегольских сафьяновых чувяков настоящая пытка такие носить.

Унтер отвел рядового Девяткина в ротную казарму.

В длинной узкой и темной землянке было сыро и воняло портянками. Знакомый Васе казарменный дух. Он и похуже видел за время своего контракта. Ему к подобным условиям не привыкать. И к косым взглядам новых сослуживцев был готов. И к прописке. Одна беда — магазинов нету да в карманах пусто. Проставиться не выйдет. Так сразу, с порога, всем и объявил.

Началась муштра. С утра до вечера Милова гонял унтер с тремя нашивками из желтой тесьмы, свидетельствовавших, что их обладатель прослужил бессрочно двадцать лет. Подобных нашивок в роте было много и у рядовых. Седоусые дядьки за Васей следили в оба глаза и спуску не давали.

— Взвод шаржируй, слушай, на краул, ружье плашмя, чехлы долой, заряжай, — выкрикивал унтер.

Вася послушно исполнял все команды. Поначалу солдатская наука давалась ему легко. Это было оценено по достоинству. Особенно то, как он смело разобрал замок ружья и смазал все части. Идеально вычистил ствол.

— Ты точно не служил ране, паря? — то и дело спрашивали его сослуживцы. — Что есть ружо?

Вася заученно отвечал:

— Ружье есть оружие, данное нам не токмо для нападения, но и для обороны против врага и дабы защищать оным престол, веру и отечество. Оным же я совершаю артикулы, называемые приемами.

— Как ты должон совершать сии приемы?

— Сии приемы я должон совершать по команде начальников.

— Какие команды знаешь?

— От стоячей ноги к могучему плечу шараааах-Ни!

Когда дело дошло до приемов с ружьём, все вопросы отпали. Вася точно плавал. Запомнить сотни движений — положений пальцев, локтей, ног и тому подобного — было невероятно трудно. Зачем, к примеру, нужно хлопать себя по ляжке правой рукой при повороте при приставлении ноги? Команды «Ружье к осмотру» (не забыть вставить шомпол в дуло), «На караул» в три приема, «От дождя» в три приема — это были еще цветочки. «С патроном чехлы долой заря-Жай», снять наполошник (оказалось, что это чехол на замке), проверить, «довольно ли кремень дает огня», как правильно скусить патрон… Вот, где голову сломаешь, пока все заучишь. Шестнадцать темпов заряжания!

В коллектив роты Милов вписывался трудно. Был бы он зеленым рекрутом, над ним бы взяли шефство. Приставили дядьку. Но рядовой Девяткин прослужил почти шесть лет. Васе помимо новой фамилии накинули пяток годков. И никто с ним возиться не стал. Шпыняли, будь здоров. Даже одногодки.

Немного стало полегче, когда узнали, что Девяткин умеет читать. У всех были письма, полученные ранее из дому. Васю часто просили их прочесть при всем честном народе. Благодарили. И расстраивались, что он отказывался писать ответы.

— Не приучен, — отнекивался Вася, понимая, что напутает с ятями.

К его удивлению, сослуживцы — особенно те, кто в годах — оказались не сиволапыми мужиками. Понахватались знаний. Много повидали, даже за границей в походах побывали. Посмотрели, как народ живет и в Персии, и в Турции и даже за Дунаем. Рассуждали здраво, но с какой-то тоской, унынием и обреченностью. Жизнь в гарнизоне была крайне тяжелой. Никто не хотел хоть как-то улучшить ротный быт. Жили в ожидании смерти от цинги или лихорадки.

— Отчего в порядок казарму не привести? — спрашивал Вася.

В ответ только хмыкали.

— К Христову дню яичка красного не дождешься. Мертвых хороним без отпевания, обычай нарушаем. Какой уж тут порядок?

Милова поразил один безухий солдат.

— Турок навалился, — объяснил он, как остался без ушей. — Меня подранило. Лежу. Слышу шастают супротивники. Один ко мне подошел. Не сообразил, что я не мертвый. И отхватил ухо.

— А ты? Даже не вскрикнул?! — возбужденно вскричал Вася.