Раб. Книга 1. Чужая боль
Шрифт:
Не могу, мягко подхожу к кровати, сажусь, провожу рукой по щеке. Ты такой красивый, милый, был бы свободным – девки передрались бы. Ничего, я сделаю тебя свободным, прежде всего твою душу и самоосознание…
Вздыхает, открывает глаза.
– Не спишь? – спрашиваю.
– Что прикажет госпожа?
– Извини, не хотела тревожить. Просто думала…
Настороженный взгляд, чего это, дескать, госпожа извиняться решила, что она себе надумала?
– Мне хочется поговорить с тобой. Нормально. По-человечески.
– Что мне сделать, госпожа? – надо же, садится в кровати без приказа, даже на спинку облокачивается.
– Скажи… а было место, где тебе жилось нормально, хотя бы относительно? Я имею в виду, когда ты уже попал в рабство.
– Госпожа хочет меня продать?
– Я не хочу тебя продавать, но может случиться так, что… что не смогу о тебе позаботиться, и тогда… Мне нужно знать, куда тебя устроить.
Боже, зачем я полезла к нему с этим разговором сейчас! То, что волнует тебя, для него очередная пытка и неизвестность! Не умею я с травмированными детьми общаться, чёрт!
Антер
Внутри всё захолонуло. Она это специально. Продаст. Амире. Лучше умереть. Пытаюсь не показать своего ужаса:
– В охране нормально было, не наказывали по пустякам, кормили хорошо, не заставляли… – запинаюсь и с вызовом выдаю: – …ничего. Но продавая врачам, поставили резолюцию «не пригоден». Иначе было нельзя. Теперь мне туда возврата нет.
– Но медкабина…
– Кого волнует медкабина, когда стоит резолюция.
Тамалия
Ну да, логично. Ладно, подумаю, что можно сделать.
– Когда? – глухо спрашивает.
– Что – когда? – не понимаю.
– Продавать меня когда будешь.
Хм, сейчас, видимо, услышу всю правду о себе. Может, тем лучше, пусть выговорится?
– Не знаю, не от меня зависит, к сожалению.
– Говори… – почти рычит.
Нарывы, сказывают, нужно вскрывать? Ох, не пожалеть бы потом… Но прежде, чем строить что-то новое, нужно вычистить всю грязь.
– Вполне возможно, что скоро.
– Сколько у меня дней?
– Какая разница, если ты всё равно не собираешься вести себя как тебе сказано?
Говорю, ожидая. Сорвётся ли на мольбы или наоборот, решит, что ну их нафиг, раз всё равно бесполезно.
– А зачем? Ты передумаешь?
– Возможно.
Столько ненависти в глазах, столько отвращения… прямо не по себе, судорожно вспоминаю: он видел, куда положила кнут, а сейф пока ещё откроешь…
Какой к чёрту сейф, о чём ты?!
Чёрт, наверняка ж решит, что я с Амирой сговорилась. Ёпрст, не подумала о ней, а он же наверняка первым делом…
– Все вы похотливые извращённые суки, – выдыхает. – Доставляет удовольствие издеваться, ну давай, издевайся, чего уж. Я же сразу видел, что как раб тебя не привлекаю и ни для чего не гожусь, но зачем, зачем же… – вдруг закусывает губу и, кажется, всхлипывает. – Ведь я же помню, что такое свобода, тому, кто всегда был рабом, это слово мало что говорит… А надо мной приятно издеваться, конечно! Да, дрянь?
Повинуясь порыву, подаюсь вперёд и обнимаю его. Он какое-то время сдерживается, лишь тяжело дыша, после утыкается в моё плечо, разрыдавшись.
– Вот так, милый, – шепчу, – давай, пусть выходит грязь и зараза, нужно освободить место. Выговорись…
Антер
Не дождёшься… Вам нельзя говорить ничего, иначе не успеешь оглянуться, а вы уже спешите воспользоваться. Да, в меня много лет вбивали необходимость подчиняться, но мне по-прежнему не безразлично, что со мной делают! Да, знаю, если не исполню хоть малейший хозяйский каприз, меня ждут часы изматывающей боли, во время которой я буду молиться, чтобы наконец-то сдохнуть, чтобы хозяин подержал палец на кнопке чуть дольше, чем я в состоянии выдержать. Видишь, какое мне крепкое тело досталось, сколько его ни калечили – после медкабины как новое, начинай сначала! Да, в очередной раз вылезая из медкабины я готов на что угодно, лишь бы больше не попасть в неё, понимаю, что это невозможно, что хозяину всегда есть за что наказать, а и ни за что, просто для своего удовольствия – тоже никто не запретит! Но каждый раз думаю, а вдруг хоть немного оттяну эту участь, вдруг не сегодня, не сейчас, вдруг будет хоть полчаса без боли! Пусть это будут полчаса на полу, да хоть раком, только без боли!!! Давай, издевайся надо мной, покажи своим подружкам, какой у тебя послушный раб, что хочешь сделает, сам себя кнутом отходит, ведь он знает, что может быть ещё хуже! Ведь ему же безразлично, лежит ли он на полу под твоими ногами, стоит ли голышом на всеобщем обозрении, а если и не безразлично, так это вдвойне приятно, правда же?
Позорище какое, разревелся идиот, расскажи ей ещё, где у тебя болит…
Тамалия
Всё я сделала не так, слишком рано, не доверяет он мне, не готов выговориться, хотя кажется, прекрасно понимаю всё, что мог бы сказать, чуть ли не мысли слышу.
Антер до боли стискивает меня, замочив пеньюар, какое-то время не отдаёт себе отчёта, после останавливается – резко, видимо, приложив массу усилий и не удивлюсь, если снова прокусив губу.
– Простите меня, госпожа, – отстраняется, отпуская.
– Мне на «ты» больше понравилось, – улыбаюсь.
– Простите, – вспыхивает.
Лежащий в кармане пеньюара коммуникатор – привычка всегда держать его рядом – впивается в ногу и я протягиваю руку чуть поправить. Антер вдруг взвивается, в мгновение оказавшись на полу у моих ног, сжимая колени:
– Не надо, пожалуйста, я никогда больше…
– Ты чего? – удивляюсь, но тут же доходит: видимо, решил, что без пульта я бы к нему не отправилась. – Это комм, смотри, – достаю, демонстрирую. – Твой пульт в сейфе. Он мне не нужен, я бы выкинула его, если бы…
– Что если бы? – хрипло. Отпускает руки, что это у него за «можно касаться – нельзя касаться»? Не подаю виду, что заметила.
– Всё сложно, – вздыхаю. – Возвращайся в кровать.
– Когда будете продавать?
– Никогда. Клянусь.
Да когда же ты уже научишься хотя бы подниматься сразу же, а не стоять ещё полчаса на коленях, выясняя, что тебе грозит?
– Только не Амире, умоляю, не к ней, я всё сделаю, приказывай… Только не к ней… Что угодно… Лучше обратно на опыты… С колен не встану, любую прихоть исполню, только не возвращай меня…