Рабиндранат Тагор
Шрифт:
"Гора" больше, чем просто роман. Это эпос Индии времени перехода к решающему периоду современной истории. В индийской литературе он занимает такое же место, как "Война и мир" Толстого — в русской, хотя, конечно, он не так широк по масштабам изображения и охвату событий, не так богата и разнообразна галерея Действующих лиц. Но никакая книга не может сравниться с "Горой" в мастерском анализе индийской общественной жизни, ее основных противоречий.
Стоит вспомнить об истории создания романа. Короткий, но беспорядочный период участия Тагора в движении свадеши заставил его задуматься о природе индийского патриотизма, его истоках и его будущем. Он увидел, что среди так называемых прогрессистов есть не только замечательные интеллектуалы и гуманисты, но и те, кто просто копирует иностранные формы, называя такое копирование прогрессом. Поддерживаемые англичанами прогрессисты быстро стали новым классом социальных снобов и выскочек — тип весьма
Утверждают, что главный герой романа подсказан личностью "сестры Ниведиты", ирландки по имени Маргарет Ноубл, выступавшей в своих книгах страстной защитницей всего индийского. Действительно, Тагор уважал и любил ее за искренность и смелость, но лишь улыбался, когда она начинала проповедовать ему верность традициям — более индуистка, чем сами индийцы. Однажды она гостила в его поместье в Шилайде. Как-то раз вечером они сидели на палубе его плавучего дома, и она попросила его рассказать ей какую-нибудь историю. Так он начал рассказывать ей историю Горы и впоследствии записал ее.
Гора — ирландский сирота, родители которого погибли во время восстания сипаев в 1857 году. Добрая женщина из касты брахманов подбирает ребенка и воспитывает его как своего сына. Гора вырастает в красивого, импульсивного и страстного юношу, горячего защитника наследия индуизма и страстного поборника кастовой системы. Прозрение наступает в тот момент, когда он узнает, что в жилах его течет чужеземная кровь и по законам своей религии он хуже, чем неприкасаемый. Для него вовсе нет места в правоверном индийском обществе, за которое он так ратовал. Осознание этого приводит его к пониманию истинного значения любви и терпимости. "Сегодня я воистину индиец. Во мне больше нет никакого противоборства с индусами, мусульманами и христианами. Сегодня каждая каста в Индии — это моя каста, пища всех — моя пища".
Понимание истинной судьбы своей страны, которое обретает герой романа, выражено Тагором в прекрасном гимне, обращенном к Индии, созданном в то же время.
О душа, не стынь, у благих святынь Долгий сон развей, Здесь, где льнет волной океан людской К Индии моей. Руки простерев, мы начнем напев, Пусть летит звончей: Славен будь вовек, богочеловек, До скончанья дней! В думы погружен кряж высоких гор, Долы переплел щедрых рек узор… О, священный край! Никогда с него Не своди очей! Вечно льнет волной океан людской К Индии моей! Изо всех краев чей могучий зов К нам народы слал? Не один поток в океан притек, Мча за валом вал. Здесь ариец был, неариец был, Гунн, дравид, патан, Лютый сак, монгол и китаец шел — Слил их океан; В наши времена из отверстых врат Нам дары свои принесет закат, Даст он и возьмет, к нам навек придет — Нет назад путей! Вечно льнет волной океан людской К Индии моей! [68]68
Перевод
Через два года Тагор вернулся к этой идее в прочитанной в Калькутте публичной лекции, которую он затем опубликовал в книге "Курс индийской истории". В том же 1912 году она прозвучала в знаменитой песне, ставшей теперь официальным национальным гимном Индии.
Все страдания и боль, утраты и неудачи, сражения и разочарования и в мирских делах, и в творчестве растворены и возвышены в песнях, излившихся из его переполненного и очистившегося сердца в 1909 и 1910 годах. Многие из этих песен, составившие книгу "Гитанджали" ("Жертвенные песни"), были впоследствии переведены им на английский язык и принесли ему всемирную славу. Они слишком хорошо известны и не нуждаются ни во вступлениях, ни в комментариях, кроме свидетельства соотечественников, что петь их даже приятнее, чем читать. Язык их столь же прост и чувства столь же искренни, как высока их мысль. Как сказано в одном из стихотворений: "Моя песня сняла все украшения. У нее нет гордости, она не хочет наряжаться и прихорашиваться. Украшения испортят наше единение. Они встанут между мною и тобой. Их звон заглушит наш шепот".
