Рабочая гипотеза
Шрифт:
Котовой Лихов сказал:
– Какая вы, оказывается, узурпаторша!.. Я ни в коей мере не против того, чтобы делались дипломы в академии, но нельзя же перетаскивать туда всех способных студентов!
– Дураками и в академии пруд прудить можно… – брякнула Елизавета, но тактику после этого изменила.
– Яков Викторович, – сказала она тремя днями позже, – что, если я не в ущерб программе практикума поставлю с группой какую-нибудь реальную научную работу? Скучновато изучать методики для методик, если же у группы будет определенная научная цель, дело, мне кажется, пойдет лучше.
– Продумайте как следует. Если ваша тема
Тема охватила все методики, и, конечно же, это была громовская тема.
Вскоре появился в университете и сам Громов.
– Яков Викторович, я пришел по просьбе Котовой. Она считает, что кое-кому из студентов полезна моя консультация.
– Что ж… Хорошо. Но учтите, что оплатить мы вам не сможем.
– О, это пустое!.. Я и не думаю об оплате.
Работа шла очень успешно, настолько успешно, что Михайлов завидовал: как это он сам не догадался построить практикум таким образом? Ведь как легко можно было собрать огромнейший материал!
Через полтора месяца была готова статья. Титульный лист ее выглядел необычно – фамилии авторов занимали шесть строчек: Котова и далее неисчислимые студенты. Громов в числе авторов не значился, но он незримо присутствовал: его идеи, литературная часть написана на основе его картотеки, да и сведение воедино студенческих писаний пришлось осуществлять ему.
Лихов, прочтя статью, немножечко удивился:
– Сказать по правде, я не думал, что Громов так вырос!
Маленькие хитрости Елизаветы были ему абсолютно понятны.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Сколько времени прошло с того дня, как ездили за ежами? Леонид прикидывает: три месяца. И много и мало. Много потому, что за эти месяцы сделано множество дел, мало по причине иной: всего девяносто дней назад расстались с Раисой, но уже ощущает он новую тягу, явную и несомненную, – тягу к Елизавете. Можно кое-что придумать себе в оправдание: к Раисе, мол, вовсе и тяги не было, просто сделали попытку вернуться назад, да и форсировала эту попытку скорее Раиса, чем он. Можно придумать, но нужно ли? Не росло ли вот это, сегодняшнее, еще до Раисы? И ничегошеньки противозаконного тут нет. Напротив, если уж ставить точки над «и», нелепым, ошибочным выглядит месяц возврата к прошлому. Хорошо еще, что нашли в себе силы расстаться вовремя, без всяких дрязг.
Подобные мысли – один из тормозов, сдерживающих скольжение навстречу Елизавете. Есть и другие тормоза, но всякий тормоз – вещь относительная: был бы уклон достаточным, а там – пусть даже колеса заклинены – юзом поедешь…
Когда ямочки на щеках, рука, поднятая, чтобы поправить прическу, веселый блеск косо поставленных, «модных» Лизиных глаз заволновали всерьез, стало явным: полетят в тартарары все и всяческие тормоза. Уверяют, трудно, мол, заарканить старого холостяка, он дорожит своей свободой. Возможно. В старохолостяцком положении Леонид не пребывал никогда. А с вдовцом дело обстоит иначе. Прошли события в памяти сквозь частое сито отбора, мелочь, мусор отсеялись, одно лишь осталось: «Ах, до чего ж это здорово – так называемая семейная жизнь!» Плохо ли иметь друга, с которым все общее? Таким другом была Валентина. Валентина… «Что скажешь на этот счет ты, Валя?» – спрашивает Леонид у своей совести, и она не возражает. Почему бы ей возражать? Елизавета – чудесная девушка, если, конечно, прищуриться,
Однако прищуриваться порою трудно. Вот, например, разговор:
– Можешь выслушать меня внимательно? – спрашивает Леонид. – Я кое-что придумал.
– Давай, слушаю.
– Но только прошу: отнесись, пожалуйста, со всей серьезностью.
– А как же? Я говорю: валяй!
– Так вот… Ты помнишь работу Иолоса?
– Опыт на грош, а рассуждения силятся потрясти мир.
– Положим, работа классическая. Однако дело не в этом. Я попробовал сопоставить…
– Мура!
– Как так мура? Ты еще ничего не слыхала…
– Мура, чушь, чепуха, ересь!
– Но, Лиза, позволь… Выслушай, а потом…
– А я разве что-нибудь говорю? Продолжай, выкладывай, я вся внимание!
– Так вот…
– Между прочим, Леня, мне очень понравился жатый ситчик, который мы видели в магазине…
Леонид в изнеможении замолкает и отворачивается к окну. Елизавета молчания просто не переносит:
– Долго я ждать буду? Изложишь ты мне, наконец, свое горе-открытие!
Но если Леонид снова заговорит, она вновь его перебьет.
Изредка бывают прозрения, и тогда Елизавета безжалостна к себе самой:
– Ну и характерец у меня, знаешь ли… Думаешь, я нарочно? Назло? Вовсе нет. Просто первая реакция у меня – возразить. Сначала меня все возмущает, что бы ты ни сказал!
При подобных ситуациях лучше молчать, и тогда она продолжит свои покаяния. Но если откроешь рот: самокритика, мол, дивная вещь, полезно и современно – тогда держись…
– Сам хорош! Думаешь: положительный герой эпохи? Как бы не так! Бабник – раз, самовлюбленный эгоист – два, теоретик, как следствие предыдущего, – три! Лопух в мятых штанах!
Короче говоря, с изрядной сумасшедшинкой это премилое создание!
Прямая противоположность Валентине: та, бывало, ловит каждое слово, хоть и понимает разве что половину, эта же все на лету схватывает, но попробуй заставь выслушать!
При всем при этом – блестящий экспериментатор. Гм, обязательное ли это качество для жены?..
Наука зиждется на трех китах: эксперимент, теория, оргработа. Что такое теоретик, Громов по себе знает, организатором, хочет он того или нет, заставляет быть жизнь, ну, а экспериментатора он может наблюдать каждый день. Однако попробуй проследи тайные тропы, которыми движется мысль этого экспериментатора! Поэтому Громов доволен, когда удается понаблюдать за экспериментатором совершенно иного типа.
Это Петр Петрович Бабушкин, работник одного из институтов Медицинской академии. Чтобы вычленить роль головного мозга, у Громова и Котовой появилась нужда облучить однодневных мышат, экранируя им попеременно то туловище, то голову. У Бабушкина в этом отношении был опыт, он даже изобрел контейнер, хитроумный и очень удобный. Естественно, они поехали к Бабушкину.
Петр Петрович, пожилой, с аккуратной бородкой а-ля Шаровский и вообще чем-то напоминающий Ивана Ивановича – несомненный его ученик, типичный представитель школы, – принял их очень любезно, показал контейнер из оргстекла, который Леониду представился чудом экспериментальной техники, развернул на столе чертежи. Громов восторгался довольно шумно: Бабушкин ему понравился, а, кроме того, шумные восторги в данном случае были воспитательным мероприятием по отношению к Елизавете.