Рабочая гипотеза
Шрифт:
– Драндулет-амфибия. Последняя модель. Повышенная проходимость по асфальту. – Елизавета выходит, чтобы присоединиться к Громову. – Эй, ухнем!..
– Будь на твоем месте кто путный, обернулся бы Раисе сейчас ее трюк тыльной стороною. Бросить ее и – фюйть за ежами! Пусть сидит со своей колымагою!
– Надеюсь, шутишь? – Громов смотрит на Елизавету. – Не считаешь, что сегодня ты шутишь излишне резко? Насчет возраста, например. Она ведь обиделась! Советую, Лизок, помолчи.
Тон строг, слова тоже, но Елизавета рада: в сегодняшнем столкновении характеров Громов, выходит, даже
– Что же… Помолчу. Я послушная.
Они дружно наваливаются, машина дергается, выскакивает из грязи.
Избушка лесника и впрямь стоит в солнечной долине, ребятишек вокруг и впрямь уйма, а вот с ежами дела обстоят плохо: бегали, бегали ребятишки, но только четырех ежей нашли, да и те, оказывается, были заимствованы в соседней деревне, где жили под печками с лета.
– Поздновато приехали, – говорит лесник. – Еж уже в спячку залег, теперь его не отыщешь.
– И даже с собакой?
– Свежих следов нет. Ребята с собакой ходили, никакого проку!
Леонид и Елизавета огорчились, Раиса – ничуть.
– Пойдемте, товарищи, пить цинандали!
Вошли в избу, выпили цинандали и съели сыр. Далее Раиса планировала прогулку по лесу, но…
– Братцы-сестрицы, а ведь ежи у нас будут! – Елизавета что-то придумала. – Раенька, и впрямь я уже рада твоему вмешательству. Леня, в нашем распоряжении машина! Машина, чуешь? Если лесниковы мальчишки в одной деревне раздобыли четырех ежей, то стоит проехаться по пяти деревням – будет еще двадцать! Правда, придется потратиться. Скупим всех ежей в округе, а, Леня?
Перспектива поездки по деревням Раису не очень-то радовала, но что сделаешь? В глазах у Громова она прочла просьбу. И голубая «Победа», подпрыгивая на ухабах, заколесила от деревни к деревне.
В первом селе переговоры по поводу единственного оказавшегося там ежа вел Леонид. Он купил его за пятнадцать рублей, и хоть до следующей деревни было добрых пять километров, причем машина дважды застревала в грязи, Елизавета, не умолкая, корила его за расточительность. В дальнейшем она взялась за дело сама. И вот она уже идет вдоль четвертой деревни, заходит в каждый дом, а сама поглядывает на машину. Вот и последний дом. Какая неудача: ни одного ежика! Она садится в «Победу». Здесь – полное безмолвие. У Раисы глаза сердитые, у Леонида не поймешь какие, но брови сдвинуты. Переругались? Похоже на то!
Вскоре выехали на шоссе.
– Спасибо, Раенька! – говорит Леонид. – Тут мы проголосуем и на попутной в Москву. А ты домой? Тебе спешить уже нужно?
– Спешить. О да, всегда нужно спешить… – Раиса кивает головой им на прощанье, захлопывает дверцу.
Остановив направляющийся к Москве грузовик, Леонид предлагает Лизе сесть в кабину, но та энергично трясет головой.
– С тобой, в кузов.
Громов не спорит. А когда уже ветер обжег лицо, она спрашивает:
– Ссора?
– Нет, просто подбили баланс и признали опыт неудавшимся. В том-то и беда, Лизок, что даже поссориться толком мы не можем.
– О-о, у теоретиков все шиворот-навыворот! Однако что она тебе говорила? Секрет?
– От тебя нет. Говорила, что безнадежно устала, что последние месяцы были трепкою нервов,
– Особенно тебе к ней… Этого она не сказала? Раиса вся тут. Сегодня, к примеру: приехала расставаться, но весь день только и делала, что заявляла свои права на тебя. Она и в науке такая. Не спорь, Леня, она оккупантка, не спорь, а радуйся, что избавился от оккупации.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
– Странный ты человек! Шнейдер обрушился на нашу работу, а ты…
– Странный, Лизонька, очень странный…
Комната преобразилась. Третий стол выехал на середину, на нем пока что ничего нет, но два других стола завалены всяческими шедеврами стеклодувного производства. Шедевры то и дело лопаются, бьются, трескаются, норовят свалиться на пол; и пока Елизавета сметает в угол очередной Млечный Путь из осколков, Леонид чертыхается сквозь зубы.
– Хорошо хоть сообразили заказать три комплекта!
Безуспешно пытаясь надеть шланг на горлышко пузатой штуки, Леонид смешно морщит губы – точь-в-точь как морщится шланг, сопротивляясь насилию. Елизавета подходит со стаканом воды.
– Хочешь, покажу фокус?
– Быть может, попозже, во время паузы? «У ковра – клоун-иллюзионист Е. Котова». Клоуны, Лизонька, выступают во время пауз.
– Дай шланг. – Она выдернула резинку из рук Громова, сунула ее в воду. – Попробуй теперь.
Леонид пробует, и шланг надевается.
– Почти гениально…
– А как же? Но ты не ответил насчет Шнейдера.
– Шнейдер? Ах, Шнейдер!.. Но, Лизонька, это тоже почти гениально, что он сказал.
Разговор о Шнейдере, о том, что он сказал, заводят они ежедневно.
Началось с очередного визита Шаровского.
– В среду слушаем ваш отчет. Приготовьтесь.
Видно, тревожило Ивана Ивановича состояние наркозной темы: не слишком ли увлекались разработкой гипотезы Громова. Иначе чем объяснить этот отчет, незапланированный, несвоевременный?
И вот Леонид на трибуне. Малая аудитория заполнена лишь наполовину. Все свои – кто из чужих придет на текущий отчет? Доклад четкий – опыты и выводы, опыты и выводы… Докладчик блистает неторопливым спокойствием, заканчивает, уложившись в отведенное время. Шаровский одобрительно кивает головой – любит точность. Вопросов задают мало, и Леонид на них отвечает.
Потом начались прения. Умно, однако по мелочам, критикует работы Басова – типичная ученица Ивана Ивановича. Лиза записывает: мелкие улучшеньица, которые Басова предлагает, ее устраивают. Далее выходит Семечкин, и доска покрывается орнаментом из непонятных большинству интегралов. Теоретический зуд Семечкина пока что никто всерьез не принимает. Никто, кроме Громова. Леонид интегралы перерисовывает: надо обдумать, поспорить. После Семечкина Титов, сияя улыбками, мягко чернит обе темы: наркозную за откровенно теоретический крен, «ядовитую» – за необоснованный практицизм, отсутствие теоретической подстилки. Никто ничего по поводу его выступления не записывает; мнение свое Титов не обосновывает, громкие, но пустые слова, и, значит, мнение это – факт личной биографии товарища Титова, не более.