Работорговцы
Шрифт:
— Э, уважаемый! Ты вообще чего тут делаешь? — голос Лузги вернул Жёлудя в чувство. Парень встряхнул головой и словно проснулся.
— Направлен для увещевания должников, — батюшка обошёл парня и важно приблизился к новой жертве, он совершенно не страшился тех, кого поставлен был окормлять. — Лишение имущества есть главное из скорбей человеческих, и слабые духом претыкаются на пути сём, и впадают в отчаяние и ярость, и низвергаются в ад.
— Ты мне зубы не заговаривай, — вызверился Лузга. — Я таких терпил в белорецкой промке на уду ловил.
— Пострадать
— Понял! Сбавляем обороты, парни, — распорядился Лузга. — Харэ борзеть. Двинули отсюда.
Он увлёк за собой присмиревших парней, а потом развернулся и догнал попа.
— Слышь, почтенный, как тебя зовут?
— Зимой Кузьмой, летом — Филаретом, — уклончиво ответил жрец.
— Благословите, батюшко, — Лузга обнял было попа за плечи, но тот резво отстранился.
— Не так, дурило, — снисходительно пробасил он и протянул руку для поцелуя. Лузга торопливо приложился.
— Во спасибо, родной! — воспрял духом Лузга и напоследок подмигнул вышибалам.
— Доброго дня вам, воины, — пожелал им Филипп.
Вышибалы привычно съели душевное напутствие.
Ватага свернула с проклятой улочки, на которой снова послышались причитания выселенной хозяйки.
— Ещё говорят, что в рясе карманов нет, — Лузга разжал кулак, на ладони тускло блеснули дешёвые бабьи серёжки. — А у этого есть.
Парни только рот разинули.
— Ничо-ничо, пацаны, обвыкайтесь в городе, здесь вам не Тихвин — первым встречным гадам бошки мозжить. Этому змею не головку надо рубить, а голову.
— Какому? — Жёлудь совсем запутался.
— Поймёшь, — Лузга метнул быстрый взгляд на барда. — Всё в своё время. Скоро. А про беспредел… Забудьте сходу встревать, в натуре вам говорю. Со старшими вначале советуйтесь. Тут в каждой хатке свои понятки. Потом начнёте просекать что к чему, тогда и будете своей головой думать.
Чем выше поднимались вверх, тем больше встречалось пьяных. Странно было видеть такое количество в разгар дня, однако возле кладбища стало и вовсе стрёмно. За кладбищем жили жиганы, как поведал Альберт Калужский, и посоветовал обойти. Завернули в Лермонтовский переулок, да по широкой дороге имени Красных Печатников, которые должно быть развешивали по городу алые полотнища с лозунгами, двинулись вниз.
— Не отобедать ли нам? — почтенный доктор плотоядно потёр
— А то, и зайдём, тут вкусно кормят! — вдохновился бард Филипп, который знал в Вышнем Волочке всё, и предупредил парней: — Не вздумайте только печено вепрево колено заказывать, что на вывеске нарисована, за это здесь сразу бьют.
— Почему? — изумился Михан.
— Достала та фигня за долгие годы. Сразу дурня выдаёт с головой. Лучше говорите «жареная свиная рулька».
— Зайдём, — решил Лузга. — Бабьи цацки надо пропить, они мне карман жгут.
— Слышь, Лузга, а как так получилось, что поп у хозяйки украшения стянул? — не унимался Михан. — Я за попов слышал, что у них вроде клятва нестяжательства, а их бога вообще за серебро казнили, с тех пор они против сребролюбия.
— Это для паствы, — серьёзно ответил Лузга. — У самих попов бог отдельно, жизнь отдельно.
— Снова они показали свою сущность лукавую и лицемерную. Все это не бескорыстно, разумеется, — при этих словах Альберт Калужский сплюнул и переступил порог харчевни.
В «Краеедческом музее» пахло сыромятной кожей, лошадьми и дёгтем. Туманной завесой болтался синий табачный дым и смердел так, что шуба заворчаивалась. Всюду слышалась окающая речь. Кабак был битком набит водоливами и коноводами, рослыми, плечистыми, с руками-лопатами уроженцами низовий Волги. Филипп сразу почувствовал себя как карась в родном пруду. Глазки маслянисто заблестели, бородка распушилась, он приосанился, окинул взглядом залу и увлёк ватагу к дальнему столу, из-за которого поднялась большая компания. Расположился, подбоченился, поискал глазами холуя, громко щёлкнул пальцами:
— Палаво-ой! — не дождался, повторил: — Половой… урод!
Словно из-под земли возле стола появился рослый парень, навис над бардом улыбнулся угодливо и тупо.
— Добро пожаловать, гости дорогие. Милости просим! Пища у нас грубая, зато простая и невкусная. Как говорится, сами бы ели, да семья голодная, — оттарабанил половой, уставившись в пол.
— Пожрать и выпить, — распорядился Лузга, хлопнув об стол бабьими цацками. — Пива и рульку свиную на доске с хреном.
Половой махнул ладонью, не прикасаясь к столешнице. Цацки исчезли.
Парням стало понятно, почему холуй так себя вёл: хари вокруг мелькали откровенно каторжные. Казалось опасным поднимать глаза и смотреть на эту публику — того и гляди зарежут. Только Филипп чувствовал себя на своём месте, ибо происходил из деревни сволочей, что заламывают несусветные цены за перетаскивание через перевалок ладей купеческих, а, получив плату, тут же идут пропивать, порождая драки, смертоубийства и сволочных детей, становящихся бардами. Чтобы скрыть робость Жёлудь придвинул случившийся под рукою листок, украшенный пышным вензелем в виде строенной буквы «В». «Вестник Вышнего Волочка» сообщал жителям разные разности: