Работорговцы
Шрифт:
Кабинет ростовщика был уставлен по стенам запертыми шкафами с врезным замком. Наверняка в них хранились долговые расписки, книги движения финансовых средств и прочие богомерзкие артефакты. Свободный участок за хозяйским креслом занимала огроменная картина «Сталин с трубкой». Казалось, он ждёт звонка. Под картиной занимал позицию Едропумед Одноросович, отгородившись недюжинным столом, на котором размещалась аккуратная стопа гроссбухов, бронзовый письменный прибор и чёрная чугунная статуэтка в локоть высотой. Он засел, как в крепости, и чувствовал себя уверенно.
— Как так получилось, что речной караван отправиться
Недрищев глядел на него не отрываясь, испытующе и спокойно.
— Медлят чего-то купцы, — подумав, ответил он.
— А светлый князь их заждался, — обронил Щавель.
В глазах ростовщика мелькнул глумливый огонёк, он приосанился, а потом развалился в кресле поудобнее.
— Тяжела княжья доля, — с деланной скорбью вздохнул он. — Лебедей вкушать приходится, в то время как другие жрут гусятину. А всё ради престижа. Я же человек незвонкий, мне много не надо, своё бы вернуть. Не лебедей, не гусей, цыплёнка бы добыл, и рад. Привык обходиться малым.
Водяной директор расправил плечи, выдвинулся.
— Ты-то малым привык обходиться, сотона? Ходишь по городу аки лев рыгающий, только и высматриваешь, у кого бы что урвать! В церкву ходишь, молишься истово, набожный, праведный, полгорода раздел, обыватели от долгов кровавыми слезьми плачут, да ещё попов на них натравил.
— Я никого не заставляю на дармовщину зариться, — сказал Едропумед, не отрывая взора от Щавеля. — А деньги… Они как навоз, боярин. Если не разбрасывать, от них не будет толку.
— Волочёк заметно ближе к Москве, чем к Великому Новгороду, — старый лучник покачал головой. — Но вот как-то слишком рядом с ней оказался. Так нельзя, Едропумед. Края надо видеть.
— У меня всё по закону, боярин, — возразил ростовщик. — Я кредиты не навязываю, заёмщики сами приходят. Есть договор, в нём всё прописано. Даже настаиваю читать его внимательно прежде, чем закорючку ставить. Ну, кто ж виноват, кроме собственной дурости? Взаймы брать в очередь выстраиваются, успевай раздавать.
— Мужики разбирают, да бабы тем паче, — пояснил директор, почуяв вдруг, что разговор может обернуться визитом вежливости. — Некоторые вроде беспроцентные, а потом как подобьют бабки, глядишь, с головой увяз.
— А они берут кредиты, потому что трудно экономить, если сосед живёт не по средствам, — губы Едропумеда тронула усмешка. — У меня всё по честному. В долговую яму не тяну.
Он ощущал за собой силу закона, но не возражал против вторжения, принимая боярские правила игры. Он даже бровью не повёл, когда Щавель развернул к себе литую скульптурную группу и внимательно её изучил. Огромный герой в островерхом шлеме с конским буланом вздымал правой рукою калаш, левую опустил на рукоять кривой сабли. Позади, держась за полы шинели, отиралось пятеро героев поменьше, едва ли достигая маковкой до пояса.
— «Камраду Едропумеду респектище! Хан Беркем», — прочёл Щавель гравировку на пьедестале. — Вот даже как… Ты сам в Орду ездил к хану на поклон или гонцы доставили?
Выдержка изменила Едропумеду. Ростовщик подобрался в кресле, опустил глаза.
— За что тебя хан наградил? — спросил Щавель.
Едропумед молчал.
— Что ты стяжаешь средства на железную дорогу, я знаю, — равнодушным голосом внёс ясность старый командир. — Купцы мне в красках поведали. Как занимали, как ты
Недрищев сглотнул слюну.
Из-за окна донеслись гневные вопли пьяной толпы. Директор встрепенулся, прильнул к стеклу, обернулся побледневший.
— Народ поднялся, — пролепетал он.
На губах Едропумеда расплылась торжествующая улыбка.
Струны задумчиво и печально стихли. Обеденная зала взорвалась рычаньем и криками речной сволочи. Барда хлопали по спине, каждый старался поднести ему пива, а Филипп только зырил на Лузгу и похабно скалился. «Висельная баллада» имела успех у водников, которые были согласны даже на петлю, лишь бы не утонуть. Нельзя было не отметить конъюнктурное чутьё подлого музыканта. Воровка, отмеченная клеймом Водяного царя, закачалась на суку, а не попала в объятия волн, что привело в восторг коноводов и гребцов. Они тоже надеялись обмануть судьбу.
Лузга приуныл. Бард умело растоптал победу в словесном состязании, умалив её донельзя. Хотелось пристрелить наглую тварь. Лузга протиснулся к Филиппу, подёргал за рукав.
— Дай бухла, уважь нахала, — потребовал он и, получив от щедрот полную кружку, жадно присосался, осушив большими глотками.
Когда в кабак ворвался молодец в чёрном кафтане, Жёлудь ощутил на лице ветер перемен.
— Братва, выручай! — заблажил гонец. — Опору нашу гнобят злые гады! На Едропумеда Одноросовича наехали варяги и чурки с севера! Грабют, рушат святой Дом! Спасайте, бродяги. Всех награда ждёт!
— Защитим кормильца! — зычно выкрикнул из-за стойки кабатчик. — Едропумед из наших, с Селигера! Он весь как есть наш. Мы даже брату его доверие оказали, да славятся Близнецы! Не допустим произвола. Все в Дом!
Его приказа не ослушался никто. Знали, кто останется или замнётся слегка, хрен потом в кредит получит пойла. Бродяжня повалила на выход. Выкатилась, построилась и двинулась вверх по улицам.
— И мы, рысью! — поторопил Лузга парней.
Ватага присоединилась к арьергарду. Набирая попутно праздношатающийся люд, группа поддержки просквозила через город и встала у ворот Недрищева.
— Открывай! — замолотил кулаками по доскам вышибала.
— Отворяй! — загудела толпа. — Не дадим! Гады! Едропумеда к нам давай. Не сдадим батюшку! Бей чурок!
— Щас, пацаны, ну-ка, дай-кось! Дай я поговорю, — протиснулся к воротам Лузга.
Сволочь расступалась, поощрительно кивая самому борзому и сообразительному. Уж этот, мозговитый, верняк, всё разрулит. По заточке сразу видно, свой.
— Узнал? — шепнул Лузга в окошко ратнику. — Калитку приоткрой.
— Готов.
— Щас, братва, я схожу и всё разведаю. Вернусь, расскажу, — объявил он самым ближним и протиснулся через щель во двор. Калитка захлопнулась, по ней застучали ногами, да поздно — засов уже лёг в петли.