Страдания и радость, невинный восторг, который скрывает столетия размышлений, наполняет эти песни чувством, которое и всемирно и вечно. Первая из песен задает тон всему сборнику: "Пусть ничто не сбудется из того, о чем я мечтал. Пусть лишь Твоя воля воплотится в жизни моей".
Это не пассивность побежденной и потому смиренной воли. Его постоянная мольба — мольба о силе, которая поможет перенести с легкостью радости и печали, сделать его любовь плодотворной, о силе, которая не преклонит колена перед высокомерием грубой мощи, не оставит униженных и заброшенных, о силе, которая поднимает разум над мелочами обыденной жизни.
Любовь — вот главное слово книги. Он любит мир, и когда придет пора с ним проститься, последние слова его будут словами благодарности, ибо то, что он увидел на этой земле, невозможно превзойти в совершенстве.
Пятьдесят лет богатой и плодотворной жизни завершились в 1911 году. Словно зная, что важная часть его жизненного пути закончена и должна начаться новая глава, он написал свои воспоминания, охватывающие период с ранних дней до порога зрелости. Почему он не довел их до даты написания, почему он оставил за их пределами самые драматические годы жизни, сказать нелегко. Эти мемуары не хроника и не дневник. Как он сам сказал в предисловии, "воспоминания — это не история жизни, а оригинальное произведение художника". Художник необязательно воспроизводит все, что случилось на самом деле: "очертания расплылись, цвета изменили окраску от влияния сердечной страсти. Поэтому нарисованная картина не могла бы быть свидетельством на суде".
9. Нобелевская премия
Одиннадцать лет труда принесли богатый урожай, но усилия оказались слишком чрезмерными, напряжение слишком изнурительным. К своему пятидесятилетию Рабиндранат пришел с больным телом и усталой душой. Дважды в прежние времена поездки на Запад помогали ему собраться с силами и вдохновляли на новые свершения. И теперь, вновь оказавшись на перепутье, поэт с надеждой глядел на Запад. Он никогда не был антизападником, даже тогда, когда стоял во главе патриотического движения. Ценности западной культуры не меньше воодушевляли его, чем великое наследие родной страны.
Итак, в начале 1912 года он стал готовиться к третьему путешествию в Европу. На этот раз он собирался отправиться не на прогулку, а в паломничество. Он мечтал встретиться с выдающимися людьми западного мира, чьи идеи так привлекали его.
Тем временем бенгальская интеллигенция решила искупить свое давнее небрежение к великому поэту и роскошно отметить его юбилей. 28 января 1912 года Бенгальская академия литературы устроила большой прием в Городском зале Калькутты. Известный калькуттский журнал "Модерн ревью" описал его как "невиданное торжество — впервые в истории Индии такая честь оказана писателю". Поэта глубоко взволновали эти знаки внимания. Но вслед за ними последовал громкий скандал, когда многие родители и опекуны забрали своих подопечных из Шантиникетона. Секретным циркуляром, выпущенным британской администрацией (от имени правительства Восточной Бенгалии и Ассама), школа в Шантиникетоне объявлялась "совершенно неподходящей для обучения сыновей государственных служащих".
Тагор намеревался отплыть из Калькутты 19 марта, но внезапно заболел в ночь перед отбытием, и доктора запретили ему до полного излечения отправляться в путешествие. Багаж его, уже погруженный на корабль, пришлось возвращать назад из Мадраса. Поэт, расстроенный неожиданной отсрочкой, для восстановления сил отправился в Шилайду, на берега любимой Падмы. Там он впервые попытался перевести некоторые из своих песен на английский язык. Они-то и составили впоследствии его сборник "Гитанджали". Вот как сам поэт рассказал об этом в письме своей племяннице Индире Деби от 6 мая 1913 года.