Работорговцы

Гаврюченков Юрий

— Айда, что ли? — собрал их вместе Филипп.

— Идём, накатим как следует, — Скворец обозрел лесного парня, будто одаривая милостью, и четвёрка двинулась в кабак.

Бард нацелился на греческий низок «Исламская сельдь», в котором они ещё ни разу не были. Накануне Филипп пропился вдрызг, хорошо, хоть гусли уберёг. Теперь он рассчитывал похмелиться за счёт собутыльников, полагая, что у Михана сохранилось сколько-нибудь из взятых в дорогу средств.

Яркая рыбина над входом в корчму переливалась всеми оттенками зелени, дескать, в какой цвет хочу, в такой и покрашусь, а полумесяц её жаберной крышки кагбэ намекал игриво отворить дверь забегаловки и пуститься во все тяжкие. Держал низок грек Ставриди, бывший купец и клеймёный гребец с турецкой галеры.

Компания спустилась по пропитанным многолетней

блевотиной ступеням в барный зал. Несмотря на ранний час, возле стойки толпился досужий народец, втюхивая за чарку розданное от щедрот барахло. Было ещё не слишком людно, но уже шумно.

— Нацеди-ка, хозяин, нам четыре чарки сердитого для разгона! — перекрыл своим певческим баритоном общий гам Филипп, доставая из кошеля завалящую медную монетку, и запустил по стойке к корчмарю.

Только один лишь Михан услыхал, как бард сопроводил её едва различимым шёпотом: «Катись, грош, ребром, покажись рублём». Грек ловко перехватил монетку, припечатал к доске, рассмотрел, удовлетворённо кивнул и наполнил стопари мутно-зелёного звономудского стекла. Отсыпал сдачи как с рубля.

— Ну, за нас с вами! — провозгласил бард, молодцы ухнули.

— А вон и нам место, — распорядился Скворец, указывая на ближний стол, за которым скучились соотечественники Ставриди.

Расположились с пустого края. Михан, слегонца разжившийся на едропумедовом хозяйстве серебром и медью, притаранил кувшин красного. Дубовые кружки сдвинулись вровень, лязгнули коваными ободами. Весьма довольный собой Филипп достал гусли, положил на колени, откинулся, будто на невидимую стену.

— Нет лучше небольшой импровизации, потешной, как колдун в канализации, — он тронул струны, гусли подхватили цепляющий внимание и затягивающий в себя напев. Молодцы сразу развесили уши, даже пиндосы в своём краю притихли и развернули копчёные хавальники.

Нет повести печальнее на свете, Чем повесть о знакомствах в интернете. Сегодня я для дорогих гостей Поведаю одну из повестей. Манагер жил в Москве с потухшим взором. Он в офис как на каторгу ходил. И встретился ему на блядском сайте Такой же, только женский, крокодил. Они сошлись в сети: волна и пламень, Добро и ёршик, почечка и камень. Был март, она в манагера влюбилась И кошкой якорной в него, козла, вцепилась. Раскрутка чувств пошла как от пружины, Но понту нет от офисной скотины: Манагер телефон не оставлял, А вожделенно тёлку представлял. Бухгалтерша с наплыва чувств взбесилась, Рвалась на встречу, только что с того — Манагер малохольный ждал зарплаты, Да кризис секвестировал бабло. Тогда она серёжки заложила. На вечер у подруги одолжила От хаты ключ заветный, стол накрыла. Они сошлись в реале — два дебила. Не знает промаха Амура лук, Но юмор зол его, манагерам каюк. Контрольным выстрелом, так, чтоб поржать ему, Он свёл на хате мужа и жену.

— Подымем кружки, братия, за трудолюбивых пахарей, без устали бороздящих девственные лона… За мужиков! — закончил бард и залпом осушил кружку.

Сальное выступление Филиппа имело успех. Скворец распустил мошну и заказал второй круг. Ёрш пустился в разглагольствования о том, как отлёживался у молодки в Звонких Мудях.

— Мы разбойников на болотах зачищали, пострадал я тогда за дрот. Грудь

огнём горела, думал, сдохну. Ничего, отлежался. Спустил только всё, пока болел. От коня седло осталось, в кармане блоха на аркане, в другом вша на цепи. Надо, думаю, двигать в Новгород, на базу. Ребята первое время помогут, там и жалование дадут, да ещё за боевые выплаты причитаются. Собрался кое-как, а баба говорит: «Куда ты пойдёшь, воин, с раной недолеченной?» Я слабый, слушаю вполуха, и мнится мне, будто она изгаляется, мол, куда ты, пиздёнышь вонький, сраный, недалече? Типа, ещё вчера под себя ходил, а нынче со двора отважился ступить, да недалеко уйдёшь. Понял так.

