Работорговцы. Русь измочаленная
Шрифт:
— А как манагеров от людей отличить?
— По запаху. Воняют не по-людски. По внешнему виду сразу узнаешь. Лицо мятое, опухшее, рыхлое, как блин. На лице глаза. Маленькие, гадкие. Под глазами круги, большие, тёмные. Голос дребезжащий, скрипучий. Речи завистливые, злые. Таков невымирающий московский манагер. Да сейчас сам увидишь.
— А другие есть, кроме московских? — спросил Жёлудь.
— Других перебили давно. Пойдём и этих перебьём.
Щавель распустил устье налуча. Лук казался старым, как его владелец, но на самом деле ему не было года. Это был хороший лук, быстрый и точный.
Лузга
Командир, а за ним его бойцы двинулись к зданию больнички, раздвигая траву, лесные люди — бесшумно, а Лузга как свинья по хворосту.
— Да, ещё, — молвил Щавель. — Печень манагерскую не ешь и кровь не пей. Запомоишься и тем испортишь себе будущее.
— Понял, батя, — лаконично ответствовал Жёлудь и тут же спросил: — А мясо можно?
— Если на войне и с большого голода, то можно.
Приблизились к домине. Лузга достал из сумки обрез, переломил, проверил патроны. Патроны были на месте. Взвёл оба курка.
— Ты бы не шумел, — сказал Щавель. — Набегут с завода, отмазывайся потом, что манагеры по очереди не вынесли тяжести содеянного.
— Да базар нанэ, — буркнул Лузга. — Базар тебе нужен…
Он вернул обрез в котомку, приподнял край обтрёпанного свитера, под которым болтался на ремне нож, обнажил клинок. Знатный у Лузги был пласторез! Ножны из кордуры, клинок из кронидура, рукоять из микарты. На пороге бежал лысый мамонт со звездой на спине, вдоль обуха тянулось полустёртая гравировка «Хоботяра». Клинок был покрыт такой густой сетью царапин, что даже на вид казался неприличным.
— Осмотримся, — рассудил старый командир. — Давайте-ка в обход с той стороны, я с этой, встречаемся за домой. Лузга, за окнами смотри, Жёлудь — за лесом, стреляй сразу, чтоб никто не убёг. Помнишь, как на охоте?
— Помню, батя, — молодец приладил стрелу в свой новый красный греческий лук и, пропустив Лузгу вперёд, двинулся сторожко, метя в травяные заросли.
Щавель подпёр жердиной дверь, чтобы никто не ушёл незамеченным, перекинул колчан на левый бок, вытянул стрелу, вложил в гнездо и, держа лук возле груди, пошёл с правой стороны, приглядываясь к опасности. Домина был тих и как будто пуст. Воины сошлись у заднего крыльца, дверь оказалась приотворена. Напротив, шагах в тридцати, торчала покосившаяся будка нужника на несколько посадочных мест. Туалетная живность процветала там в дебрях помойных. Росли дербень-колоды, жирные, мясистые, лопающиеся вдоль от внутреннего напора, истекающие зелёным соком. Такую съешь и сразу околеешь.
Жёлудь пожал плечами, дескать, порядок полный и говорить не о чем. Щавель хотел кивнуть в ответ, но краем глаза уловил шевеление в толчке. Нужник заскрипел, заходил ходуном, воины мгновенно навели луки. Из сортира показалось зеленокожее существо в странных одеждах удивительных расцветок. Розовые обтягивающие штаны, голубая бесформенная куртка, под которой туловище облегала тонкая чёрная материя с аляповатым рисунком, на голове дыбом торчали волосы, глаза прикрывали огромные бесцветные квадраты, соединённые на переносице и держащиеся за уши толстыми дужками. Щавель мгновенно всадил в него стрелу.
— Бей! — скомандовал он и пустил вторую.
Обе стрелы до половины утонули
Выстрел саданул над поляной. Диковинное орудие и башка манагера брызнули под ударом картечи. Тело, не сгибаясь, упало, ляпнув во все стороны зелёной жижей. Лузга опустил дымящийся обрез.
— Как дети, за вами глаз да глаз нужен, — по-волчьи оскалился он. Вынул стреляную гильзу, перезарядил.
— Что это было? — Жёлудь побледнел. — Из дома же никто не выходил, мы сколько смотрели…
— Он там и обитал. Это исчезающий вид — хипстер, работающий туалетным манагером. Менеджер по клинингу, говоря на старомосковском. Он так долго вёл растительный образ жизни ещё до Большого Пиндеца, что под воздействием радиации соответственно преобразился. Внутри гниль, снаружи пустая оболочка. — Щавель навёл лук на заднюю дверь больнички. — Хорошо, что он не успел полыхнуть вспышкой. Снимок мыльницей крадёт душу, и человек остаток жизни бродит как тень, да потом особенно долго не живёт.
В домине отродье пришло в движение. Зашаркали, затопали, в переднюю дверь ударили, но не открыли. «Стрелы из трупа не успел достать!» — пожалел Щавель.
— Готовься! — скомандовал он. — Лузга, будь на стрёме.
— Понял, не дурак, — пробурчал оружейный мастер. — Не полезу, пока вплотную не подойдут.
Задняя дверь отворилась. Щавель и Жёлудь пустили в проём две стрелы. В доме заорали. Отец с сыном выстрелили снова. Мельтешение в коридоре прекратилось.
— Пошли! — Старый лучник, пригнувшись, ринулся на крыльцо.
В коридоре на полу колотился в агонии гад в тёмно-синем костюме. Ещё одна мразота в строгой кофте и юбке чуть ниже колен хрипела и булькала — Жёлудь попал в горло.
Щавель резко выдвинул руку, натягивая лук, на ходу целясь по наконечнику, и спустил тетиву. Высунувший башку манагер получил стрелу в глаз, крутнулся на месте, дико визжа, и свалился на пол. Новая стрела Щавеля уже была в гнезде.
— Жёлудь, назад поглядывай, — приказал он. — Лузга, ближе держись. Сейчас полезут!
Вопреки опасению, обошлось. Манагеры не успели заселить старую больничку под завязку, да и не было в них согласия, поддержки и взаимовыручки, только интриги да пафос. Ещё троих застрелили в их кабинетах порознь. Они не оказывали сопротивления, лишь один пробовал спрятаться под столом, и Жёлудю пришлось всадить стрелу в наетую задницу, чтобы убогая тварь засуетилась от боли и страха и показала своё истинное лицо. Греческий осадный лук вонзил гранёный наконечник глубоко в пасть.
Осмотрели этажи. Дорезали раненых. Вытащили стрелы.
— Вот это называется «офис», — показал Щавель, когда всё было кончено. — Смотри, как тут обустроились, уже гнездо свили.
— Тьфу, пакость! — Лесного парня передёрнуло от вида холодных гладких стен безликой светлой расцветки.
— Это называется «евроремонт», сынок. Манагеры без него не могут.
— Теперь я понимаю, почему их надо уничтожать. — Жёлудь едва сдерживался, чтобы его не вывернуло. — Дух от них… вонький… Может, пойдём отсюда?