Рабочая гипотеза
Шрифт:
Сколько лет не мог спокойно работать, спокойно спать… Прошли годы – не забылось. Напротив, в ту пору был только страх, ныне же, оглядываясь назад, остро ощущаешь, нелепость, неправомерность, чудовищность…
Сережка ушел воевать, и прилетел в сорок втором снаряд, разрушил блиндаж, убил и похоронил сразу же…
Лихов идет, заложив руки за спину, думает: «Сейчас поверну и пойду обратно, положу им розы… Розы на розовый камень… Камень придумал Иван… Иван Шаровский взял похоронную и устроил в обход закона – шутка ли! – памятник Соне. Ваня,
Лихов бредет по тропинке. Высокая худая фигура сгорблена, ноги волочатся – сейчас он стар. Стар, потому что один, нет университета, нет студентов… И нет Ивана… Быть может, сейчас Иван там, возле камня? Весьма вероятно. И именно поэтому не нужно, нельзя идти туда, нельзя, не нужно мешать ему – пусть уж лучше шуршат опавшие листья… Девятнадцатый год. «Помнишь, Ваня, какой была Соня тогда – комсомолка тех лет, в простой кумачовой косынке? Задорная, неуемная и красивая. А в двадцатом ты уже помогал нянчить Сережку… И позже, у тебя были уже свои дети, ты продолжал играть с Сережкой в лошадки. О, как вы были с Соней дружны! Вечно объединялись против меня во всех, решительно во всех спорах!
Похожу немного, еще несколько минут похожу тут, вдалеке, а потом положу им цветы…»
Однако только в час дня возвращается Лихов к камню, ищет глазами и сразу находит: да, вот он букет, все так, и не могло быть иначе… Огромный букетище, конечно же, те самые розы, которые он, Лихов, забраковал в магазине. «Иван, ты никогда не умел выбирать цветы, но знал бы ты, как дороги мне вот эти, подвядшие!»
Свои розы Лихов бережно кладет рядышком, стоит минуту, опустив голову, потом распрямляется, уходит подчеркнуто-бодрой походкой.
У ворог садится в такси, говорит шоферу:
– Ленинский проспект, к академии!
Конец глупой ссоре, сегодня он положит ей конец! И пусть видят все молодые – это им тоже наука! – пусть видят, как надлежит исправлять ошибки!
Слухи о том, что боги вот-вот помирятся, витали в воздухе.
И все же появления Лихова в институте никто не ожидал. Он преодолел лестницу с завидной легкостью. Шел по коридору и рассыпал направо и налево поклоны, улыбки. Вывернулась неожиданно Елизавета – конечно, уж не случайно, – и Лихов, элегантно склонившись, поцеловал ей руку.
Потом он прошел на «Олимп». И прежде чем закрылись двери, лаборантки услышали:
– Иван, мы снова должны работать вместе…
Из кабинета боги вышли вдвоем через пять минут.
– Я уезжаю в президиум, – буркнул Шаровский.
Они сели в машину, уехали. В президиуме академии Шаровский не был, не оказалось их и в университете: об этом в лаборатории узнали сразу же. Но никто, ни один человек не мог даже предположить, что было на самом деле. А было следующее:
Они
– И все же, Яков, ты не прав… В твоем подходе к эксперименту… – говорит Шаровский, нанизывая на вилку соленый огурчик.
И это в рабочее время!
Перед каждым из них лежали бумажки с одинаковыми заголовками: «Повестка дня». Пункты тоже были схожими: § 1. Координация, § 2. Учебник… § 3… И только в шестом параграфе были расхождения. У Лихова значилось «Забрать Котову на полную ставку». У Шаровского: «Котова – Громова (?). Декр.отпуска? Фок, наркоз, знание языков, руки. Не отпускать!»
Лихов подсмотрел различия в этом пункте:
– Иван, у меня горит ассистентская ставка! А у нее твоя школа, и нужно ведь учить студентов методикам.
– Давай по порядку. Вечно ты прыгаешь через три ступеньки! Дойдем и до этого.
Они чокнулись, выпили.
Совещание началось.
– Да здравствуют творческие содружества! Бойль и Мариотт, Шаровский и Лихов, Штепсель и Тарапунька, Котова и Громов! И уж кому-кому, а Краевым и Титовым мы сумеем теперь сказать: no pasaran!
Лиза торжествует, ее пригласили по совместительству в университет вести большой практикум. Пожертвовал Лихов штатной единицей за право смотреть на нее – так она сама характеризует ситуацию.
И вот первое занятие. Каждая фраза отточена, каждое движение – хоть картину пиши, сложнейшие операции проделываются с изумительной ловкостью, в общем все хорошо, а о том, какие скандалы и даже истерики этому предшествовали, знают лишь многочисленные Котовы да частично Громов: Елизавета волновалась перед первым занятием и донимала ближних своих.
В университете она была весела и мила. Степану шепнула:
– Конец твоему владычеству… Лихов завоевывается двумя улыбками, студенты – двумя занятиями. И все, отошел Степандрушко на второй план!
Разумеется, это шутки, но за ними кое-что кроется. Уже после третьего занятия пришел к Лихову Гриша Петров, способный студент и лиховская надежда. Пришел и заявил:
– Мои интересы во многом совпадают с интересами Громова, работающего в академии. Не разрешите ли вы, Яков Викторович, мне делать диплом под его руководством?
А через два дня пришла Галя Бирюлина, дочь известного радиобиолога и лиховская надежда номер два. Просьба ее была аналогичной просьбе Петрова, однако ответ она получила иной:
– Почему Громов? Мало разве в академии способных людей? Да и сам Шаровский, я полагаю, с удовольствием стал бы руководить вами. И если уж не устраиваю вас я как руководитель, то…
Гале пришлось извиняться и заверять, что она просто не мечтала даже о Лихове как руководителе, и что просто Гриша Петров получил интереснейшую тему с физико-математическим уклоном, и она думала…