— А ты что на это? — гадко ухмыльнулся Филипп.

— Не простил обиды. Собрал всю злость в кулак, ка-ак дал ей в зубы. Объяснились потом, конечно, но после такого как остаться? Взвалил седло на горб и уплёлся. Иду и вижу — навстречу змей болотный тащится, вехобит недобитый. Глазки жёлтые, щёки впалые. Отчерпнул я тогда у него жизни пикой, в печёнки попал. Думал, наглушняк сделал, а он выжил.

— А ты что?

— Седло скинул, и за нож. Он свой заголенник достал. Стоим напротив, меня ноги не держат, у него руки трясутся. Встретились, называется, два вялых друга — волчий уд и колбаса. Не знаю, чем бы кончилось, но тут гопота фабричная со смены шла. Взяли вехобита под микитки и к себе на малину уволокли.

— Они там одного поля ягода, — смекнул Михан. — Этот рассадник надо калёным железом выжигать!

— Тогда в петлю придётся каждого третьего, — объяснил Скворец, — а из оставшихся половину на тяжёлые работы. Это если окончательно вопрос решить. Но так всё производство встанет. За это князь нас самих не помилует.

— Но если они разбойника укрывают, то делаются пособниками. Может и сами в разбойники идут! — вспыхнул парень.

Скворец поглядел на него снисходительно.

— Откуда, по-твоему, разбойники берутся? — дружинник развернулся поудобнее, Ёрш и Филипп многозначительно отмалчивались, испытующе зыря на Михана. — Они ведь не из Орды к нам перебегают разбойничать, а из нашего же народа исходят. Они — срез нашего общества, — блеснул осколком эльфийской мудрости Скворец. — Вчера такой гусь на фабрике работал, а сегодня взял отпуск за свой счёт, и с кистенём на большую дорогу. Пограбил, покуражился, отдохнул и завтра снова в цех. Думаешь, мы в дружине не знаем, откуда разбойники берутся? Знаем. Лупим гопоту фабричную, как только случай представится наехать в Звонкие Муди. Прессуем их по полной программе, но не до смерти, до смерти пока не за что. Вот, если на болотах доведётся сойтись, тогда пощады не жди. Они нам той же монетой платят.

Филипп, которого на старые дрожжи основательно забрал хмель, погано осклабившись, мазнул тухлым взором скопивших возле стойки мужичков, да так, что они начали оборачиваться, будто их поманили. Бард не унялся:

— Шта, рассияне? С утра в кабак припёрлись зенки залить? Расслабились, быдлы. Кончился сухой закон на вашу голову. Нет, нету на вас басурманской плётки! Попали бы в полон, научили бы вас в Орде шариату. Там всё в дом, всё в дом тащат, с завода каждый гвоздь. Там вам не тут, там трудовая дисциплина и производственное соревнование с непременным взятием повышенных обязательств. Там быдлу не дают разгуляться, а тут от князя вольному воля.

Заважничали мужички:

— Да, мы, быдлы, такие. Нас на мякине не проведёшь. Чай не лаптем щи хлебаем.

Скворец нахмурился, но сказать не успел. Животом вперёд, руками махая, выступил бойко бодрый мужичок.

— Ты откель такой прошаренный взялся, что метёшь нам тут за Орду?

Филипп оглядел его с головы до ног, как помоями облил.

— Таких, как ты, люди называют беспонтовыми урысками, — надменно выплюнул он.

— Урысками? — мужичок обернулся к товарищам. — Нас?

— Он гонит. Чёрт тупой… Кто тут урыски? Чё за люди из Орды? — нестройно принялись мобилизовываться вышневолочане.

Греки снялись со своего края и поспешили убраться из низка.

Коварный греческий бог Бахус уже настолько завлёк в свои чарующие объятия Филиппа, что бард не выказал никакого испуга. Он только повернул свою лоснящуюся ряху к лесному парню и похабно подмигнул:

— Как думаешь, Ктулху фтагн или не фтагн?

— Думаю, что фтагн, только нескоро. — Михан не был готов к религиозному диспуту.